Глава VIII
Самодержавный властитель
Щедрость Марселя вошла в поговорку. Госпожа де Клермон-Тоннер в выразительном очерке, посвященном Роберу де Монтескью и Прусту, рассказала историю о том, как Марсель после ужина вознамерился отблагодарить метрдотеля тремя сотнями франков, как все дружно накинулись на него, объясняя, что не следует подавать дурной пример и баловать прислугу, а он все-таки настоял на своем.
Жан Кокто, с свою очередь, писал: "Однажды мы с Прустом выходили из отеля "Ритц". Он, по доброте сердечной, раздал на чаевые все, что было у него в кармане. Подойдя к швейцару, он обнаружил это и спросил, не может ли тот одолжить ему пятьдесят франков. "Кстати, - торопливо проговорил он, увидев, как мужчина полез за кошельком, - оставьте их себе, они предназначались вам."
Так швейцару удалось неплохо заработать.
Мне ничего не остается, как добавить к этому прелестному анекдоту текст in extenso(1) его письма ко мне, по которому вы можете составить себе представление о его щедрости, немного ребячливой, но достойной восхищения.
Рене!
Обещайте, что Вы дадите мне ответ, как настоящий друг, то есть честно и без недомолвок, потому что я все утро не спал, и меня неотступно преследовали мучительные сомнения. Помните, как накануне вечером, у Вебера, когда мы уже собрались уходить, потому что кафе закрывалось, и нас спешили оттуда выставить, я, несмотря на Ваши настойчивые возражения, стал расплачиваться и подал официанту монету в десять франков? Если мне не изменяет память, по счету с нас причиталось четыре с половиной или пять франков, разницу я оставил на чай; мне показалось, что это вполне разумная сумма, и официант вроде бы тоже был доволен.
Однако - тут я призываю Вас изо всех сил напрячь память - не прошло и нескольких минут, как я, выходя вместе с Вами из кафе, заметил нашего официанта: он вполголоса о чем-то беседует со своим коллегой, посматривая на нас престранным образом. Я на секунду задумался, с чего бы это, но ничего Вам не сказал, потому что счел эту сцену недостойной внимания; но потом, вернувшись домой, я вспомнил, как несколькими днями раньше, получив примерно такой же счет, разумеется, от другого официанта, я оплатил его, оставив двадцать франков, а не десять; получается, в прошлый раз чаевые были втрое больше. Если бы не странная сцена, свидетелем коей я невольно стал, уверяю Вас, мне не пришло бы в голову сопоставлять факты. Надо сказать, я не испытывал никаких угрызений совести, иначе в нынешних обстоятельствах воздержался бы от невольного, но все же весьма прискорбного проявления скупости. Я намереваюсь в следующий раз исправить ошибку, - если, конечно, вы посоветуете мне так поступить, - потому что не следует усугублять свою вину (кстати, об этом я тоже прошу вас подумать). В обсуждении событий, конечно, принимали участие оба официанта, в этом у меня нет никаких сомнений, но больше всего меня терзает одно предположение: второй, получив сведения от первого, мог вообразить, будто с ним поступили так по злому умыслу, чего, клянусь Вам, у меня и в мыслях не было! Полагаю, - нет, я убежден, - что бедный малый воспринял этот случай как скрытое неодобрение его поведения, в то время как виной всему моя обычная рассеянность. Ни за что на свете я не хотел бы, чтобы он продолжал так думать, ведь обижать тех, кто ниже тебя, - это величайшая подлость, самая омерзительная низость. А ведь он, наверное, так и решил, как вы думаете? Скажите мне прямо, без околичностей, что мне делать, потому что я могу: 1) успокоить беднягу и 2) вознаградить его как следует, ибо это будет справедливо(2). Жду Вашего ответа с обратной почтой.
Странное письмо, не так ли? И все же я не сомневался в искренности Марселя. И все же где-то в глубине этих строк чувствовалась едва заметная, возможно невольная, насмешка. Впрочем, все равно из этого письма понятно, каков был Марсель, с его вечными тревогами и беспокойством по пустякам. Он испытывал угрызения совести из-за дурного поступка, которого не совершал, но который могли ему приписать, и мысль об этом была для него еще более невыносима, чем даже мысль о болезни и смерти.
Подобно большинству самодержавных властителей, - как самых жестоких, так и самых милосердных, - он любил, когда его любят. Впрочем, он не забывал о щедрости, справедливо полагая, что при неблагоприятном стечении обстоятельств она ему сослужит добрую службу.
Во время подготовки к публикации переводов Рескина ему пришлось выслушать суровые нарекания от сотрудников "Меркюр де Франс" за то, что, нещадно правя корректуру, он совершенно измучил и загонял работников типографии. Потому-то он решил впредь, если будет выпускать в свет новую книгу, сделать все так, чтобы никто не мог ему перечить. Он много раз повторял мне:
- Дорогой друг, вы с вашими знакомствами, возможно, ниспосланы мне самим Провидением, и однажды, когда я буду нуждаться в помощи, вы сумеете устроить все наилучшим образом. Когда настанет время, я попрошу вас оказать мне любезность: отправиться к издателю, которого мы с вами подыщем, и получить его согласие, - при вашем умении ладить с людьми это будет просто детская забава, - на публикацию труда, написанного, как это ни печально, вашим покорным слугой; при этом я намерен взять на себя расходы на печать, переплетные работы и рекламу книги. Если вы согласитесь, я попрошу вас еще кое о чем: действуйте решительно и ни в коем случае не напоминайте мне о том, чего требуют и чего не допускают правила приличия. Не нужно говорить мне, что при моем таланте не следует вести себя, как дилетант, что об этом немедленно все узнают и поднимут меня на смех. Где это видано, издание за счет автора!.. Как это ужасно, как унизительно! Не стоит упоминать и о том, что издатель, согласившийся на такие условия, совершенно не будет интересоваться моей книгой и позволит ей провалиться, потому что все его расходы оплачены, а до прочего ему дела нет! А вот это мы еще посмотрим, я ведь намерен ему предложить - и попрошу вас взять на себя труд ему это передать - достойный процент от продажи моего произведения, ежели он согласится заняться его распространением. Видите ли, друг мой, при моем слабом здоровье мне необходимо, чтобы душа была спокойна. Мне невыносима мысль о том, что некий редактор станет читать и изучать мой текст, и только потом примет решение. Я не хочу умереть, дожидаясь, пока какой-то человек, которого я не знаю, и даже никогда не видел, проявит доброту и, дав благоприятный отзыв, подарит мне право дышать и жить. Боюсь, для этого я слишком горд! <...>
* * *
Сейчас почти невозможно поверить в то, что роман "По направлению к Свану" отвергли все влиятельные парижские издательства: "Нувель Ревю Франсез", "Меркюр де Франс", "Фаскель"(3), "Оллендорф"(4); его взялись опубликовать лишь в "Грассе", да и то на унизительных условиях, предложенных самим Марселем, то есть за счет автора. Только после его ошеломляющего успеха книги издательство "Нувель Ревю Франсез", наконец, настежь распахнуло двери перед великим писателем. Когда в те времена вы упоминали Марселя Пруста, вам отвечали: "Марсель Пруст(5)... э-э..." Кроме нескольких верных друзей, которые ничем не могли помочь, долгие годы никто даже не вспоминал об этом неудачнике, этом сумасброде, чьи книги впоследствии привели в восхищение весь мир!
Глава X
Крушение целого мира
В годы правления господина Греви(6) Лора Эйман была одной из самых известных куртизанок, чьей благосклонности добивались многие мужчины. Необыкновенное обаяние и тонкий ум сделали ее настоящей знаменитостью, что нечасто случалось с женщинами ее круга. Сколотив изрядное состояние, она рассталась с бурной светской жизнью, чтобы, наконец, полностью посвятить себя любимому занятию, скульптуре, в которой она проявила себя как талантливый мастер. Она познакомилась с Марселем, когда тот был еще юношей, и вылепила его бюст(7): он помнил об этом всю жизнь и необычайно этим гордился. Как только позволяло состояние здоровья, он старался ее навестить. Она вызывала у него восхищение, он превозносил ее, ставя в один ряд с ослепительной Лианой де Пужи и гораздо выше Эмильены д'Алансон, хотя обе эти незаурядные особы, как заметил кто-то из остроумных современников (возможно, это был Шолль), внесли бесценный вклад в возрождение "блеска и величия французской проституции".
Марсель написал Лоре Эйман множество писем, и после его кончины она сочла необходимым познакомить с ними современников. Так же поступила и мадемуазель Луиза де Морнан, очаровательная актриса. Мы должны выразить им признательность: они тщательно сохранили письма никому тогда еще не известного литератора, следовательно, обладали тонкой интуицией, редкой прозорливостью, а главное, по-настоящему умели ценить дружбу.
Мадемуазель де Морнан была близкой подругой одного из видных членов того самого кружка - "сенакля", - к которому на протяжении почти пятнадцати лет принадлежал и Марсель, ни разу об этом не пожалев. Луиза де Морнан делала лишь первые шаги на сцене и переживала тот несчастный период, какой случается в карьере многих молодых актрис; в 1905 году, к моему великому удовольствию, Марсель обратился ко мне с просьбой: не затруднит ли меня справиться у кого-нибудь из знакомых, или, может быть, не мог бы я сам(8)... В общем, несколько месяцев спустя в театре Водевиль решили поставить пьесу Бриё(9). До меня дошли слухи, что на две роли - совершенно неравноценные - актрисы еще не утверждены, но одна уже предложена Лоранс Дюлюк, которая играла героиню в моей пьесе "Тряпка", выдержавшей к тому времени уже сто двадцать представлений. На другую роль мне, быть может, и удалось бы "протащить" Луизу де Морнан. Я предупредил о своих намерениях Лоранс Дюлюк, и она заверила меня, что если сама будет занята в постановке, то охотно замолвит словечко за мою протеже. Тогда я написал Марселю, попросив его узнать, хочет ли Луиза играть в этой пьесе. В ответ он прислал письмо, где подтвердил горячее желание своей подруги получить роль, а также высказал собственное мнение - надо сказать, довольно суровое - по поводу моего знаменитого собрата-драматурга.
Дорогой друг!
Если таково Ваше желание, Дюлюк будет играть великолепно; кстати, Луиза ее обожает и, что ни день, осыпает самыми горячими похвалами. Если Ваши хлопоты по поводу Луизы не приведут к желаемому результату, то я использую другую возможность; о том, что она имеется, я до недавнего времени даже не подозревал. Итак, мне сообщили, что Брие не единственный автор той самой пьесы, есть еще Эрвьё. Кстати, с ним я довольно хорошо знаком. Правда, характер у Эрвье такой, что попросить его ради старого знакомства (как, впрочем, и ради самой крепкой дружбы) не то что дать кому-нибудь роль, но даже помочь с выбором штор, - это все равно что уговорить господина Пенлеве замедлить вращение Луны вокруг Земли, ибо такова прихоть графини де Ноай(10). Не знаю, должен ли я пытаться проломить стену, отделяющую литературную жизнь Эрвье от его светской жизни, но я непременно попробую это сделать, если Ваши куда более влиятельные агенты потерпят поражение. Дорогой друг, боюсь, я взвалил на Вас слишком много забот. Мне так жаль, что Вы не пришли вчера вечером к Веберу, ведь мне так много нужно было Вам рассказать.
Искренне преданный Вам
Марсель Пруст
Все пропало! Пока мы собирались действовать, роли в пьесе были распределены. Тем не менее, Марсель испытывал ко мне благодарность, о чем свидетельствовало его следующее письмо:
Дорогой друг!
Уже который вечер я принимаю решение назавтра непременно выйти из дома и, как только буду уверен в том, что мне хватит сил ступить за порог, позвонить Вам и спросить, могу ли я приехать к Вам и лично поблагодарить за Вашу бесконечную доброту. Однако я все это время был болен, за исключением пятницы, когда к половине первого ночи я все же добрался до Вебера в надежде увидеться с Вами. Но Вас там не было. А так как я все эти дни лежал в кровати, но по-прежнему еще нездоров и не знаю точно, когда мы сможем увидеться, я решил послать Вам это письмецо, чтобы сказать, какую дружескую благодарность, какую глубочайшую признательность я хотел бы выразить Вам за необычайную любезность, которую Вы проявили, дав лестные рекомендации бедняжке Морнан. Приняв во внимание то, о чем Вы мне говорили, я не стал предпринимать никаких шагов для встречи с Э... Теперь, когда роли в пьесе распределены, думаю, это не имеет смысла. Но Ваша любезность, дорогой друг, достойна всяческих похвал! Не могу выразить, как она меня тронула, какую благодарность я к Вам испытываю.
Ваш всем сердцем
Марсель Пруст
В отличие от писем к Моран, письма Марселя к Лоре Эйман гораздо более учтивы и любезны. Вместе с тем, в них вы не найдете ни нежности, ни ласковой лести, какими обычно полны послания любовников, или бывших любовников, или тех, кто надеется ими стать. Возможно, люди недоброжелательные или испорченные выскажут предположение, что "здесь все же что-то не так", и увидят в молодом Марселе Керубино, или Фортунио(11), поющего свою знаменитую песенку. Конечно, в этих письмах есть доля кокетства, но это вполне естественно, когда речь идет о красивой девушке и ее юном "верном рыцаре". Со своей стороны, я был убежден, что Марселю, каким я его знал в ту пору, робкому, утонченному, чувствительному, показалась бы отвратительной даже мысль о грубой интимной связи, способной испортить приятный флирт, который его забавлял, очаровывал и вводил в избранный круг, где царила Лора Эйман. Кроме того, сама Лора Эйман не считала Марселя одним из "этих юных болванов"... Вероятнее всего, более продолжительное общение с ним стало бы для Лоры обременительным, особенно если вспомнить ее привычку к довольно легкому - или не слишком суровому - поведению. Она не довольствовалась бы тем, что ей предлагали, и вполне могла счесть подобную сдержанность оскорбительной. Но не следует забывать о чуткости и удивительной тактичности Марселя, а также о том, что для него не составляло никакого труда превратить обычные любезные слова в любовную игру, более сладостную, чем сама любовь. Робер де Бильи рассказывал, например, "историю о юбке", где главную роль играла Лора Эйман. Поль Бурже(12) написал новеллу "Глэдис Харвей", которую сам я, уверяю вас, не читал, но речь в ней, кажется, шла о некоей опасной особе, списанной с Лоры Эйман. Та отправила книгу Марселю, сделав обложку из своей шелковой нижней юбки, - или, если верить Альберу Фламану(13), из лоскута от платья, - приложив к посылке следующую записку: "Желаю Вам никогда не встретить такую, как Глэдис Харвей"... Невинный флирт, обычная светская фривольность, которая ничего не значит и ни к чему не обязывает.(14)
Поговаривали также, что Марселя обворожила и на некоторое время привязала к себе Леони де Кломениль, красавица на пороге зрелости. Мне это кажется не слишком правдоподобным; трудно представить себе, что "седая прядь" этой высокой девицы с медлительными, важными манерами - немного смешными, вполне в духе времени, - могла внушить ему страстное чувство. Если на секунду представить себе Кломениль... и рядом Марселя!..
Лора Эйман, Кломениль, Лиана де Пужи(15), ночные звезды, меркнущие в небесах! Каждый, кто достоин жить на земле, произносил тогда эти слова. И еще много других слов...
Я был невероятно, отвратительно избалованным мальчишкой, и учился, лежа в кровати. Мой наставник, добрейший господин Малле, приходил ко мне утром, в далеко не ранний час, и давал уроки, расхаживая по комнате; я, слушая его вполуха, украдкой листал газеты. Помню, мне с трудом удавалось оторваться от газеты "Жиль Блаз". Все великие репортеры той поры, - начиная с Банвиля, продолжив Мендесом Арманом Сильвестром и славным Бержера, и заканчивая Анри Фукье (который подписывал свои статьи псевдонимом "Коломбина"), - сотрудничали тогда в "Жиль Блаз". Но главное, там печатали "светские новости", - надо сказать, "свет" этот был весьма своеобразен; вел эту рубрику некий "Хромой бес" (на самом деле барон де Во), и его заметки были целиком посвящены девицам определенного сорта, коими он открыто восхищался. Увлекательное чтение для того, чье сердце только пробуждается к жизни. Иногда дверь открывалась, и в комнату заглядывал мой отец : он видел, что господин Малле прилежно читает мне лекции, а я витаю где-то далеко-далеко... Ни слова не говоря, отец удалялся, сердито хлопнув дверью, а я возвращался к реальности, пристыженный его немым упреком; но имена знаменитых прелестниц по-прежнему вертелись у меня в голове, и вскоре я вновь погружался в мир грез. Нынче утром Хромой Бес рассказывал о смертельном поединке между Жанной д'Орси и ее возлюбленной, с которой она познакомилась на острове Лесбос; о том, что Жанна, стремительно отпрянув назад в пылу дуэли, потеряла драгоценную серьгу, а затем обвинила в воровстве противницу, свою бывшую нежную подругу; о том, что на балу, устроенном в Опере, были Мадлена Кайерак в венгерском костюме, Симона де Лаваль в наряде невесты, Лора де Шифревиль, переодетая маркитанткой, а также Изабелла де Линей, Фанни Синере, Эллис Ховард, Берта д?Эгревиль, Габриэль Дюпюи, Марион Делорм и графиня Латишаф; их сопровождали бесстрашный Оближу-Бутыль, Сен-Доходьен и Лопни-Графин; все вместе они отлупили новенькую, совсем еще несмышленую девчонку по имени Маргарита де Журдан, только недавно вступившую в ряды Киферийского батальона(16), но уже пленившую всех своей наивностью и свежим очарованием. Как знать?.. А недавно написали о том, что месье На-Бочок(17) подумывает о самоубийстве, будучи не в силах вынести суровость восхитительной Алисы Обрэ; о том, что Ирма де Монтиньи и виконт Арнольд де С... решили открыть на улице Руаяль ночной ресторан "Максим", в качестве названия позаимствовав имя одного из официантов, работающих у Вебера, тем более что Вебер всем давно уже надоел, а нынешний управляющий, господин Шантепи, имел дерзость сделать красавице Ирме замечание по поводу состояния ее костюма, когда она была навеселе! Это уж было слишком...
- Вы помните этот случай, Марсель?
- О, помню ли я... К несчастью, я сидел довольно далеко от них!
- Чего только мы не придумываем про этих "восхитительных особ", живущих во дворцах, питающихся фантазиями и любовью!
Когда мне исполнилось пятнадцать, я вступил в связь с одной из них, девицей из театра, которая сделала впоследствии блестящую карьеру. Она была великолепна, водила меня на бега, и чтобы сопровождать ее, я прогуливал лекции. У меня было слишком мало денег, и она, как я подозреваю, иногда помогала мне, делая за меня ставки. О, я подавал большие надежды! Потом другая девица, из тех, о которых писал Хромой Бес, Габриэль Дюпюи, невысокая упитанная блондинка, содержанка некоего Вандерема, родственника писателя Фернана Вандерема, однажды попросила меня купить ей две карликовые пальмы: она хотела украсить свою квартиру в предместье Сент-Оноре. Так я и получил ее, истратив всего шестьдесят франков! Я страшно гордился собой. Вот, наконец, я тоже стал тратить деньги на женщин. В столь юном возрасте я ухитрился уже наделать шума!
Увы! В одно прекрасное утро светская хроника исчезла со страниц "Жиль Блаза", не знаю уж почему. Кажется, мне что-то говорили насчет вмешательства правительственных кругов. Репортеры перебрались в "Эко де Пари", однако о прелестных дамах никто больше не обмолвился ни единым словом. С исчезновением Хромого Беса их слава померкла, так как отныне они лишились превосходной рекламы, всегда появлявшейся своевременно. Богатая коллекция высокородных воздыхателей, которую собирали эти дамы, вскоре рассыпалась. А ныне не осталось ни великих куртизанок, ни простых кокоток. Целый мир улетучился, подобно туману. Я еще застал его, но был свидетелем того, как он постепенно рушился...
- Я-то старше вас, - заметил Марсель. - В те годы я занимался тем, что основывал или помогал другим основывать литературные журналы, имевшие шумный успех. Моими соратниками были молодые люди выдающихся способностей, например, Робер де Флер, Фернан Грег, которые потом стали членами Академии... Ах, сколько потеряно времени!
Перевод с французского Е. Тарусиной
Примечания:
1. Полностью, без сокращений (лат.).
2. Он так и сделал: вознаградил "обиженного" официанта, тот горячо благодарил его, хотя и был немало удивлен. (Прим. автора.)
3. Этому издателю роман рекомендовали Луи де Робер и Гастон Кальметт, а потом и Морис Ростан. (Прим. автора.)
4. Которому его рекомендовал Луи де Робер. (Прим. автора.)
5. Много лет спустя, после кончины Пруста, я однажды был в гостях у своих добрых друзей, - пожалуй, следует их назвать, - супругов Корто, и речь зашла о творчестве Пруста. Я сказал, что в его произведениях есть такие чудесные отрывки, что из них следовало бы составить антологию, чтобы читателям не приходилось отыскивать их в огромных объемах текста. Кто-то из присутствующих сказал: "Да, действительно, например, сцена с Франсуазой, которая режет цыпленка, или смерть бабушки". - "Смерть бабушки, это откуда?" - спросил я.- "Как это откуда? - удивилась госпожа Корто. - Это же из..." Тут она попыталась вспомнить и призвала на помощь мужа: "Фред, вы не припоминаете? Смерть бабушки... - Да, как же, это так прекрасно. - Рене спрашивает, откуда этот эпизод. - Откуда этот эпизод, смерть бабушки? Разумеется, из "По направлению к Свану". Или, скорее, из "Под сенью девушек в цвету". Вам так не кажется? В общем, это точно в одном из этих двух романов". Вернувшись домой, я вооружился обоими томами и стал искать нужный отрывок, копаясь в бесконечно длинных абзацах. Все равно что искать иголку в стоге сена! Промучившись целый час, я убедился, что этой сцены нет ни в одном, ни в другом романе. Назавтра мне нужно было зайти в "Нувель Ревю Франсез", где у меня готовилась к публикации книга. Уж там-то, в святилище Марселя Пруста, мне скажут всю правду. На следующий день я отправился в издательство и рассказал двум молодым специалистам по Прусту произошедшую со мной накануне историю, и она страшно их развеселила. "Вот он, настоящий снобизм, - сказали они. - Люди восхищаются Прустом, а сами его не читали. - А в самом деле, - вдруг спохватился я, - откуда эта сцена? - Что значит откуда? - Ну да, откуда сцена смерти бабушки?" Они явно не ждали этого вопроса. Они переглянулись, и один из них произнес: "Э-э, точно не в "Сване" и не в "Девушках"..." Черт возьми, но это же они узнали из моего рассказа! "Так откуда это? - вновь вопросил я. - О, надо же, какая глупость... Представьте себе, я не помню, - признался один. - И я тоже, - пробормотал другой. - Но ведь мне казалось, я знаю наизусть... - Да и я тоже! Постойте, это должно быть где-то в... погодите... да... нет... в "Содоме и Гоморре", наверное... или в "Германтах"..." Да, это было в "Германтах", но юные фанатичные поклонники Пруста имели об этом столь же смутное представление, как мои друзья Корто.
6. Греви Жюль (1807-1891) - французский политический и общественный деятель, президент Французской республики с 1879 по 1887 год.
7. Она создала также скульптурный портрет профессора Пруста, с которым много лет дружила; впоследствии Марсель подумывал о том, чтобы преподнести бюст отца в дар медицинскому факультету Сорбонны или Медицинской академии. (Прим автора.
8. Стоит ли уточнять, что, увидев очаровательную знакомую Марселя, я заподозрил его в том, что он им руководит не только дружеская забота? (Прим. автора.)
9. Бриё Эжен (1858-1932) - драматург, член Французской академии (1909), кавалер Ордена Почетного легиона. Автор многих пьес, наиболее известные среди них: "Бланшетта", "Три дочери господина Дюпона", "Красное платье", "Одинокая женщина". После кончины Бриё его академическое кресло унаследовал Франсуа Мориак.
10. Пенлеве Поль (1863-1933) - математик, специалист по аэронавтике, профессор Политехнической школы, президент Академии естественных наук; со времен дела Дрейфуса стал активно заниматься политикой. Н о а й Анна Элизабет графиня Матье де, урожденная княгиня Бранкован (1876-1933) - французская поэтесса, хозяйка модного светского и литературного салона.
11. Имеется в виду герой комедии Альфреда де Мюссе "Подсвечник"; его песенка о любви, известная российскому читателю в великолепном переводе И.С. Тургенева, очень красива и печальна.
12. Бурже Поль (1852-1925) - один из крупнейших писателей конца XIX - начала XX века, автор многих романов, рассказов, путевых очерков. В 1894 году был избран членом Французской академии.
13. Фламан Альбер (1877-1956) - литератор, журналист, старый друг Пруста.
14. Между прочим, Марсель, еще не достигнув совершеннолетия, подписывал письма к Лоре Эйман такими словами: "Ваш старый, нежный, почтительный...", из кокетства старя себя; об этой его уловке я упоминал в первой главе. (Прим. автора.)
15. Кстати, о Лиане. Не могу не вспомнить один анекдот. Рассказывали, что Фредерик Мадразо был в нее без памяти влюблен. Зная это, Лиана, которой он очень нравился, пускала его к себе, когда принимала ванну, и говорила: "Посмотри, Коко, какие у меня белые ручки, посмотри, какие стройные ножки, какие маленькие грудки, маленькие и нежные, как у девочки, и все это... Вот, видишь? И все это не твое и никогда твоим не будет! Никогда, Коко!" (Прим автора.)
16. По названию острова Кифера, где был центр культа Афродиты и находилось знаменитое святилище богини.
17. Это прозвище дали Огюсту Бамберже из-за того, что он имел привычку склонять голову на бок. (Прим автора.)
Рене Петер. Лето с Марселем Прустом. Серия "Круг жизни". - М.: Б.С.Г.-пресс, 2007.
Эта книга - воспоминания драматурга, журналиста и литературного критика Рене Петера о Марселе Прусте.
Петер и Пруст были знакомы с детства: их отцы, известные парижские врачи, дружили, и семьи их довольно близко общались. В доме Петера собирались артисты, художники, литераторы и музыканты - весь цвет людей искусства.
Жизнь развела Рене и Марселя в разные стороны, Однажды, в 1906 году, когда Рене с матерью, как обычно, перебрались на лето в Версаль, молодой человек получил от старого друга письмо: тот сетовал на тяжелое душевное состояние, не покидавшее его со дня смерти матери, и просил не оставлять его наедине с горем. Рене и его мать взялись опекать Пруста.
Лето в Версале стало яркой страницей жизни Рене Петера. Вернулись старая дружба и взаимное доверие, а главное, их снова окружало множество интересных людей, незаурядных личностей, оставивших глубокий след в мировой культуре.
В воспоминаниях Рене Петера мы увидим Пруста с неожиданной стороны, узнаем о его сложных отношениях с миром, о его друзьях и противниках.
Книга была подготовлена к публикации внучкой Рене Петера, Доминик Браше, и издана во Франции в 2005 году.