С тех пор, как Аркадий Стругацкий прочитал "1984" и, позвав на подмогу брата Бориса, написал "Обитаемый остров", антиутопию у нас долгие десятилетия проводили по разряду научной фантастики (с особым упором в советское время на эпитет "научная" - не зря же и сочинял ее, на пару с профессиональным переводчиком с японского, астроном).
Любопытно, что и одну из трех главных антиутопий Запада (не "Прекрасный новый мир", правда, и не тот же "1984", но ничуть не менее "антисоветский" "Коллокаин") преспокойно напечатали в середине 60-х в "Библиотеке современной фантастики".
(Знатоки особенно ценили журнальную версию "Обитаемого острова": в книжной форме многие аллюзии оказались смягчены. Да и аллюзии на "1984" тоже.)
За "Скотский хутор" выгоняли с работы с волчьим билетом, а "Повелителя мух" продавали в книжных магазинах, в том числе и по "макулатурным талонам". Суровость законов смягчалась необязательностью их соблюдения и главным образом недоумочной избирательностью применения.
В позднезастойное время братья Стругацкие конструировали вселенную, спасаемую от постоянно грозящей гибели всевидящим и всеслышащим КГБ.
Однако, начиная с позднесоветского "Невозвращенца", проникнутого интеллигентским страхом перед "русским маршем" ГКЧП, антиутопия, как психованный заморыш (какой непременно есть в каждом классе каждой общеобразовательной школы), ворвалась в большую литературу: вопли и сопли, треснувшие очки, зажмуренные глаза и судорожно сучащие в пустоте кулачки.
Фантасты (Лукьяненко в их рядах еще не было) бежали, как запаниковавшие второгодники, - и не останавливались лет десять-двенадцать. А когда остановились и оглянулись, душа их (колхозно-космическая) страданиями уязвлена стала: антиутопия (наряду и наравне с "альтернативной историей") превратилась в модно-респектабельный и чуть ли не магистральный жанр.
Александра Кабакова к тому времени, впрочем, уже забыли: он писал чем дальше, тем хуже, собственным примером доказывая, что все поправимо, кроме мыслей и главным образом чувств средней паршивости, изложенных средней паршивости языком.
Забыли, к моему величайшему огорчению, и талантливого Александра Бородыню с его "Парадным мундиром кисти Малевича": ярко сверкнувший в самом начале 90-х, писатель перебрался с площади у трех вокзалов на ПМЖ в Германию, так и не опубликовав главных своих вещей (тот же "Мундир" - часть огромного ненапечатанного романа-антиутопии).
Разучившись читать сложно организованную прозу, разлюбили (а затем и забыли) Владимира Шарова с величественными антиутопиями, опрокинутыми в прошлое ("Репетиции" - первый и, наверное, лучший из его романов).
Так и не узнали изданного ничтожным тиражом израильтянина Михаила Юдсона, главное произведение которого - "Лестницу на шкаф" - переписала со значительным ухудшением Татьяна Толстая в "Кыси" и (как, впрочем, и Шарова) "творчески использовал" в своей перманентной прозе Дмитрий Быков...
Забыли даже "Москву-2042" Владимира Войновича, хотя Сим Симыч Карнавалов - пусть не заглавный, но воистину профетический персонаж - по-прежнему тщится доказать, что с ним не соскучишься.
Зато за антиутопию, начиная с той же Толстой и несколько невразумительной в последние годы Людмилы Петрушевской, взялись мэтры и зубры вроде Виктора Пелевина, Владимира Сорокина и, как это ни парадоксально, Василия Аксенова.
(Последнее имя нуждается в пояснении. Разумеется, безукоризненный "Остров Крым" не антиутопия, а утопия - жанр, нас в сегодняшнем разговоре не интересующий; да и нет нынче никаких утопий, кроме разве что людоедской "Крепости Россия" Михаила Юрьева. Однако я не без изумления обнаружил, что критика почему-то проводит по жанру антиутопии маразматическую - и только маразматическую - "Москву-кву-кву". Антиутопический смысл которой сводится разве что к тому, что над старостью смеяться грех, потому что все там будем.)
Появился и особый подвид антиутопии, который, с оглядкой на только что вышедший opus cacum Сергея Минаева, можно назвать коллективной "Повестью о третьем сроке": Сергей Доренко, Александр Проханов, да и сам Минаев в неизбежном сиквеле своего Media Sapiens обещают самые немыслимые повороты бесхитростного, как "Борис Годунов", сюжета.
Самой оригинальной антиутопией, безусловно, оказалась антимусульманская "Мечеть Парижской Богоматери" Елены Чудиновой. Самой затейливой (и в своей затейливости бессмысленной) - "2017" Ольги Славниковой. Самой парадоксальной - прошедший едва замеченным роман "На будущий год в Москве" Вячеслава Рыбакова.
Россию захватил и расчленил Запад, пропагандистский слоган "красно-коричневых" о Временном Оккупационном Режиме (ВОР!) стал вечной реальностью, историю переписали, литературу прокляли и забыли, науку вывезли в США, недовольных таким положением вещей отправляют на принудительное психиатрическое лечение в приюты имени Валерии Новодворской (процесс курирует лично она), а над умами надзирают агенты Общества развития славянской письменности имени генерала Калугина. В Питере возле Смольного стоит каменный Ельцин. В Москву ездят, испрашивая визу и подорожную. Молодежь одурманивают пивом "Сахаров". И, естественно, на каждом углу раздают бесплатные презервативы: русские вымирают, но процесс этот необходимо ускорить и с другой стороны.
Главный герой романа - несомненный протагонист автора (правда, не прозаик, а публицист, но ведь сам Рыбаков подвизается и в этом жанре). В 90-е он пописывал - сперва в "Неву" и "Звезду", потом в "Новый мир" и "Знамя" - оптимистично-перестроечную чушь, а сейчас сокрушается, осознавая, что вместе с остальными либерал-идиотами невольно помог либерал-предателям и либерал-паскудникам обвалить Россию. Служит он, впрочем, у либерал-паскудника в "Русской газете", хотя премия "Золотой Войнович" ему явно не светит. Разведен, имеет сына пятнадцати лет, пойманного на том, что показывал одноклассникам запрещенный фильм "Иван Васильевич меняет профессию".
Рыбаков - натуральный фантаст, и рецензию на его роман я назвал "Стругацкое дело нехитрое". Любопытно, однако, другое: он роздал и разослал только что изданную книгу критикам с отчаянным воплем: "Почему у меня это (жалкая) фантастика, а у них - (гордая) антиутопия и альтернативная история?"
"Нипочему!" - тут же откликнулся покладистый Никита Елисеев. И остался в одиночестве. Антиутопия (даже сатирическая и сколь угодно бездарная) по сути своей серьезна и начисто лишена присущего отечественной фантастике еще с подцензурных советских времен непрерывного балагурства. Поэтому "альтернативщик" Крусанов или, допустим, "антиутопист" Кантор - по-разному одаренные, но все-таки прозаики, а празднично талантливый Рыбаков - наравне с откровенно бездарными собратьями по семинару Бориса Стругацкого - всего лишь фантасты.
Антилиберальная фантастика Рыбакова, изданная в 2003 году, так и осталась единственным изобличением "демфашизма". Правда, еще десятью городами ранее вышел "Демгородок" Юрия Полякова - но там Россией правит победоносный дальневосточный адмирал, а демфашисты согнаны в резервацию, где свой звериный оскал (причем исключительно друг дружке) и демонстрируют.
Православный (с элементами язычества) фашизм фигурирует в антиутопическом будущем куда чаще. Фирменный знак этого будущего - опричнина, причем опричнина коррумпированная, - ворюги и кровопийцы в одном флаконе.
Даже в практически вымершем после ядерной катастрофы Петербурге, где одичавшие аборигены промышляют охотой друг на дружку, получить лицензию на отлов или отмазаться от обвинения в браконьерстве проще простого: нужно всего лишь поднести квартальному надзирателю кило-другое парной человечины (повесть Анатолия Сударева "Отче наш").
Современная антиутопия (если отвлечься от коллективной "Повести о третьем сроке") и антитоталитарна, и антидемократична одновременно. Схватка хазар с варягами (и неагрессивно-послушное большинство) в "Ж/Д" у Быкова - это, положим, не антиутопия, а замаскированная под нее актуальная публицистика, но здесь хоть предполагается какая-то общественная динамика, во множестве остальных антиутопий начисто отсутствующая.
Наши антиутописты, лелея личные и групповые фобии, создают художественно убедительную (или не очень, или даже очень не) картину более или менее отдаленного будущего, но бессильны внести в нее малейшую интригу. Безнадежность и бездеятельность идут рука об руку; сюжет всякий раз оборачивается не более чем имитацией. Показательны позаимствованный (на сей раз - у Брэдбери) сюжет "Кыси" и с оглядкой на ту же "Кысь" написанный "День опричника". Явись сегодня новый Замятин, он показался бы оптимистом.
За исключением уже упомянутой Чудиновой, авторы современных антиутопий зациклены на России, то ли по-прежнему искупающей грехи всего человечества, то ли все еще не стертой с политической карты исключительно затем, чтобы преподнести миру страшный урок. Никакого глобализма (или хотя бы антиглобализма); юрьевское словосочетание "крепость Россия" приобретает универсальный характер, причем "крепость" означает в нашем контексте прежде всего "острог".
Пользуется ли антиутопия читательским спросом? Сие сомнительно. Звучные имена, восторженный хор критики, литературные премии - и скупые, чтобы не сказать ничтожные продажи... Мода у нас, скорее, на "альтернативное настоящее" - на схватку оборотней с упырями и вечную войну двух дозоров. Ближайшее будущее ясно и ежу; конспирологическую версию происходящего вам изложит любой бомбила (и сделает это ничуть не хуже какого-нибудь "доктора политических наук"), - а вот про чертяк, про нечисть и нежить мы, пожалуй, еще почитаем... Современная отечественная антиутопия (выразимся тоже по-современному) неконкурентоспособна.
Впрочем, не все так плохо. Через два-три месяца в двух разных издательствах выйдут два романа никому пока не известного, хотя и немолодого (ему под полтинник) Ильи Бояшова.
Один из них - "Путь Мури" - изящная и на редкость оригинальная философская притча.
Другой - "Армада" - мирового уровня и масштаба антиутопия.