"По Британии стало трудно передвигаться, потому что каждый стремится вас осчастливить", - пожаловался недавно английский журналист на страницах "Guardian"(1). Он посчитал нужным обратить внимание на характерный для нашей страны повсеместный и, кажется, всепоглощающий интерес к счастью. Полки наших книжных магазинов ломятся от популярных работ по психологии в жанре "помоги себе сам"; "изучение счастья" процветает в качестве академической дисциплины, а политики и их советники - как лейбористы, так и тори - пытаются представить достижение счастья центральной задачей управления страной. Как заметил недавно британский экономист лорд Ричард Лэйерд: "Счастье должно стать целью политики, и развитие национального счастья следует измерять и анализировать так же тщательно, как рост ВНП"(2).
Такие настроения отнюдь не ограничиваются одной Великобританией. В Соединенных Штатах, Европе и почти во всем развитом мире счастье стало в последние годы предметом интенсивного изучения и даже привело - общими усилиями психологов, экономистов, социологов и политиков - к созданию того, что называется теперь "новой наукой". Ставшее темой бесчисленных очерков, книг, новостных передач и документальных фильмов, счастье предстает в виде "единственного горизонта нашей демократии"(3). Похоже, все остальное просто ушло из поля нашего зрения.
Так что же означает такая близорукость? Приближает ли нас к заветной цели сосредоточенность на счастье в современной культуре? Или эти симптомы - зацикленность на счастье и неспособность отвлечься от погони за ним - сигнализируют о чем-то другом?
Новая история счастья
Чтобы ухватить суть этого вопроса - сориентироваться, где мы сейчас находимся и куда движемся, - следует представить себе, где мы были раньше. Для этого нужно всмотреться в прошлое, и особенно в тот революционный сдвиг в человеческих надеждах и ожиданиях, который произошел в западной культуре во второй половине семнадцатого столетия(4). В этом отношении важен случай Англии. Хотя нынешняя одержимость британцев счастьем может показаться кому-то удивительной и даже содержащей в себе иронию, учитывая, что у многих английский характер издавна ассоциируется со склонностью к мрачной меланхолии - "английской болезни", как назвал ее Джордж Чейни в одноименной книге 1733 года, - на самом деле "погоня за счастьем" имеет в Англии долгую историю(5). Само это выражение и тот феномен, который оно призвано охарактеризовать, были периодически возобновлявшимися чертами английской политики и культуры с середины семнадцатого века, когда мужчины и женщины впервые посмели предаться мечтам о том, что счастье может быть чем-то большим, нежели тысячелетняя мечта. Если до этого времени люди склонялись к тому, чтобы считать счастье либо достоянием добродетельного меньшинства, либо потусторонней наградой избранных Богом, то такие английские мыслители семнадцатого века, как Джон Локк, представляли счастье как нечто, на что человеческие существа могут рассчитывать при жизни. "Дело человека - быть счастливым в этой жизни", - смело утверждал Локк, и в последующие столетия жители Европы и Америки сосредоточили усилия на воплощении нового, утилитарного умонастроения, охватившего западный мир; приумножить наслаждения и свести к минимуму страдания, принести как можно больше счастья наибольшему числу людей(6). Впервые в человеческой истории огромному количеству мужчин и женщин представилась новая перспектива, сулившая счастье в этой жизни, и не как следствие каких-то выдающихся достижений или особой удачи, но просто вследствие того, что ты - человеческое существо.
Нет никакого сомнения в том, что это был во многих отношениях либеральный, то есть освободительный, проект, до сих пор остающийся глубинной основой чаяний западного человека, особенно американца, поскольку отцы-основатели этой страны восприняли новое учение о счастье с большим энтузиазмом, чем какая-либо другая правящая элита. Если восемнадцатый век был, как считали интеллектуалы того времени наподобие миланского экономиста Пьетро Верри, самой счастливой эпохой в истории человечества, то Америка являлась, по мнению ее сторонников, наисчастливейшим местом на земле. Свобода ее институтов и общее равенство условий создали "величайшую сумму счастья в истории всех народов", восхищался известный архитектор Бенджамин Латроб незадолго до принятия федеральной конституции(7). Теоретически увеличение этой суммы было неограниченным. Как утверждал Томас Пейн в 1776 году, позаимствовав образ tabula rasa у Локка, Америка располагала "абсолютно белым листом, на котором можно было написать все, что угодно". Эта страна может стать "настолько счастливой, насколько ей этого захочется"(8). Освобождая индивида от фаталистического восприятия мира как долины слез, эта новая позиция, воплощенная в Декларации независимости, дала возможность массе людей устремиться в погоню за счастьем в любом направлении, сулившем успех. Разумеется, право на погоню за счастьем - как и надежда на его достижение - было распространено на всех лишь теоретически, но на самом деле было различным для разных групп населения, из которых некоторым (самый очевидный пример - афроамериканцы) пришлось пройти долгий путь борьбы, прежде чем за ними было признано это право. И все же как в Европе, так и в Америке логика погони за счастьем, как это происходит с любым универсальным правом, неотвратимо развивалась в направлении интенсификации и распространения. Уже в 1840-е годы британский критик Томас Карлейль вынужден был отметить (не без ужаса), что "у каждого жалкого двуногого голова заполнена представлением, что он был, есть, будет и - согласно всем божеским и человеческим законам - должен быть счастливым"(9). С тех пор подобные ожидания только возросли. Кто из нас станет сегодня отрицать, что все должны иметь право на погоню за счастьем и даже на его достижение?
Таким образом, одним из наиболее поразительных изменений в западных обществах за последние несколько столетий является настойчивое и неотвратимое распространение надежды на счастье в этой жизни и соответствующих ожиданий. Это распространение сопровождалось столь же постоянной эрозией всех других форм осмысления цели жизни. Если они и не были полностью выкорчеваны из сознания - до сих пор встречаются чудаки, живущие ради достоинства, чести, родины или во имя семьи, - то потеряли способность сколько-нибудь заметно контролировать наше поведение в мире, который ставит во главу угла хорошее самочувствие, душевное спокойствие и позитивные эмоции. То же самое можно сказать и о религии, долго считавшейся главным арбитром в подобных вопросах: сегодня она - даже в таких странах, как США, где вера еще сильна и соблюдение обрядов не редкость, - чаще воспринимается не как инстанция, налагающая на человека высокие моральные обязательства, а как еще один путь к лучшей и более счастливой жизни. Американский автор изданной в 1767 году книги "Истинное удовольствие, жизнерадостность и счастье: Непосредственные следствия религиозности" ("True Pleasure, Cheerfulness, and Happiness, The Immediate Consequence of Religion"), безусловно, опередил свое время(10). А всего несколько десятилетий спустя Алексис де Токвиль, знаменитый наблюдатель жизни молодой республики, заметил, что, слушая американского религиозного проповедника, трудно понять, "в чем состоит главная цель религии: в достижении вечного блаженства в ином мире или благосостояния в этом"(11). Сегодня, когда не только протестанты, но и католики, и иудеи, и буддисты, и мусульмане постоянно рекомендуют в Америке свою веру как эффективное средство для достижения земного счастья, стало еще труднее разглядеть изначальную, трансцендентную цель религии. В каком-то смысле они тоже служат величайшему из современных богов, в котором воплотилась наиглавнейшая из целей жизни: это бог хорошего настроения, управляющий ныне подлунным миром (бывшей юдолью страданий).
Таким образом, мы обрели новые горизонты, позволяющие видеть мир в полном соответствии со следующим предписанием одного англичанина семнадцатого века: "Мы должны смотреть сквозь все вещи на счастье и сквозь счастье - на все вещи"(12). Однако остается нерешенным вопрос: что нам делать с этим зрелищем?
Погоня за счастьем должна знать свое место
Прежде всего нам, вероятно, не помешало бы напомнить себе, что забота о счастье - это роскошь, привилегия людей, чьи жизненно важные потребности уже удовлетворены. Добившись увеличения продолжительности жизни, обильного снабжения продуктами питания, пользуясь большей безопасностью и большим, чем когда бы то ни было, количеством приспособлений и услуг для создания комфорта, мы располагаем всем тем, о чем представители не столь цивилизованных обществ, подверженные голоду, социальному хаосу и болезням, могут только мечтать.
С одной стороны, мы беспокоимся сегодня о счастье с таким исключительным пылом, потому что можем себе это позволить: получается, что граждане мира развитых государств - самые счастливые человеческие существа из когда-либо обитавших на нашей земле. Однако, с другой стороны, вовсе не очевидно, что наша сосредоточенность на счастье приводит к тому, что мы действительно становимся все счастливее и счастливее. Не является ли эта наша сосредоточенность, напротив, зловещим признаком, который должен вызывать глубокую тревогу и сомнения относительно достижения преследуемой цели? Может быть, сам факт, что мы настолько обеспокоены достижением счастья, свидетельствует о том, что мы его лишены?
Для некоторых влиятельных аналитиков вопрос не столько в том, счастливы ли мы, сколько в том, достаточно ли мы счастливы; на этот последний вопрос они отвечают решительным "нет". Ричард Лэйерд, например, один из самых видных сторонников использования новой науки о счастье для формирования общественной политики, признает, что "на Западе мы имеем общество, которое, возможно, более счастливо, чем какие-либо другое в человеческой истории"(13). Однако этот вывод далеко не очевиден. Посмотрим на результаты социологических исследований, проводившихся с 1950-х годов; гражданам задавали вопрос относительно их самоощущения: они "очень счастливы", "довольно счастливы" или "не слишком счастливы"? В основном эти цифры не изменились, несмотря на то, что валовой национальный продукт (ВНП) за эти годы существенно возрос. Лэйерд и его коллеги рассматривают эти данные как показатель того, что журналист Грегг Истербрук называет "парадоксом прогресса" ("progress paradox"): по мере того как люди становятся богаче, они не становятся счастливее; во всяком случае, количество довольных своей жизнью увеличивается очень незначительно после пересечения некоего минимального порога благосостояния(14). Лэйерд и его сподвижники делают из этого вывод, что правительства, отвечающие за благосостояние населения, неправильно оценивают приоритеты. Вместо того чтобы гнаться за увеличением ВНП, они должны были бы максимизировать показатели Валового национального счастья (ВНС).
Хотя такая цель может показаться на первый взгляд привлекательной, к ней следует, как мне кажется, отнестись с большим скептицизмом. И вот почему. Во-первых, история изобилует попытками внедрения того, что коллега Лэйерда, нобелевский лауреат по экономике Дэниэл Канеман назвал "объективным счастьем" ("objective happiness")(15). Эти идеи - начиная с попыток Иеремии Бентама применить "арифметические расчеты к элементам счастья" и кончая требованием Маркса обеспечить "реальное счастье" - были подхвачены как практиками, менеджерами сциентистски ориентированного "управления социальным благосостоянием", так и социологами-теоретиками и технократами(16). Тот факт, что все подобные усилия ни к чему не привели, не означает, конечно, ipso facto, что такие попытки заранее обречены на неудачу как в настоящее время, так и в будущем. Однако над этим стоит хотя бы задуматься, для чего необходимо сделать паузу.
Кроме того, как утверждают экономисты Бруно Фрей и Алоис Стутцер, даже если предположить, что психологи и социологи добьются больших успехов в измерении человеческого счастья (некоторые достижения в этой области, безусловно, уже имеются), из этого не следует, что перед правительствами следует поставить задачу планирования и обеспечения соответствующих показателей(17). И дело здесь не только в том, что индикаторы такого "совокупного продукта", как счастье, легко могут стать предметом манипуляций со стороны правительства и введения граждан в заблуждение (это технический аспект проблемы, который в принципе может быть урегулирован); главная проблема в том, что сама идея благосостояния, и в частности счастья, как основополагающей и чуть ли не единственной социальной функции может привести к пренебрежению демократическим процессом и к ограничению индивидуальной свободы путем сведения ее к отчету о душевном самочувствии. Хотя Фрей и Стутцер с энтузиазмом относятся ко многим аспектам "науки о счастье", они тем не менее приходят к выводу, что внедрением в жизнь достижений этой науки должны заняться главным образом частные лица и посреднические ассоциации, но не правительства.
Наконец, сомнителен сам переход от застоя в росте показателей об "уровне счастья" (полученных на основании самооценки реципиентов) к заключению о том, что правительство должно сменить свои приоритеты, то есть перейти от работы над благосостоянием к "работе над счастьем"; совершить такой кульбит - значит проигнорировать тот простой факт, что возросшее благосостояние может привести - и скорее всего приведет - ко всем прочим благам безотносительно к его воздействию на субъективное самоощущение. Факт тот, что наше питание и здравоохранение таковы, что мы живем в среднем на десятилетия дольше, чем жили мужчины и женщины в начале двадцатого столетия; что путешествия в разные части света теперь вполне доступны и многие могут себе это позволить; что для того чтобы насладиться произведениями мировой литературы и искусства, фильмами и аудиозаписями, достаточно щелкнуть кнопкой мыши компьютера; что рядовой гражданин развитой страны имеет в своем распоряжении больше разного рода богатств и возможностей, чем их имели многие могущественнейшие в истории короли; но верно и то, что ни одно из этих, как и бесчисленных других, преимуществ роста ВНП не гарантирует роста моего самовосприятия как счастливого человека. Но что из этого следует? Ведь его не гарантирует и наличие детей(18). Должны ли мы отказаться от воспроизведения потомства, потому что это не делает нас более счастливыми? Ясно, что интерпретировать мир только в категориях счастья - значит смотреть на него сквозь слишком узкие очки.
Подобные аргументы могут быть развернуты более подробно, что я и попытался сделать в другом месте(19). Но сейчас позвольте привлечь ваше внимание к другому факту: к тому, что "парадокс прогресса" представляется парадоксом только в том случае, если исходить из предпосылки, что человеческое существо должно становиться со временем все счастливее и счастливее. Похоже, это предположение разделяли в восемнадцатом веке Пейн, Бентам и многие другие. Это достаточно естественно вытекает из той революции в человеческих ожиданиях, о которой шла речь выше. Но не ясно, насколько основательно это предположение. Психологи-эволюционисты, например, производя экстраполяции из теории Дарвина, указывают, что человеческие существа выказывают тенденцию быстро адаптироваться к удовольствиям, находящимся под рукой. Судя по всему, способность испытывать слишком большое счастье на протяжении слишком длительного времени была бы признаком неэффективной адаптационной стратегии. Лучше быть большую часть времени немного встревоженным - и, соответственно, немного несчастным, - чтобы сохранялась мотивация продолжать погоню за счастьем. Суть дела в следующем: предположение о том, что человек как вид обладает естественной способностью испытывать бесконечно возрастающее счастье, не находит подтверждения. Возможно, в самой нашей природе заложены эволюционно обоснованные ограничения относительно того, насколько счастливым может быть человеческое существо?
Говорить о такого рода естественных ограничениях - значит, по сути дела, выступать против чрезмерных усилий в погоне за счастьем. Подобный совет может прозвучать странно для американских ушей, однако именно такую рекомендацию считали необходимым дать своим соотечественникам наиболее проницательные знатоки американского общества. Уже Томас Джефферсон понимал, что "совершенное счастье не было задумано Богом как удел одного из Его творений". Джон Адамс, в свою очередь, заметил еще в юности, что если мы присядем на склоне жизни, "чтобы подвести итоги счастью, которым мы сумели насладиться, и страданиям, которые нам довелось испытать", то выяснится, что "перевес счастья окажется очень незначительным". Мы придем к выводу, предупреждал он, что "большую часть своей жизни провели в погоне за призраками"(20). Токвиль приходит к сходному заключению, выраженному в "Демократии в Америке": он замечает об одном из жителей Соединенных Штатов: "Никто не мог бы работать больше: так велико было его стремление к счастью". Американцы, продолжает Токвиль, в любой момент готовы "изменить жизненную стезю из страха пропустить самую короткую тропу, которая ведет к счастью". Однако в конечном итоге "в игру вступает смерть и останавливает несчастного еще до того, как он успел устать от тщетной погони за полным счастьем, которое постоянно ускользало от него". В этом и состоит "причина странной меланхолии, - замечает Токвиль, имея в виду устремленность Америки к остающемуся недостижимым равенству, - часто охватывающей граждан демократических государств среди изобилия, и того странного отвращения к жизни, которое иногда настигает их в спокойных ситуациях и при благоприятных обстоятельствах"(21).
Чуткие наблюдатели американского общества с самого начала предупреждали об опасностях слишком большого усердия в погоне за счастьем. Исследователи проблемы счастья пришли к аналогичным выводам. Так, друг и современник Токвиля Джон Стюарт Милль писал: "Спросите себя, счастливы ли вы, и вы уже не будете счастливы. Единственный выход состоит в том, чтобы преследовать, в качестве цели жизни, не счастье, но какую-то внешнюю по отношению к нему задачу"(22). Милль, человек, посвятивший много энергии анализу погони за счастьем в демократических обществах как социальной проблемы, говорил в данном случае об индивидуальной жизни. Но его прозрение в равной мере применимо и к обществу в целом. Стоит отметить, что Джордж Оруэлл, убежденный последователь Милля как защитника свободы и демократии, в общем, соглашается с этой мыслью. "Люди могут быть счастливы только тогда, когда они не считают, что цель жизни - в счастье", - предостерегал он в 1944 году(23).
Слова Оруэлла заслуживают того, чтобы к ним прислушались сегодня, как и слова другого великого английского мастера антиутопии двадцатого века Олдоса Хаксли. В самом деле, если роман "1984" может показаться сегодня несколько устаревшим, хотя и мастерски исполненным откликом на треволнения периода холодной войны, то "О дивный новый мир" во многом остается на горизонте нашего будущего. Его обитатели живут с неколебимой "верой в счастье как в Высшее Благо", обильно потребляя деликатесы, потакая всем своим желаниям, не испытывая ни чувства вины, ни сдерживающих импульсов, развлекаясь виртуальной реальностью, воссозданной в фильмах с простыми сюжетами, и исповедуя культ юности. Забывая прошлое и все неприятное с целью минимизировать боль, они максимизируют удовольствие, манипулируя сознанием при помощи наркотиков и генетических модификаций. В романе "О дивный новый мир" каждый "счастлив сегодня", и все же этот мир есть не что иное, как кошмар(24). Надеюсь, мы еще далеки от этого. Но какой это будет стыд - мечтать только о счастье и затем проснуться в мире, в котором мы окажемся бесконечно несчастными.
Примечания:
1. Stuart Jeffries, "Why happiness is overrated," The Guardian, July 11, 2006.
2. Richard Layard, Happiness: Lessons from a New Science (London: Penguin, 2005), 147.
3. Pascal Bruckner, L'Euphorie perpetuelle: essai sur le devoir de bonheur (Paris: Editions Grasset et Fasquelle, 2000), 84.
4. Об истории идеи счастья на Западе и "драматической революции" в человеческих ожиданиях см. мою книгу: Happiness: A History (New York: Atlantic Monthly Press, 2006), esp. chs 3-4.
5. George Cheyne, The English malady, or, A treatise of nervous diseases of all kinds, as spleen, vapours, lowness of spirits, hypochondriacal, and hysterical distempers, & c. (London: G. Strahan, 1733).
6. Локк цитируется по: Roy Porter, The Creation of the Modern World: The Untold Story of the British Enlightenment (New York: Norton, 2000), 100.
7. Латроб цитируется по: Gordon Wood, The Radicalism of the American Revolution (New York: Vintage Books, 1993), 295.
8. Thomas Paine, "The Forester's Letters-To the People" (1776), The Writings of Thomas Paine, ed., Moncure Daniel Conway, 4 vols. (New York: G. P. Putnam's and Sons, 1894), I:154.
9. Thomas Carlyle, Past and Present, ed. Richard D. Altick (New York: New York Univ. Press, 1965), 155. Приведена цитата из самой важной в этом отношении гл. 4 of Book 3, "Happy."
10. True Pleasure, Cheerfulness, and Happiness, The Immediate Consequence of Religion fully and concisely proved (Philadelphia: William and Thomas Bradford, 1767).
11. Alexis de Tocqueville, Democracy in America, 2 vols., trans. George Lawrence and ed. J.P. Mayer (New York: Harper Perennial, 1988), 2:530
12. Richard Holdsworth, The Peoples Happinesse. A Sermon Preached in St. Maries in Cambridge, Upon the 27 of March, being the day of His Majesties Happy Inauguration (Cambridge: Roger Daniel, 1642), 2.
13. Layard, Happiness: Lessons from a New Science, 125.
14. Gregg Easterbrook, The Progress Paradox: How Life Gets Better While People Feel Worse (New York: Random House, 2003). Этот известный парадокс прогресса, впервые сформулированый экономистом Ричардом Истерлином, часто упоминается как "парадокс Истерлина".
15. Daniel Kahneman, "Objective Happiness," in Daniel Kahneman, Ed Diener, and Norbert Schwarz, eds., Well-Being and the Foundations of Hedonic Psychology (New York: Russell Sage Foundation, 1999).
16. Обсуждение взглядов Бентама на этот счет см. в: Bentham (London: Routledge & Kegan Paul, 1983), 138-141. Цитата из Маркса взята из его работы "К критике гегелевской философии права. Введение". По-немецки она читается следующим образом: "Die Aufhebung der Religion als des illusorischen Glucks des Volkes is die Forderung seines wirklichen Glucks".
17. Bruno S. Frey and Alois Stutzer, "Should we Maximize National Happiness?"
18. См. обсуждение этого вопроса в: Daniel Gilbert, Stumbling on Happiness (New York: Knopf, 2006), 220-222.
19. См., например: Darrin M. McMahon, "Be of Good Cheer-or Else," the Wall Street Journal, January 26, 2005, и "The Market and the Pursuit of Happiness," Society 43, no. 2, January/February 2006.
20. Джефферсон и Адамс цитируются по: Howard Mumford Jones, The Pursuit of Happiness (Ithaca: Cornell University Press, 1953), 15-16.
21.Tocquville, Democracy in America, I: 243 and II: 536-538.
22. John Stuart Mill, Autobiography , ed. John M. Robson (London: Penguin, 1989), 117.
23. George Orwell, "Arthur Koestler" (1944), available online.
24. Aldous Huxley, Brave New World (New York: Harper Perennial, 1989), 177, 91.
Источник: "Cato Unbound"
Перевод Иосифа Фридмана