В 1996 году в американском журнале "Social Text", печатавшем по большей части статьи социологов, психологов и философов, вдохновленных постмодернистскими теориями (идеями) Лакана, Делеза, Гваттари, появилась статья Алана Сокала, физика из нью-йоркского университета, под названием "Переходя границы: к трансформационной герменевтике квантовой гравитации". Помимо дипломатичных комплиментов в адрес журнала статья изобиловала резкими выпадами против "белого" человека (расиста, уверенного в своем мужском превосходстве), а также против тех, кто до сих пор еще верит в существование реальности. В эссе Сокала активно употреблялась научная терминология, взятая из наиболее сложных разделов современной физики и в данном контексте лишенная всякого смысла.
Таким образом Сокал хотел показать, что в материалах, публикуемых в журнале, так же как и во всей продукции той культурной среды, к которой принадлежал "Social Text", необоснованно используется научная терминология, почерпнутая из математики, физики, биологии и т.д. Эксплуатация научной лексики придает подобным текстам видимость научности и в действительности скрывает отсутствие смысла. Вот почему эссе Сокала показалось годным и сразу же было опубликовано: стилистически оно в точности копировало обычные для данного издания сочинения. По сути, совершенно бессмысленная статья, получившая впоследствии большой резонанс, была задумана как шутка. Смешной она показалась многим, но не всем.
Два года спустя Сокал, совместно с профессором физики Лувенского католического университета Джином Брикмонтом, опубликовал книгу, подробно рассказывающую о том, какой масштаб в "гуманитарной" среде приняла практика обращения к языку точных наук без должного его понимания. И все это только с одной целью - впечатлить читателя, заставив его поверить в то, что текст имеет научную основу, которая для неспециалистов обладает тайным очарованием высшей истины. Аналогичным способом действовали когда-то ярмарочные зазывалы, торговавшие чудодейственными эликсирами и лосьонами. Они всегда стремились представить свой товар как продукт, разработанный наукой, о которой ни они сами, ни покупатели не имели ни малейшего представления, но которая в любом случае казалась им гарантом надежности. Книга, вышедшая под не слишком учтивым названием "Интеллектуальное мошенничество", пользовалась огромным успехом и вызвала широкую дискуссию. Особенно острым обсуждение было во Франции, оказавшейся наиболее густонаселенной интеллектуалами, к которым могли бы относиться нападки двух воинствующих физиков.
Работа Сокала и Брикмонта, несомненно, выявила характерную для современной культуры тенденцию: агрессивное использование точных наук. Обращение к их лексике уже не помогает решению научных проблем, а имеет целью лишь придать риторическую силу высказываниям, далеким от науки. Мошенниками, паразитами от науки, согласно этой точке зрения, оказываются многие интеллектуалы.
Даже если и допустить, что книга достигла преследуемой цели, в любом случае остаются открытыми некоторые закономерные вопросы. Наиболее важным мне представляется следующий. Получается, что все ученые "профессионалы", поддержавшие Сокала и Брикмонта, выразили в более или менее завуалированной форме уверенность в том, что отношения между фундаментальной наукой и "шарлатанством" установились только сейчас, по вине не слишком сведущих гуманитариев и их незаконного вмешательства в высокую науку, сами же по себе научные дисциплины остались нетронутыми. Это означает, что без труда можно четко отделить истинно научный язык от всякого рода смешанных рассуждений - философских, религиозных, поэтических, то есть, другими словами, строго разделить науку и то, что наукой не является. А серьезные научные издания, в отличие от "Social Text", при оценке материалов для публикации, наверное, исходят из более совершенных критериев. Подобная уверенность в существовании абсолюта характерна для научного мира и, видимо, является пережитком позитивизма во всех его вариантах.
Такое мнение мне представляется ошибочном, по меньшей мере, по трем причинам. Вкратце изложу две из них, чтобы подробнее остановиться на третьей. Во-первых, установление границ между наукой и "не наукой" невозможно с теоретической точки зрения. Начиная с ХХ века вся история философии науки со всеми конвенционализмами, неопозитивизмами и их кризисами, разными Попперами, Кунами, Лакатосами, Фейерабендами, Лауданами пришла к заключению, которое сейчас кажется бесспорным: нельзя определить эффективный критерий установления границ между фундаментальной наукой и остальной частью культуры; иллюзорна надежда защитить науку от внешнего засорения по одной простой причине - не удается определить границы между внешним и внутренним.
И во-вторых, как порой сложно бывает с социологической точки зрения провести черту между чистыми духом учеными, в исследованиях которых нет и намека на обман или мошенничество, и интеллектуалами с менее твердыми моральными установками. Вследствие институциональных и технологических изменений, произошедших в конце Второй мировой войны, научное исследование стало осуществляться в социально-экономических условиях нарастающей конкуренции, при которых каждый ученый, желающий заявить о себе, должен обладать глубоким знанием новой дисциплины - мошенничества. Эта дисциплина учит нас мастерить вызывающие доверие исследовательские проекты, убедительные заявки и авторитетные на вид заключительные отчеты, а также помогает нам вовлечь полезных чиновников и политиков в дела, суть которых им изначально недоступна. Но "мошенничество" охватывает не только бюрократическую составляющую в деле продвижения научных трудов - это было бы еще самым малым из зол; благодаря его урокам можно обучиться и другим трюкам: не слишком напрягаясь, заполучить километровый список публикаций, воспользоваться чужими лабораторными записями, подтасовать результаты. Уже накопилось порядочное количество работ, способных лечь в основу целого исторического исследования, посвященного такого рода предприятиям. Нередко именно такие работы приобретают известность и удостаиваются Нобелевской премии. Существуют институты (особенно эта практика развита в Соединенных Штатах), специально занимающиеся контролем за деятельностью ученых. Немало крупных исследователей было вынуждено бросить науку, посвятив себя разоблачению фальсификаторов среди собственных коллег. На фоне инцидентов, заслуживающих суда, неточное употребление научного термина философом-постмодернистом кажется не слишком тяжелым грехом.
И в конце концов, третье: разделение точной науки, рожденной, как принято считать, в XXVII веке с появлением Галилея, Декарта и Ньютона, и предшествующей культуры, нашпигованной магией, алхимией, колдовством, астрологией, - ошибочно исторически. Теперь, по прошествии столетий, научная революция уже не может быть понята как чистый срез, однозначный перелом в гуманистической культуре. Самый прославленный в XVI веке маг Парацельс, основываясь на теории "сигнатуры" (согласно которой каждое растение помечено своим знаком, указывающим на его полезные свойства), полагал, что корень сатирия, который имеет форму "мужских секретных частей", способен воскресить "мужскую силу и страсть". Не нужна буйная фантазия, чтобы представить себе Парацельса, воспевающего на ярмарочной площади достоинства этой виагры эпохи Возрождения. Но помимо этого Парацельс был великим знатоком полезных ископаемых, ему принадлежат открытия первостепенной важности в области обработки металлов и познании их свойств. Куда же следует поместить Парацельса? Войдет ли он в лоно современной науки благодаря своему вкладу в металлургию или же будет оставлен за ее пределами как ярмарочный мошенник? Ведь современная наука была создана и такими персонажами, как Парацельс, находившимися и по эту, и по ту сторону границы по одной простой причине - границы тогда не существовало.
Со временем исторические исследования доказали, что разделение на магов (шарлатанов) и ученых не имеет датировки, этот сложный процесс длился веками и, если присмотреться, до сих пор не завершен.
Например, Ньютон (и это важнейший прецедент), как и Парацельс, обладал явно противоречивыми характеристиками, которые делают его положение в точной науке неоднозначным. Как известно, Ньютон занимался исследованиями в оптике, механике и астрономии, которые, по общему мнению, и сделали его главным героем научной революции. Но вместе с тем Ньютон вел активную работу в области алхимии и астрологии, изучал пророчества, античную философию, Библию, стремясь создать "благочестивую" науку, не в пример "кощунственной" науке Декарта. Если еще недавно можно было задаться вопросом: "Почему такой крупнейший физик, как Ньютон, терял время, изучая Библию?" - то сейчас, даже не стремясь к парадоксальности, можно поинтересоваться: "Почему такой крупнейший теолог, как Ньютон, терял время, изучая механику?"
На самом же деле общеизвестно, что некоторые положения ньютоновской физики, от понятия об абсолютном пространстве и состоянии устойчивости солнечной системы до основного положения динамики, только укрепляют веру в присутствие божественного начала в природе. Не случайно первое распространение "Математических начал" осуществлялось при помощи теологов, которые увидели в сочинении Ньютона новую христианскую апологию, устанавливающую нерушимую связь между наукой и религией.
Какое же заключение можно сделать из всего сказанного? Возможно, следует признать, что научная деятельность неизбежно сопряжена с различными формами шарлатанства, что доказывает и философия науки, и социология, и история. Что же теперь, мы должны смириться с тем, что вместе с истиной в науке будут всегда присутствовать разнообразные обманы (от фальсифицированных результатов до философских разглагольствований, умело замаскированных под научные гипотезы) и мы даже не сможем толком отличить одно от другого? И да, и нет. Да - поскольку, принимая во внимание вышесказанное, в каждый конкретный исторический момент то, что мы считаем научным знанием, является смешением форм познания и имплицитных операционных моделей, часто с трудом распознаваемых. Нет - потому что эта смесь серьезности и шарлатанства, которую мы называем наукой, порой способна изгнать ложную истину. Но этот процесс может занять немало времени.
К самым известным случаям научного мошенничества по праву можно отнести так называемого "человека из Пилтдауна". В 1912 году в Англии, в местечке под названием Пилтдаун, были обнаружены своды двух черепов - человеческого и обезьяньего, которые служили доказательством существования в прошлом "человека-обезьяны". Эта находка произвела сенсацию и была признана официальной наукой недостающим звеном в эволюционной теории. На самом же деле речь шла о фальсификации, авторы которой до сих пор не были установлены (среди подозреваемых фигурировали философ иезуит Пьер Тейяр де Шарден и Артур Конан Дойл, "отец" Шерлока Холмса). Коллективное заблуждение трансформировало шутку в эмпирическое доказательство грандиозной важности. Но тем не менее ошибка все же была выявлена. В 1953 году английский геолог Кеннет Оклей, применив новую технику анализа, обнаружил, что человек из Пилтдауна никогда не существовал. Конечно, это случилось более чем через сорок лет после обнаружения черепа, и этот факт еще раз говорит нам о том, что истине, чтобы пробиться сквозь толщу заблуждений, нужно время.
Похожих случаев было немало, но наука показала, что умеет освобождаться от разного рода наслоений, будь то мошенничество или неосознанная ошибка. Однако процесс очищения невозможно ускорить, изгнав из науки все следы шарлатанства. Ведь научная картина мира в каждой исторической фазе являет собой запутанное сплетение серьезности и поверхностности, альтруизма и расчета, истины и лжи. Но и научная истина - это конструкция, созданная человеком, а значит, априори спорная и изменчивая, в ней всегда будет доля ложности, которая, с одной стороны, никогда до конца не будет выявлена, а с другой - никогда не сможет быть замаскирована до такой степени, чтобы гарантировать вечную безнаказанность. Наука имеет свойство самокоррекции - именно это отличает ее от любой формы догматического знания.
Источник: "Vita e Pensiero"
Перевод Милы Сабуровой