Просмотрев предложения философских факультетов американских вузов, можно найти такие курсы как «Философия закона», «Философия искусства», «Философия науки», «Философия религии» и множества других предметов, составляющих наш мир.
В этом есть смысл. Философия как интеллектуальное занятие, которое в своих самых благородных формах анализирует все области жизни и ставит под вопрос фундаментальные концепции и предпосылки каждого явления, регулярно должна широко и последовательно пересматривать все сферы деятельности человека, чтобы не подвергаться абберациям или идиосинкразиям. (Последние можно использовать при независимых исследованиях).
Тогда почему среди основных курсов нет «Философии журналистики»? Почему философия, академическая дисциплина, призванная отражать самую благородную интеллектуальную деятельность, избегает своего предмета, а факультеты полны сложных курсов, представляющих интерес главным образом для профессоров, которые преподают эти курсы?
В этой связи на ум приходят несколько вопросов. Почему в то время, когда мы переживаем головокружительную технологическую и социальную революцию новостных выпусков и газетных редакций, деканы и президенты университетов позволяют факультетам философии отречься от ответственности за осмысление мира, не думать о СМИ? Как могло случиться так, что журналистика и философия, две гуманистические интеллектуальные деятельности, которые наиболее смело (и, как считают некоторые, оскорбительно) декларируют свою любовь к правде, едва ли способны найти между собой общий язык?
Объяснения требуют социологических исследований как профессиональной философии, так и журналистики, это слишком большой проект для этого текста, но в любом случае он заслуживает внимания.
В отличие от политики или искусства, журналистика как западная интеллектоёмкая общественная, публичная деятельность, включающая нечто большее, чем обычный обмен информацией, возникла главным образом в 18-м столетии, гораздо позже того, как ключевые вопросы философии как преподаваемого предмета (преимущественно космология, теология, и эпистемология) сформировали учебные планы. В отличие от науки, журналистика долго несла (а для многих несет до сих пор) ассоциацию с поверхностными интеллектуальными предметами. Это сделало связь с ней непривлекательной для профессиональных философов, чьё эго и идентичность глубинным образом связаны с восприятием себя как интеллектуалов, превосходящих других профессионалов. (Ученые и математики, конечно, одновременно и отпугивают, и привлекают их.)
Добавьте ко всему этому историческую изолированность и негибкость философии - эта область остается менее разнообразной и интеллектуально авантюрной, чем любые другие гуманитарные науки - и вот мы имеем почти законченный объяснение того, почему философы игнорируют журналистику и новые СМИ.
Другие факторы, в большой степени несущие отпечаток человеческих слабостей, тоже оказывают влияние, отражая господствующие американские ценности. Американские журналисты и философы относятся друг к другу в высшей степени снисходительно. Многие философы считают журналистов второсортными или даже третьесортными студентами (мы говорим о существующих градациях до аспирантуры, до получения степеней), людьми, посвятившими себя упрощенному повествовательному описанию мира, который лишен нюансов и качественных характеристик; людьми, которые радуются любой неточности в книге и всё портят своей помпезностью, официозностью, выпячиванием индивидуальности «в вашем лице», что приписывает репортерам общественное мнение (см. недавно изданное: «Большая игра» с Расселом Кроу, «Солоист» с Робертом Доуни-младшим).
Журналисты, в свою очередь, часто считают профессоров философии (хотя не всех гуманитариев) манерными фигурами, которые плохо информированы, не имеют связи с реальностью вне академической специализации, недостаточно остроумны, лишены связи с обществом и нелепо неэффективны в своей англофилии и педантской манере говорить («мне бы хотелось сделать следующее заявление, при прочих равных условиях…»). Помимо всего прочего, это делает невозможным приглашение философов на ток-шоу и цитирование их текстов. Фактор корневой диспозиции, который делает каждую группу тем, чем она является, это склонность философов сосредоточиться в любой ситуации на действительных идеях и понятиях, в то время как императивом для журналистов является цепляние за конкретные факты — и вот уже буря антипатии между этими общностями стала первичным основанием взаимоотношений.
Как человек, тридцать лет пытавшийся существовать в обеих этих областях, я считаю, что журналисты понимают положение дел лучше философов. Первые отмечают пренебрежение в отношении себя со стороны последних, но по большей части относятся к этому с юмором. Последние нередко заблуждаются, считая, что коллеги-профессионалы ценят их выше, чем на самом деле.
Я полагаю, что обе группы вставляют друг другу шпильки слишком рефлексивно. На каждого профессора философии с адекватным пониманием текущих событий и человеческих дел находится журналист, чтение которым великих книг формирует в нём мудрое философское понимание мира, превосходящее понимание мира большинством профессоров философии. С интеллектуалами все очень индивидуально.
Тем не менее, в целом мы нуждаемся в философах, которые понимают, каким образом эпистемология и постижение истины являются функцией в реальном мире за пределами семинаров и журналов — понимают роль признанных авторитетов, решений, осознанного интерсубъективного установления определённых стандартов. И нам нужны журналисты, которые изучают мнения не только правительственных чиновников, способные не только выпускать пиарные репортажи и пользоваться утечками информации, но и могущие сформулировать собственное мнение по каждому профессиональному вопросу. Нам нужны журналисты, которые задумываются, сколько нужно примеров для обобщения, какой должна быть роль прессы в государстве, как устанавливаются и фиксируются смысловые границы слов или остаются неопределенными в духе концепций Витгенштейна, и в какой мере ежедневная практика сближает или не сближает журналистику с искусством и наукой.
Когда более 25 лет назад я начал вести семинар «Философские проблемы журналистики» в Йельском университете (я провёл его почти 20 раз в самых разных вузах, от Санкт-Петербургского университета в России до университета Пенсильвании), я выражал собственную одержимость фанатичного читателя газет и журналов, в которых (как я считал) всё основано на фактическом подходе к жизни. И это естественным образом привело меня к философии. Вся необработанная журналистская информация, часто противоречивая, продумываемая мной, вела меня к разуму в философском смысле, к постановке дальнейших вопросов, нахождению контрпримеров, обнаружению подоплеки и построению выводов из неопределённости одной концепции и неопределённости другой.
Таким образом, я выстроил основной курс, который исследовал журналистику в свете философской эпистемологии, политической теории, этики и эстетики с использованием как философских, так и журналистских материалов и языков. В первой части мы тщательно анализируем «истинность», «объективность», «факт». Во второй части изучаем, как журналистика соотносится с классическими и современными теориям государства, включая и традиционные от Локка до Роулза, которые большей частью игнорируют «четвёртую власть». В третьей части мы размышляем над тем, что практики называют «журналистской этикой» в её соотношении с более общими теориями морали, такими как утилитаризм. В четвёртой части мы решаем вопрос о том, является ли журналистика искусством или наукой, не выходя за собственные концептуальные границы. Руководящий принцип – вариация вопроса Браунинга: «Предел возможностей должен быть выше пределов текущего понимания, иначе для чего учиться?»
Теперь, видя, что студенты тех семинаров стали журналистами или философами, я понимаю, что одно из моих глубочайших убеждений реализовано. Я всегда доказывал студентам-философам, что журналистское мышление расширяет философский кругозор, соединяя его с менее искусственным методом определения истины, нежели тот, который существует в философской литературе. Я всегда подчеркивал перед студентами-журналистами, что строго философский склад ума - при требованиях, предъявляемых к журналистским фактам, доказательствам и аргументам, при том, что журналисту необходима определенная доля скептицизма в отношении к традициям и вере, умение видеть тавтологию, способность к синоптическому суждению, — помогает стать отличным репортером. Судя по репортажам из области журналистики, дела обстоят именно так.
Мне никогда не приедается ведение семинаров, потому что никогда не приедаются журналистика и философия. Новости остаются новостями. Серьезные философские проблемы никогда не исчезают, к ним надо обращаться снова и снова. Одно время я думал, что «Философия журналистики» станет развиваться посредством естественной причинной обусловленности, несмотря на то, что я, двадцать пять лет работая штатным литературным критиком Philadelphia Inquirer, не мог выступать в роли академического Джонни Эпплсида[1] и, выступая как профессор, разбрасывать семена этого курса через своих учеников и бывших студентов. Этого не случилось.
Может быть, еще случится? Надеюсь на это. Некоторые друзья говорят мне, что это уже не нужно благодаря выделению в отдельные дисциплины таких предметов как изучение коммуникаций и исследований в области СМИ, а также благодаря расцвету журналистских школ и программ. Я не согласен. Без сомнения, как подтвердили участники ежегодного собрания Международной ассоциации коммуникаций, эта сфера чистым объемом компенсирует себе недостаток внимания со стороны философии к журналистике, новым СМИ и возможностям Интернета. Конечно, эта сфера произвела таких мыслителей как Мануэль Кастелс, чьи синкретические устремления фактически отражают сходные ориентации философов. Но по большей части духовная субкультура различных замечательных философских мыслителей остается преимущественно эмпирической и «социальной квази-наукой», предпочитающей обрабатывать одно и то же, констатировать очевидные вещи, а не бросать вызов расхожим штампам обыденной «мудрости».
Нам в наших колледжах и университетах нужно культивировать более классический, полнокровный и полноценный философский подход к журналистике. Если это случится, то произойдёт поворот университетов и фондов, мыслящих категориями СМИ, к тому, чтобы переосмыслить и изменить журналистское образование, которое должно избавиться от своей сиюминутности в погоне за модой, от своей нехватки целостного видения. Слишком много фондов и университетов несутся и стучат во все барабаны при виде очередной новой технологии, как будто вся эта суета спасёт нас, вместо того чтобы компенсировать давние пробелы журналистского образования.
Каждый студент-журналист обязан пройти курс истории журналистики. Это абсолютно необходимо молодым журналистам, для которых важно понять, как развивался наш специфический общественный институт, и что он не неизменен — он может быть изменен и преобразован. Каждый студент-журналист должен пройти курс «Сравнительной журналистики», это просто скандальный пробел в журналистском образовании, не дающий понять, что американская модель и ее проблемы, преобладающие во всех американских программах подготовки журналистов, это ещё не весь мир.
Самое главное: каждый студент-журналист обязан пройти курс «Философии журналистики», чтобы развить интеллектуальные инстинкты и рефлексы, которые помогли бы ему освоить оба метода «постижения истины», сделав их составным элементом интеллектуального «джентльменского набора». Стоит только представить мир, в котором каждая колонка о сражениях администрации Обамы с каналом Fox News сопровождается полной информацией о глубоких проблемах, стоящих за этими сражениями. Действительно, глубокие мысли вместо поверхностного щебетания.
Еще предстоит написать великую историю о вовлеченности философов в журналистику, начиная с цитирования Гегелем ежедневной газеты вместо утренней молитвы и заканчивая извлеченными из газет уроками Ортеги-и-Гассета, широко практиковавшимся Расселом фрилансом и поздним Витгенштейном, концептуально применявшим журналистику в качестве философского метода.
Университеты и фонды могли бы внести свой вклад в разработку этой богатой традиции. Прежде чем субсидировать грантами поклонников непрекращающегося щебетания и «экспериментов» в Интернете, им бы следовало поддержать базовое интеллектуальное ядро в учебных планах подготовки журналистов и исследования, которые могли бы иметь огромное значение для будущего журналистики.
Примечания:
[1] Джонни Эпплсид (apple seed – яблочное зерно) сажал яблочные зернышки везде, куда бы ни шел.