Движущей силой туземной революции во Франции стали потомки иммигрантов, которые, по версии натуральных граждан Республики, так и остались дикарями. Между прочим, предположение о том, что мы имеем дело с революцией, которую вершат дикари, имеет под собой основание. Ночные вакханалии уже потому окрестили революционными, что происходят они не где-нибудь, а в стране - законодательнице революционных мод. Сделан шаг к легитимации революции нового типа, субъектами которой становятся силы, далеко не самые прогрессивные на взгляд некогда просвещенного разума. И не важно, победит сегодня эта постреволюция или нет. Здесь имеет значение сам факт, свидетельствующий о грядущем торжестве смердящей черни. Уже с нечеловеческим напряжением заработал в женевской пивной могучий мозг чернокожего Ленина, а где-то в Вене, оберегая себя от окружающей мерзости намазом, пишет смуглолицый Сталин эпохальное "Ислам и национальный вопрос".
Дети и внуки иммигрантов, этих бессловесных тварей, бравшихся за любую работу, терпевших унижение и обман, почитавших за великое счастье занять зарезервированное для них место на дне социальной машины Республики, подняли бунт, беспощадный и бессмысленный. Последнее - принципиально важно, ибо многоголосый хор паразитов от социальных наук уже затрезвонил о беспорядках, направленных "против убожества "парижских пригородов". Это действительно бунт дикарей против варваров; французских "индейцев" против французских "ковбоев". Пусть социальной похлебкой кормят своих соплеменников шираки и вильпены - это их работа. А нам негоже бояться уколов их грязных зубочисток, поэтому мы будем и дальше размышлять о революции нового типа.
Клятые дикари, терроризирующие молчаливое большинство Франции, наконец продемонстрировали Европе, что такое революция зрелищ, а не смыслов; знаков, а не лозунгов. Игры в симулятивные революции закончились подлинной революцией. Суть которой (если пользоваться в качестве рабочего языка современной философской феней, рожденной во Франции) заключается в том, что массы переводят " артикулированные дискурсы в плоскость иррационального и безосновного" (Бодрийар). Эта туземная революция плоть от плоти европейская, аутентичная природе "среднего буржуа". Здесь не работает апелляция к внешним силам (т.е. "наколотые апельсины"). Механизмы происходящего не реконструируются языком обветшалой "легальной политики". Никаких классовых интересов - только витализм, зубами вгрызающийся в глотку старого мира, когтями цепляющийся за забрезжившую надежду на мир новый.
Отсутствие "разумной воли" у бунтующих дезориентирует массы обывателей, а горящие автомобили не столько будоражат их воображение, сколько пугают возможной осмысленностью в действиях туземцев. Поэтому жест Саркози с его "мразью" был истолкован как ошибка, таящая в себе угрозу обнаружить и маркировать то, что должно оставаться в статусе иррационального. С мразью можно и даже должно разговаривать - на чем, собственно, и настаивают многочисленные кон-бендиты. С дикарями же диалог невозможен, и тем же кон-бендитам это хорошо известно. Вопрос только в том, кто здесь мразь, а кто француз.
Вальяжные и раздобревшие герои 1968 года в ужасе поспешили закрыть тему революции. В самом деле, что может быть общего между революцией интеллектуалов и революцией "подонков" и "отбросов"? Те, кто некогда мочились в аудиториях Сорбонны и "выплескивали вместе с водой родителей", сегодня с видом знатоков призывают к переговорам с "индейцами". Они думают, что имеют дело с такими же, как и они сами, варварами, которые жалуются на нехватку секса и травки и которых можно прельстить местами в Европарламенте. Между тем туземцы очень далеки от того, чтобы задаваться целью раздвинуть границы своего политического и культурного пространства. Их не волнует парижская сегрегация, они хотят очистить свое пространство от омерзения пространства натуралов, остановить соседа по школьное парте - бестолкового смуглого очкарика, зубрящего школьный урок, чтобы по прошествии времени стать белым воротничком.
Менталитуха интеллектуала неизбежно стремится втиснуть смысл происходящего в плоскость тривиального политического действа, ориентированного на демонстрацию требований. Но дикарь, поджигающий лавку и автомобиль своего же кровного брата, ставшего в третьем поколении веселым молочником, политикой не занимается. Он не желает говорить ни с интеллектуалом, ни с Республикой. Необразованный, грубый вахлак обращается столь причудливым способом к своему роду-племени. Поэтому остальная Франция не очень-то желает предоставлять внутреннему министру карт-бланш на контрстратегию, т.е. на борьбу с мразью. Ведь последнее означает не что иное, как признание за дикарем статуса - хоть и мрази, но своей, французской мрази. Однако эмоция масс заряжена на разрушение, на сопротивление всякой осмысленности. Для натурализированной Франции, республики Революций, возрождающейся из черномазого гетто, бессмысленный бунт милей симулятивной революции "по правилам". Конечно, это бунт дикарей, осознавших наконец себя французами, но при этом не желающих уподобляться варварству "представителей большинства". Они меньшинство - и в этом качестве строят стену между собой и натуралами.
Враг наукоубийственной пошлости, ректор Саламанки (известного всему миру оплота невежества) Мигель де Унамуно, назвал революцию "дочерью Ренессанса и Реформации". Она принесла с собой " некую новую Инквизицию. Инквизицию науки и культуры, которая в качестве своего оружия использует насмешку и презрение по отношению к тем, кто не подчиняется ее ортодоксии"1. В наше время уже "индейские" революционеры смеются над Францией, этим оплотом революционной инквизиции. Что может эта инквизиция, если она осмеяна теми, кто уже не мыслит себя в границах ее рациональности? По всей видимости, она бессильна.
Но, конечно, бессильна не в том смысле, что у современной Франции нет инструментов для подавления стихии. Инструменты есть - нет субъекта. Бессилие заключается в невозможности промыслить реалистичную модель пространственной сегрегации без того, чтобы не пожертвовать натурализированным "индейцем". Саркози уже потребовал выслать всех черномазых к чертовой матери в Тунис и Мавританию.
Но "индеец" не боится варваров от инквизиции еще и потому, что он внутренне смеется над самим собой. Он презирает свое наличное состояние, не ценит дарованных благ животного существования, не желает идти в ногу со временем. Ему надо поглупеть и не надо умничать. Эти непонятные тинейджеры-туземцы совсем не страшны. Кажется, вялая реакция французского общества на происходящее говорит о готовности принять революцию. Вот если бы туземцы совершили какой-нибудь теракт - тогда Франция встала бы на уши и раздавила гадину в два счета. Ведь цивилизация не столь сентиментальна, как о ней привыкли думать массы. Но где же он, французский "правый марш"?
Шагающая по Европе туземная революция забредет и в Россию. Она совершится даже раньше, чем думают многие. У нас еще нет гетто и дикарей в третьем поколении. Но рядом с нами живет и чумазый узбек на лужковской стройке, бывший некогда инженером, и таджик-учитель, охраняющий покой на даче пройдохи-чинуши, и азербайджанец-геолог, разведчик нефти, в загаженной шаверме... Все это - гордые люди русского мира. И они не будут трогать зарвавшихся выродков, шагающих по городу под барабанную дробь. Они будут громить хаты и тачки собственных выскочек, возжелавших подражать этим варварам.
Грузин в тигровой шкуре придет с кинжалом к своему соплеменнику, что приторговывает паленым киндзмараули. Чеченец выстрелит из гранатомета по сверкающим жратвой витринам чеченского Макдоналдса. Азербайджанец собственными руками придушит юного соплеменника - насильника русской девочки. И когда Москва будет охвачена очистительным пламенем горящих иномарок и бутиков, пухлый матрешечник, шагающий ныне во главе полупрофессиональных русских, с ужасом будет смотреть на тех, кто осуществит сегрегацию по "индейским" понятиям и вернет русским их жизненное пространство. Так, как это делают сегодня французские "дикари".
Примечания:
1 Унамуно Мигель де. О трагическом чувстве жизни. - Киев, 1996. - С. 277-278.