Коллеги, сегодняшняя встреча задумана как домашняя. Как прессу, так и других "властителей дум" мы почти не приглашали, за исключением друзей. Поэтому, пожалуйста, попытайтесь чувствовать себя свободно, несмотря на величие того помещения, в котором мы находимся.
Поскольку я занимаюсь темой корпораций не один десяток лет, попытка отчитаться о результатах работы за тридцать минут довольно смешна, и она предприниматься не будет. Меня попросили выступить на заданную тему, что я и сделаю. Предлагаемые точки зрения будут очень конкретными, они будут содержать по возможности обоснованные варианты ответа на заданный вопрос: оправдана ли ставка на корпорацию в 2008 году? Хотя способ получения этого ответа может показаться неожиданным.
Как вы знаете, в шахматах теория дебюта разработана во многих началах партии примерно до пятнадцатого хода. Поэтому когда вы играете с гроссмейстером, то первые пятнадцать ходов он только имитирует внимательный взгляд в вашу сторону, раздумье. На самом деле он на автомате разыгрывает те или иные варианты. Поэтому я хотел бы, чтобы несколько первых шагов, которые обычно и привлекают внимание, содержат проклятия, призывы, шутки, прибаутки и так далее, прошли как можно быстрее. Я заранее приготовил материал, содержащий все это, и пунктирно обозначил исходный круг проблем.
Но хотелось бы сказать вот что. К сожалению, российское общество расколото. В понедельник, как выяснилось, у нас даже в партии власти возник сдвиг, и их уже вот-вот станет две. Мы фундаментально расколоты уже хотя бы по принципу "мужчина и женщина". И я не могу уже в силу этого быть беспристрастным, поскольку буду справедливо заподозрен в причастности к одному из этих вечно враждующих и сотрудничающих лагерей. Мне хотелось найти позицию, очень важную, в которой нельзя было бы меня заранее заподозрить в пристрастности. Ведь, как бы я ни старался, все будут подозревать, что я за корпорацию, хотя это совсем не так.
Второе фундаментальное разделение после мужчин и женщин, наверное, это разделение на верующих и атеистов. И сколько бы мы ни говорили о том, что вера с точки зрения атеистов - это фундаментальное неверие в силу человека, или атеизм с точки зрения веры весьма примитивный вариант веры или суеверия, это фундаментальный раздел. Поскольку ничего о моей конфессиональной принадлежности вам неизвестно, мне хотелось бы изначально постараться сохранить эту границу, не перейденную до конца. Как вы знаете, верующие, приступая к серьезному вопросу, обычно предпочитают помолиться, а атеисты - выпить чего-нибудь крепкого, кофе например. Но внутри этой комнаты наши возможности ограничены, поэтому я предлагаю вам медитацию. И в качестве медитации, что приемлемо и для тех и для других, я просто хотел бы произнести восемь строчек одного очень старого поэта, находящегося на склоне лет и поэтому уже и не пытающегося ничего сказать от себя. Я их произнесу для того, чтобы настроиться на важность темы, без интонаций и без эмоций, как медитацию.
Когда вступают в спор природа и словарь,
И слово силится отвлечься от явлений,
Как слепок от лица, как цвет от светотени, -
Я нищий или царь? Коса или косарь?
Но миру своему я не дарил имен:
Адам косил камыш, а я плету корзину.
Коса, косарь и царь, я нищ наполовину,
От самого себя еще не отделен.
Всякий наш шаг вперед - это шаг отделения от самого себя, для того чтобы к самому себе вернуться. Под этим углом зрения я и хотел бы сказать несколько слов о корпорации. Во-первых, ничего не зная о том, что в России кто-то делает ставку на корпорацию, я обнаружил на сайте президента любопытное высказывание: "Так называемое расширенное правительство, то есть федеральное правительство, плюс губернаторский корпус, который представлен в этом зале (в том зале, где это было), должны работать более четко, более эффективно, как единая корпорация". Слово "эффективно" встречается в этом коротком отрывке еще два раза. Из этого ясно, что Путин, когда говорил о корпорации, имел в виду, что это синоним слова "эффективность".
Приведу еще один пример рассуждений на тему корпораций одного достаточно уважаемого человека: "У нас не только в академических кругах, но и на самом верху, и даже в Кремле, можно встретить людей, которые говорят, что общество можно уподобить открытому акционерному обществу, где пакет акций есть у каждого гражданина, и он реализует свою собственность на это государство с помощью голосования своим пакетом одним голосом".
Россия - страна контрастов, где можно встретить такие человеческие существа, у которых верх вроде бы во фраке с галстуком-бабочкой и с ромбиком о высшем образовании, а ниже резко начинается волосатая грудь неандертальца, все это переходит куда-то в кишечно-полостное, а низ уже от растения, причем, не при женщинах будет сказано, не покрытосеменного, а голосеменного. Тут нечего обсуждать. К сожалению, все мы пребываем в бездне безграмотности, я там пребываю тоже, просто мне тридцати лет занятия этим предметом, корпорацией, хватило, чтобы понять, как многого я не знаю и не понимаю. Поэтому, прежде всего, когда я слышу рассуждения о том, что наше общество корпоративно, а также о том, что это плохо или, наоборот, хорошо, то понимаю, что это не проблема политической ориентации, этики, эстетики или веры.
Помню, при советской власти в ранние годы было две равно важных организации: одна называлась ЧеКВаЛап , другая - ликбез. Первая уже забыта, она свою миссию выполнила - Чрезвычайная комиссия по валяной обуви и лаптям. Вторая комиссия, мне кажется, преждевременно была распущена, и первая проблема, с которой мы сталкиваемся, - это проблема ликбеза о корпорациях, а уж все остальное следует потом. При чем здесь Русский институт, эмблему которого вы видите на раздаточном материале? Я вроде бы причастен к нему тоже, поскольку со времен его основания состою в его штате. Здесь приведена цитата из Дэниела Белла, известной книжки, которую никто, как и я, естественно, не читал. Я недавно с ней ознакомился. Белл говорит: "Несчастно общество, у которого не хватает слов для описания происходящего".
Я привел несколько отрывков из нашей скрытой полемики, обмена треш-файлами с Глебом Павловским по поводу того, что у нас есть серьезнейшие проблемы с русским языком, когда мы используем его для решения политических, экономических, хозяйственных и вообще реальных проблем. Поскольку, несмотря на все его величие, он фундаментально неполон и противоречив во всем, что касается устройства современного общества.
У русского языка имеются серьезнейшие проблемы и с термином "корпорация". Чтобы не останавливаться на этом и не думать, что мы своей полемикой десятилетней давности вовлекаем вас в какие-то филологические бездны, в следующем разделе я предложил текст, отражающий один из этапов схватки корпорации "Ренова" с крупными олигархами по поводу корпорации "Корпорации ВСМПО- АВИСМА". Если вы просмотрите приведенный раздел, то увидите, что в Пресненский суд Москвы некий Андрей Лазарев, миноритарный акционер ВСМПО, подал иск в связи с тем, что он обнаружил в названии ОАО "Корпорации ВСМПО-АВИСМА" слово "корпорация". И он апеллировал к федеральному закону, по которому, с одной стороны, ограничивается или воспрещается использование иностранных слов, а с другой стороны, слово "корпорация" было заподозрено в названии конкретного типа юридического лица.
На самом деле этот великий филологический спор так же далек от лингвистики, как еще более далека была от нее схватка в последние годы жизни Сталина, в которой участвовал академик Марр и другие лингвисты. Но по поводу разбирательства - исключительно интересный текст, в котором авторы проделали за нас с Павловским значительную часть работы, чтобы объяснить, откуда взялось слово "корпорация" в русском языке, является оно русским или нерусским. Здесь обоснованно излагается точка зрения, что слово "корпорация" давно стало русским, что, по-видимому, его нельзя считать названием организационно-правовой формы в русском языке. По-видимому, филологическая экспертиза, как пишут авторы, в российской практике не имеет шансов на определенный результат, и результаты, скорее, будут определяться степенью политического и иного влияния заказчиков. Прогнозировать решение суда невозможно, но целью иска была задержка размещения акций титановой компании на западных фондовых рынках. При этом благодаря свойствам русского языка авторы иска получают временной лаг не менее двух месяцев, что в значительной степени является серьезным аргументом.
Я не следил за развитием событий, присутствующие здесь профессионалы могут, наверное, подсказать, что было дальше. Но здесь во всей красе на конкретном примере видно, что когда мы говорим о том, что русский язык создает фундаментальные проблемы даже для хозяйственной деятельности, то видно, что это не философия, не филология, не методология, это наша жизнь.
Понятие "корпоративизм" если и употреблялось, то до последнего времени было бранным словом. И в значительной степени, как мы видели в прошлом году, является им и сейчас. Поэтому я приведу цитату из собственной лекции в "ВШЭ" десятилетней давности, где сослался на одну энциклопедию под редакцией Сеймура Липсета, с которым мне выпала незаслуженная честь побеседовать о том о сем, в том числе и о демократии, и о корпорации. Подтверждаю, что в тот период его трудно было заподозрить в принадлежности к тому или иному крылу "Партии жизни", а автор статьи "Корпоратизм" в этой энциклопедии - Шмиттер, весьма известный и у нас, заслуживающий доверия. Поэтому я хотел бы все наиболее ответственные утверждения насчет того, ругательное это слово или нет, переложить на Шмиттера, что я и сделаю чуть позже, опираясь на другой, более поздний его текст.
Если бы людей можно было как-то склонить к чтению энциклопедий, они бы обнаружили, что понятие "корпорация" используется как бранное слово целым рядом обществ Северной Европы: Финляндия, Швеция, Норвегия. Социальная ткань общества глубоко пронизана отношениями корпоративизма в Австралии, Бельгии, Дании, ФРГ, Нидерландах. И только в Великобритании, Италии, Франции, Канаде и Соединенных Штатах распространение корпоратизма было приостановлено. Поэтому эта зараза не только нам присуща, она расползается по всему современному миру.
Собственно, теперь я и хотел бы сделать краткое сообщение. Свалю всю ответственность на Шмиттера. Он говорит, что в 1974 году представители нескольких научных дисциплин из разных стран мира практически одновременно обратились к понятию "корпоратизм", поэтому наша мода на него, как всегда, слегка припоздала. Тогда же было обнаружено, что этот проклятущий "корпоратизм" распространен в странах, о которых я уже сказал. "Корпоративным", цитирую Шмиттера, "определяли и как идеологию, и как разновидность политической культуры, государственного устройства, как форму организации экономики и даже как особый тип общества". Я застал шлейф этого явления. Лет десять назад вышла книжка некоего Ховарда Виарда, в которой утверждалось, что в мире существует три типа великих обществ - либеральное, коммунитарное и корпоративное.
Кроме того, Шмиттер говорит, что так называемый неокорпоративистский подход не является чем-то особенным и уникальным, имея в виду широкий круг подходов, известных под названием "институционализм". Суть этого подхода состоит в том, что в пространстве между человеком и обществом были обнаружены какие-то загадочные, коварные институты, устойчивые модели коллективного поведения. Эти институты впервые привлекли внимание теоретиков и практиков начиная с середины прошлого века. Теперь с ними сталкиваемся и мы. Сегодня возникла сбалансированная точка зрения: корпорация - один из загадочных институтов, который затесался между человеком как таковым и обществом как таковым. И то ли помогает ему, то ли мешает, то есть создает транзакционные издержки.
Обычно эту точку зрения принято возводить к исторической статье некоего Рональда Коуза по поводу фирмы. Он опубликовал ее в 1937 году и получил за нее Нобелевскую премию. В этой замечательной статье Коуз ставит следующий вопрос: почему вообще на свете существуют не корпорации, а фирмы, просто фирмы? С точки зрения господствующего тогда взгляда, который сейчас, наверное, разделяют многие в нашем правительстве относительно фундаментальной роли рынка, никаких фирм быть не может. Поскольку, если вы вменяемый директор фирмы и вам нужна секретарша, вы наймите ее на рынке. Если вы вменяемый директор фирмы и вам нужен начальник управления чего-то, так наймите его на рынке. Не создавайте ему управление, поставьте ему задачу, сидите себе дома, и пусть эти граждане, регулируемые невидимой рукой, оптимальным путем на вас работают.
Поскольку в теории справедливо говорится, что невозможна более эффективная экономия издержек, чем "невидимая рука", то, следовательно, фирма не может существовать. Но откуда тогда берутся фирмы? Почему они до сих пор есть? Коуз, отвечая на этот вопрос, говорил, что внутри фирмы рыночные транзакции устранены. А роль сложной рыночной структуры выполняет предприниматель-координатор, который направляет производство. Очевидно, что это альтернативные методы координации производства. Очень важно выяснить, почему же в одном случае координация осуществляется механизмом цен, а в другом - предпринимателем.
Тот же самый вопрос относится и к корпорациям, только он гораздо более сложный. И поэтому к нему так сразу не подойти. "Основная причина, - пишет Коуз, - по которой создание фирмы рентабельно, состоит в том, что существуют издержки использования ценового механизма. Предприниматель может выполнять свои функции с меньшими издержками". Прошу прощения перед академической частью аудитории за то, что вынужден цитировать такие азбучные истины. Так вот, оказалось, что есть такой институт, как фирма. И он загадочнейшим образом ухитряется быть эффективным, чего не может быть по теории рынка. Каким же образом это происходит? Ответ на этот вопрос сейчас понятен. Предприниматель - это существо, которое строит цепочки добавленной стоимости. Он берет какую-то собственность, свою или чужую, и делает так, что эта собственность начинает стоить больше.
Из этого следует один небанальный вывод: стоимость всякой собственности, в частности - стоимости всякого бизнеса, находится снаружи, а не внутри. Поэтому я могу до полного остервенения экономить издержки, кого-то увольнять и сокращать, но поскольку стоимость моего бизнеса находится снаружи, то вся эта моя деятельность никак не может повлиять на увеличение стоимости и на управление стоимостью. Поэтому вся проблема в том, что фирма - это не просто нечто типа производственного фонда или чья-то собственность с непрозрачными границами. Фирма - это система отношений между собственниками разнообразных ресурсов, которыми я пользуюсь, как если бы они были моими. Они и вправду могут быть моими, если это большой холдинг, но я в этом холдинге начинаю строить между моими собственностями отношения какого-то пострыночного, надрыночного характера. Я выстраиваю цепочки отношений между, скажем, моим тракторным заводом и теми, кто поставляет комплектующие, теми, кто покупает трансмиссии, теми, кто производит конструкторские документации, теми, кто выковывает кадры, теми, кто страхует, теми, кто занимается регулированием, и так далее.
И вот обстраивая свою собственность в совокупности отношений, выстраивая цепочки и сети, я как предприниматель ухитряюсь добиться такого эффекта, который, с точки зрения рынка, невозможен. Вот аналогия прямая и очевидная: с точки зрения закона всемирного тяготения, металлический самолет, конечно же, должен падать, но он летит просто по той причине, что самолет - это искусственное соединение нескольких природных сил таким образом, что одна сила подталкивает другую силу, науськивает ее на третью силу, опирается на четвертую. И в результате все это летит. По-видимому, корпорация находится в том же ряду явлений.
Если мы хотим, чтобы корпорация делала нечто более эффективное, чем чудодейственный рынок или чем даже предприниматели, мы должны понять, как она устроена изнутри. Фирма, по Коузу, является послерыночным феноменом, который возможен благодаря рынку, так же, как самолет возможен благодаря воздуху и законам природы: он опирается в каком-то смысле на законы природы, он летит благодаря им, но он их не нарушает. Поэтому сила рынка и законы рынка необходимы предпринимателю, чтобы он построил фирму. Без них он никак не может обойтись. Но тем не менее чудесным образом, как капитан парусного корабля, он может, лавируя, плыть в любую сторону, в том числе и против ветра. Предприниматель может идти против тенденций рынка, он может зарабатывать на падающем рынке, на растущем рынке, на ползающем рынке, на каком угодно.
Дальше мне придется сделать несколько жестких, бездоказательных утверждений, потому что нет времени на их обоснование. Я их просто буду перечислять и, скорее, пытаться помочь вашему воображению какими-то намеками на феномены культуры, чтобы было понятно, что это не только моя личная позиция.
Итак, предпринимательская фирма - это управление стоимостью неких производительных сил через управление институтами рынка. Стоимость бизнеса находится в этом смысле снаружи. Почти все или даже все активы, по большому счету, являются невидимыми, невесомыми. Это не какое-то чудесное свойство отдельно взятых, откуда-то взявшихся активов, это фундаментальное свойство любых активов. А то, что мы считаем их внутренней, весомой частью, это бухгалтерская оценка стоимости металла, из которых они состоят. Вообще говоря, они не имеют отношения к стоимости, просто иногда случайно совпадают при определенном типе взвешивания с величиной этой самой стоимости.
Можно сказать о трех ступенях управления производительными силами. Простейшее - это управление стоимостью производительных сил. Более сложное - это управление эффективностью. И, наконец, самое фундаментальное и сложное - это управление их мощностью. Это связано с тем, что в мире человека производство связано с тремя составляющими. Во-первых, когда просто делаешь ту или иную вещь, видишь грубый производственный слой, когда мы извлекаем нечто из природы. Во-вторых, когда мы учимся распределять эти вещи: возникают распределительные древние империи, которые тоже напоминают корпорации, где все вещи везутся в храм, там они складируются в гигантских пифосах с зерном и оливковым маслом. Потом они раздаются работникам, согласно документам, накладным. Ну и, наконец, третий пласт производства вещей - это в широком смысле производство, которое включает, как вы помните, и производство как таковое, и распределение, и обмен. Речь идет об обменных обществах, где мы учимся со всякой вещью обходиться таким феноменальным образом, что, даже если нам попалась лишняя гайка, для которой нет болта, мы хитрым образом выстраиваем караваны купеческих судов, ярмарки, склады в Антверпене и в конечном счете ухитряемся-таки навинтить нашу гайку на чей-то болт или, наоборот, получить за нее деньги.
В метаисторическом зеркале, когда мы начинаем учиться управлять всеми этими производительными силами, мы проходим то же самое в обратном порядке. Мы сначала налетаем на мир обмена, в котором стоимость нам выдает рынок как некоторую справку. Но мы не совсем понимаем, за что нам ее выдали, поскольку то, что я имею и создал, вечером может иметь одну стоимость, а утром, когда я просыпаюсь, другую. И при этом я ничего плохого или хорошего не делал. Первое естественное желание человека, который хочет освободиться, - это управлять этой стоимостью. Он говорит: почему рынок капитала говорит мне, что мой капитал упал или возрос? Я сам хочу решать, сколько стоит мой капитал. Но тогда я должен управлять капитализацией. И вот проблематика фирмы Коуза - это первый шаг в управлении стоимостью моей собственности. Это институты рынка.
Корпорации - это огромнейший мир, фундаментальный мир, очень сложный. Можно просто грубо посчитать, насколько он сложнее всего мира в так называемых капиталистических обществах. Если брать капитал за основу, то получается, что проблематика корпорации - это три огромных института общества: институты закона, власти и, собственно, имущества. По количеству форм мир корпораций в три раза больше (а по объему понятий, объем возведем в куб, - в 27 раз больше), чем вся проблематика капитализма. Тот, кто еще помнит Маркса, и тот, кто уже научился отличать Маркса-коммуниста от Маркса-институционалиста, помнит, что Маркс вообще для того, чтобы исчерпать грубую проблематику капитала как такового, собирался писать 26 томов, по размеру подобным тому "Капитала", но умер, не успел. И все, что он успел напечатать, собрали вместе, и это все образует томов семь или восемь. Так вот проблематика корпоратизма такова, что попытки чего-то изложить здесь за пятнадцать минут довольно смешны. Тем не менее очень грубо можно сказать, что вся проблематика корпоративных обществ - это учение об управлении эффективностью наших производительных сил.
Что такое эффективность? Вот у меня есть корпорация, т.е. много-много фирм. И в каждой фирме сидят хитрые предприниматели и наращивают стоимость. Я должен уметь как-то управлять этой кучей фирм и предпринимателей. Вся проблематика корпоратизма очень проста: у меня имеются деньги, административный ресурс, права, кадры, помещения и много-много другого корпоративного ресурса. Я должен эффективно распределять и перераспределять корпоративные ресурсы между совокупностью вечно враждующих, ужасно хитрых, вертких, рефлексивных и вообще-то во многом политтехнологичных предпринимателей.
В этом смысле, возвращаясь к тому, что сказал президент о корпорации, я абсолютно готов согласиться с ним, потому что такая наивная точка зрения на корпорацию, как на нечто соразмерное государству, на нечто, связанное с чиновниками, на нечто, только и могущее обеспечить эффективность, - это совершенно правильный взгляд, где наивность, пройдя через несколько этапов усложнения, возвращается к самой себе. Просто, если мы не решили проблему управления стоимостью, нам совершенно бесполезно даже дергаться по поводу управления эффективностью. Если в основе корпорации лежат не фирмы, а какие-то конторы, предприятия, бизнесы и прочая белиберда, в которых люди очень стараются и, может быть, даже наживаются, жульничают, трудятся в поте лица, но не умеют управлять стоимостью, то невозможно строить управление эффективностью на пустом месте, на трухе, на отсутствующем этаже.
Если в фундаменте корпораций не лежат фирмы, каждая из которых, по установленному стандарту, долженствующему преподаваться на первом курсе института, не управляют стоимостью этих самых фирм, то как бы мы ни старались воздвигнуть эффективный этаж корпорации, - это чистая утопия. То есть добрые, честные, грамотные чиновники могут с утра до вечера заседать, разделять организации, соединять организации, делегировать полномочия, отнимать полномочия, строить вертикально интегрированные, сетевые и прочие структуры, но все это бесполезно, потому что внутри этого здания, в фундаменте зияет пустота.
К сожалению, проблема нашего общества не только и не столько в том, что оно не проходило фазу рынка. Непрохождение фазы рынка выражается не просто в том, что у нас нет чудесного рынка, который все любят. Непрохождение фазы рынка выражается в том, что, когда предприниматель начинает строить цепочки добавленной стоимости, он выясняет, что собственники этих бизнесов или чего-то, сидящие в этих цепочках, не ведут себя бизнесово. Он пытается строить цепочки, исходя из того, что люди соображают, в чем их выгода, что они понимают, что вот этот контракт им хорош, а этот плох. Но, к сожалению, большинство собственников в нашей несчастной стране не способно вести себя бизнесово, и здесь фундаментально нехватка рынка. Рынок - это то, что должно проходиться по возможности в старших классах школы, деловых тренингах, а самое позднее - на первых курсах института. Потому что дальше надо учить людей управлять стоимостью. Невозможно управлять человеку стоимостью, если он не поиграл в игру под названием рынок. Поэтому наша проблема не только и не столько в нехватке рынка. Наша проблема в нехватке фирм, предпринимательства, в неспособности людей управлять стоимостью своей собственности и в том, что их этому никто не учит. И мы этого не обсуждаем.
Задачу "Русского института" я вижу в том, чтобы ставить такие простейшие, элементарные проблемы, о которых никто не говорит не пишет. Сам факт необсуждения проблемы управления стоимостью приводит к тому, что все разговоры о корпорации, как говорится, "в пользу бедных". Ну, или такая непонятка, когда дети ругаются и говорят друг другу: "Ах ты трансцендентальный!" - "А ты транзитивный!". Все с умным видом расходятся, дети оскорблены, кто-то плачет, кто-то зовет маму - употребили очень красивые слова. Аналогично: кто-то вышел, хлопнув дверью, со словами: "Вы корпоратисты, это корпоратизм!" В общем, статус этого утверждения таков, что его невозможно без сострадания или без слез обсуждать в приличном обществе. Это просто ругательство, аналогичное мату.
Есть еще стратегия. Стратегия - это уже следующий шаг за корпорацией. И он делается тогда, когда в обществе уже есть эффективные корпорации, частные, государственные, смешанные, открытые, закрытые и т.п, каждая из которых научилась управлять эффективностью, большой кучей фирм. Тогда уже возникает предмет для стратегии, тогда кто-то на уровне общества может и должен сказать: так, граждане, хорошо, мы нашим барахлом эффективно управлять научились. А вокруг нас находится мир, который решает гораздо более интересные вопросы. Вот идет волна новых технологий, а вот тут через нас давно уже хотят построить транзитный транспортный коридор, а мы гордо молчим, как задняя половинка бегемота. А вот, говорят, будет потепление, похолодание, а вот Киотский протокол, и прочее, и прочее. Мы как-то этим будем заниматься?
Только на стратегическом уровне общество имеет возможность заметить окружающий мир. Как в плане того, что мы не одни на этом свете, так и в плане того, что в мире что-то меняется. Коль скоро нет эффективных корпораций, довольно бесполезно все это обсуждать. Приведу конкретный пример. Пятнадцать лет назад, в пору начала проекта "Иное", в кабинете вице-премьера Хижи я познакомился с одним алтайским предпринимателем, у которого был большой банк. У него была мечта, очень популярная и ныне, - запустить волну новых технологий, оседлать ее, инвестировать в нее и заработать на этой волне большие деньги. Одним из наиболее понятных и прозрачных изобретений, про которое он говорил тогда как о деле решенном, ожидая прибылей к концу текущего года, был мотор-колесо, о котором недавно писал "Эксперт". Это "втулка" для велосипеда, безумно эффективный двигатель, который позволяет на этом велосипеде творить чудеса.
Прошло пятнадцать лет. Банк, естественно, разорился уже через год тщетных попыток раскрутить этот бизнес. У самого бизнеса поменялась куча хозяев. Там были и бизнес-ангелы, и венчурные фонды, уже две зарубежных команды инвесторов поменялись, и теперь этот бизнес уже стал международным. Предпринимается попытка производить велосипеды в Индии, продавать в Китае, и по-прежнему все это висит на волоске, по-прежнему непонятно, удастся или не удастся внедрить эту технологию. В чем проблема? А проблема очень проста: в любом изобретении, если оно касается чего-то массового (сделали какую-то самобеглую коляску, или новый велосипед, или самопрыгающую ложку), мы сталкиваемся с тем, что, во-первых, эта новая технология имеет оборонное значение, конечно же. Но, во-вторых, гораздо важнее, она должна заместить собой старую. На велосипедах катаются миллиарды людей, эти велосипеды кем-то производятся, в индустрии производства велосипедов уже спрятаны фонды, судьбы, стоимости, эффективности, на это трудится значительная часть земного шара. Для того чтобы это мотор-колесо заработало, нужно куда-то отодвинуть связанную с велосипедами часть земного шара. Это фундаментальный стратегический процесс, который должен занять время жизни одного поколения или полпоколения.
Только субъект размером с общество в состоянии внедрить сколько-нибудь серьезное изобретение. Если он меньше общества, он налетит на игроков, за которыми стоят другие общества и государства. Попытки строить те или иные бизнесы для производства электронных устройств сталкиваются с тем, что наша страна, в которой была электронная промышленность, теперь распалась. И куски, от нее оставшиеся, могут быть капитализированы только путем интеграции их или "продажи", в кавычках, тем странам, которые тоже строят электронную промышленность, но еще не успели ее построить. Те, которые успели, в этом не нуждаются. Это Штаты или Япония. Нуждаются страны типа Китая, у которых нет собственных фундаментальных технологий. Но они и не торгуют с нами на рынке, они играют с нами в игры! Играет Китайское государство, китайское правительство и китайское министерство.
Поэтому о стратегии можно говорить всерьез тогда и только тогда, когда уже эффективные корпорации построены, когда они учатся управлять огромным набором фирм и когда стратегический человек может прийти и сказать: "Я вам предлагаю гигантский государственный подряд на повсеместную установку ветровых электростанций. Это займет пятнадцать лет. Вам сначала потребуется откуда-то взять и затратить полтриллиона долларов. Я вам буду всячески помогать, но если без меня, то можете даже не пытаться, потому что вас быстренько купят и перепродадут Суринам с Лихтенштейном". Таким образом, корпоративная проблематика находится точно посередке: это уже не работа с обменами и это еще не работа с производством. Это работа с распределительными отношениями. Это некоторое наше будущее, хотелось бы, чтобы оно как можно быстрее наступило.
Во всяком современном обществе есть здоровые куски далекого будущего и далекого прошлого. В этом смысле, конечно же, проблематика корпорации очень важна. Но давайте не будем забывать о том, с чего начинается постиндустриальное общество, которое правильно называть институциональным. Постиндустриальное общество говорит: "Ребята, собственность неорганизованна, ужасно себя ведет, прыгает, как хочет. Она приводит к тому, что производительные силы выступают как разрушительные. Давайте будем переходить от частной собственности как неэффективной к тем или иным формам ее - частно-государственной, предпринимательской, корпоративной, смешанной и т.д. и т.п., то есть с трендом в сторону общества. Для начала давайте эту собственность у всех во всем мире заберем, и не только у большевиков, но и у Рузвельта".
Постиндустриальное общество начинается с экспроприации. Сначала экспроприируются самые богатые, потом выясняется, что экспроприировать надо вообще для ясности всех. Что делать с крестьянской собственностью, которая разбита на кусочки? Поэтому сначала забрали у самых богатых, с целью поделить. Потом начинается экспроприация крестьянства через военный коммунизм, через коллективизацию и т.д. и т.п. Рузвельт тоже начинал с самых богатых. Он создал федеральную резервную систему, сильно укрепил антимонопольное законодательство, придал новые полномочия комиссии по ценным бумагам и биржам. Все это было сильнейшим ограничением некоторых фундаментально важных форм обращения со своими капиталами. Они были запрещены, они были подвергнуты регулированию, и это было гораздо более мощное ограничение, чем отобрать у кого-то штаны или ту или иную фабрику.
Потом начинается экспроприация, и выясняется, что рабочих экспроприировать не надо, потому что у них нет ничего, кроме своих цепей. А интеллигенции надо устроить так, чтобы она вообще ничего своего не имела. И она должна была обращаться в Союз писателей, в Академию наук или Наркомпрос за жильем. Поэтому, когда вы читаете мемуары или воспоминания корифеев нашей литературы, таких как Пастернак, и Мандельштам и других, вы видите, что 95% текста и почти все переживания связаны с попыткой получить жилье или с невероятным счастьем по поводу того, что они это жилье наконец получили, строят какую-нибудь фанерную перегородку, красят, белят и так далее. Вот с чего начинается институционализм.
Мы добрели до проблематики корпораций. С одной стороны, это здорово. Но, с другой стороны, не надо забывать, что мы от экспроприации еще, в общем, далеко не ушли. И попытка строить корпорацию в обществе, где не пройден этап управления стоимостью, может развиваться в двух направлениях. Либо к экспроприации, когда корпорация мощная, государственная, говорит: слушайте, эти люди косят под бизнесменов, но они же ничего не могут, эти граждане вроде предпринимателями изображаются, но они же жулики; поэтому для того, чтобы все было эффективно, как нам сказал президент, нам надо у всех быстренько все отобрать. Почему, например, собственность в энергетике раскидана по кучке сомнительных контор, которые приватизировали все, и почему теперь большая часть гидроагрегатов, генераторов, насосов, производств в каких-то непонятных компаниях? Давайте мы все это обратно соберем и будем управлять эффективно. Ну, хорошо, мы что-нибудь заплатим, если деньги будут (как Абрамович). А если не будет, то не заплатим, выпустим ценные бумаги типа сталинского займа, раздадим нынешним собственникам активы в энергетике и потом, если будет возможность, лет через тридцать отдадим. Это первый путь - экспроприация.
Либо второй путь: надо срочно приложить все силы к тому, чтобы в нашей стране появилось большое количество фирм - это тоже иностранное слово, от слова firm (твердый), это отражает твердость намерений граждан, которые подписывают протоколы о намерениях и так далее, чтобы в этих фирмах в установленном порядке стандартно проводилось управление собственностью.
Здесь мне хотелось бы высказать последнюю, очень важную для меня мысль, возвращаясь к медитации, с которой мы начали. Когда мы говорим об институтах, выясняется, что у нас почти ничего об институтах не говорится. Грамотные социологи отсылают нас к единственной пристойной книжке на этот счет, она сейчас очень популярна в фонде "Общественное мнение": Бергер и Лукман, "Социальное конструирование реальности". Когда мы открываем книгу Бергера и Лукмана, там есть прямая отсылка институтов к двум вещам: к отчуждению по Марксу и Гегелю и к объективации по Бердяеву.
Что такое отчуждение и объективация? Очень простая вещь: когда человек действует, он действует в обществе, и большая часть того, что он делает, - это те фундаментальные последствия, которые он сам своими руками создает, но он их не понимает, не замечает, и они падают на него сверху. Так называемые корпорации, конечно же, творятся людьми. Но так называемые корпорации людьми не управляются, и даже не осознаются, и даже остаются большей частью невидимыми. В этом смысле мы продолжаем жить в мире отчуждения, в котором большая часть того, что нас окружает, выступает как дикий лес.
Но это самое отчуждение - это отчуждение кого? Для атеистов это отчуждение человека от результатов плодов собственной деятельности. Для верующего это отчуждение человека от Всевышнего. И в этом смысле для человека такого типа, как я, это две стороны одного и того же. То, чем мы пытаемся заниматься, когда мы управляем стоимостью, мощностью и так далее, имеет очень простой внутренний критерий, который, в принципе, разделяем большинством известных мне культур. Есть простой критерий всякого действия: этим действием вы либо преодолеваете отчуждение, либо усугубляете отчуждение. Если вы преодолеваете отчуждение, тогда вы чувствуете, что вы летите как на крыльях и вас толкает некая невидимая сила, и вы испытываете то, что в кабалистике называется Шехина - божественное присутствие и так далее. Если вы не преодолеваете отчуждение, а наоборот, все происходит обратным путем.
Но для человека, мыслящего рационально, отчуждение - это не более чем объективное устройство собственности. Как она устроена? Как устроена система отношений между собственниками? Если вы действуете, опираясь на ее реальное устройство, то и знаете, как это самое отчуждение устроено, сколько в нем слоев, какой из них сначала, какой потом, сколько институтов - пожалуйста, по списочку, напишите мне полный списочек институтов перед тем, как я буду действовать, объясните, который из них сначала, который потом, как они друг за другом зацеплены. Вот тогда я начинаю действовать исходя из этого знания, и тогда я преодолеваю отчуждение, и тогда я попадаю в эту самую сферу, избегая богооставленности, приобретая энергетику и прочее.
Если же я действую только из благих побуждений, но не озаботился выяснить, как, там, для китайцев это означает, что я иду не путем Дао, а просто движусь через лес по кратчайшей траектории, при этом в лесу имеются деревья и холмы, и холмы я прокапываю насквозь, а деревья сшибаю лбом. Я наношу колоссальный ущерб флоре и фауне леса, экологии, самому себе, валю деревья на окружающих, хотя я движусь вперед. Есть лобовой путь создания корпорации, который чисто случайным образом может оказаться связанным с путем Дао и с определением видом отчуждения, и который ведет в тот самый ад, и который может выражаться в экспроприации.
Есть культурный путь построения корпорации. Поэтому мой ответ на вопрос, оправдана ли ставка на корпорацию в России, такой: стремиться к корпоративности необходимо, это неизбежно, это одна из наших фундаментальных задач. Ставка на корпорацию в 2008 году невозможна, потому что ставить ее не на что. Тот этаж, на котором - в физическом смысле слова - она может быть поставлена, пока не построен. Если вы попытаетесь поставить ее на этот отсутствующий этаж, она, будучи вещью тяжелой, провалится со страшным скрежетом, ломая перегородки и давя все под собой. И погребет под своими обломками невинных жителей предыдущих укладов, включая рыночный, который в нашей стране только недавно стал возникать.