Я в закрытый свой вышел Свердловск.
Андрей Санников
Когда читает Санников "Свердловск",
он букву "дэ" намеренно уводит.
Мне с формой воспитания свезло -
мне показали то, как я свободен.
Ни сборище злых екатеринбук,
ни разжиревший екатеринборов
не тронули меня. Сорвать резьбу
(так получилось) ни фига не больно.
Для прочих бесполезный обалдуй,
я сам себе такого напророчил,
что выбитая из "Сверловска" дурь
мне по наследству перешла, как почерк.
Спасибо.
( Аплодисменты.)
Ведущий: Первый вопрос, который я хотел бы задать Сергею: вот Дмитрий Воденников в одном из своих интервью сказал, что для него как для автора самое противоестественное - это читать свои стихи вслух публике. Ты с этим согласен?
Сергей: Я вообще до недавнего времени страшно не любил читать стихи на публику как таковую. Вообще, стало интересно читать на публику благодаря проектам Саши Петрушкина, это такой челябинский автор, который переехал в город Кыштым и решил сделать город Кыштым столицей поэтического Урала. Маленький, крохотный городок, в котором три поэтических фестиваля в год проходит. И там все строится на звуке, на подаче публике. Саша считает, что сейчас эпоха интернета, поэзия стала очень виртуальной. Хотя есть замечательные представители виртуальной поэзии, например, обожаемый мной Андрей Сен-Сеньков, но именно особенность уральского региона строится на звуке, на чтении, на произношении текста, на фонетике. Такая мандельштамовская нотка, когда Мандельштам говорил: все пишут на печатных машинках, один я пишу с голоса. И вот это какая-то особенность Урала - писать с голоса.
Ведущий: Екатеринбурга или вообще?
Сергей: Нет, тут, скорее, объединение Челябинской области и части Екатеринбурга, Челябинская область тут даже доминирует. И когда сталкиваешься с этой культурой звукописи: требованием к звуку, требованием к внутренней музыке стиха, - то становится важным читать на публику.
Ведущий: Сейчас я предлагаю немножко шагнуть в сторону. Мы вернемся обязательно к беседе о Челябинске и Екатеринбурге. Просто в двух словах, если кто-то не знает, на всякий случай, город Екатеринбург - это бывший город Свердловск, находится он на Урале. Если разделить страну на три части, то это конец первой трети. Екатеринбург иногда называют столицей Урала, впрочем, в этом плане он соперничает с Пермью и Челябинском. Екатеринбургу мы обязаны расстрелом царской семьи в свое время и появлением первого российского президента. Группы "Чайф", "Наутилус", "Агата Кристи" тоже оттуда. Сергей, что ты можешь добавить к образу Екатеринбурга, к его мифологии, кроме того, что я сейчас рассказал? То, что должны знать, на твой взгляд, москвичи и вообще жители страны.
Сергей: Самый интересный проект, который сейчас существует в Екатеринбурге, - это проект под названием Франсуа Дюпон "Мильен названий". Архитектор Паша Ложкин придумал персонаж, который изначально предполагался таким уральским Максом Фраем или Харуки Мураками, то есть синдикатом авторов, которые выпускали бы множественные тексты, но в итоге он остался под этим псевдонимом один, а к нему присоседилось огромное количество художников, журналистов, философов и крайне мало поэтов.
Ведущий: В чем суть дюпонизма?
Сергей: Ловить оговорки, какие-то отхождения от обыденной речи, некие шаблоны речевые, которые дают множественную смысловую базу.
Ведущий: Каламбур может стать дюпонизмом?
Сергей: Тут очень важно, чтобы был не двойной смысл, а тройной, четверной, пятерной.
Ведущий: Примеры?
Сергей: "Сорок минут как Бог прошел мимо", "Дети легче всего переносят бессмертие", "Благовестерн" - что-то в этом духе.
Ведущий: То есть это, на твой взгляд, сейчас самый интересный мифологический проект?
Сергей: Самый, наверное, спорный и скандальный проект. Что еще такого сейчас в новой мифологии Екатеринбурга творится...
Ведущий: Пока ты думаешь, я задам следующий вопрос. Может быть, не всем, но многим известен текст "Екатеринбург - Свердловск" Владимира Владимировича Маяковского, который его написал, будучи на Урале в середине 20-х годов. Вот для тебя есть вообще альтернатива (по поводу твоего последнего текста вопрос) между Свердловском и Екатеринбургом? Это два разных города или один и тот же?
Сергей: Я считаю, что название очень сильно определяет атмосферу: как имя во многом определяет судьбу человека, так и смена названия очень сильно определяет какие-то вещи внутри города.
Ведущий: Ты свердловчанин или екатеринбуржец?
Сергей: При том, что я говорю, что я екатеринбуржец, по психологии я больше свердловчанин.
Ведущий: В чем разница?
Сергей: Екатеринбуржцы - это все-таки уже постперестроечное мышление, это больше коммерческая жилка, более экстравертные люди. Свердловчане - это поголовно интроверты со своими идеями, со своими тараканами, которых они нежно лелеют, и свердловчане больше медведеобразные, больше зажатые в себе, обожающие свою берлогу. А екатеринбуржцы - как птенцы, из гнезда мы выпали.
Ведущий: По образу получается, что Кормильцев был классическим свердловчанином?
Сергей: Да, Кормильцев был классическим свердловчанином, а "Агата Кристи" - это уже екатеринбуржцы.
Ведущий: Хорошо. Возвращаясь к разговору о культурном пространстве Екатеринбурга: почему, говоря о поэзии, ты в первую очередь заговорил о Кыштыме? Что, в Екатеринбурге все так грустно, что ли?
Сергей: Екатеринбург вообще похож на расколотое зеркало. То есть там параллельно идут несколько проектов, даже не проектов, а школ, учений. Каждая школа твердо считает, что она единственная, кто занимается поэзией и творчеством, а все остальные занимаются профанацией и делают все неправильно. Я принадлежу к школе Андрея Санникова, к знаменитой студии "Капитан Лебядкин". Вообще, история студии очень странная. Основали ее на кухне у Виталины Тхоржевской два поэта, Олег Дозморов и Борис Рыжий, по большой пьяни.
Ведущий: Сейчас в двух словах: Борис Рыжий, если ребята не знают, - это тоже один из участников новой мифологии Екатеринбурга, литературной и поэтической, поэт, который в начале 2000-х покончил жизнь самоубийством, успев получить перед этим "Букера", и сейчас его книги до сих пор продаются в Москве.
Реплика из зала: "Антибукера".
Ведущий: Да, спасибо за поправку. Очень приятно, когда присутствуют эрудированные зрители. И, соответственно, Рыжий на самом деле, я так понимаю, для екатеринбуржцев - это фигура, равнозначная... чему, Сережа?
Сергей: Я не знаю, очень спорная фигура. Потому что люди его либо очень любят, либо очень не любят. Сейчас пытаются сделать его своеобразной поэтической иконой города, что, конечно, минус прежде всего для самого поэта.
Ведущий: Но вернемся к разговору о "Лебядкине". Рыжий и Дозморов придумали его.
Сергей: Придумали клуб для чего? Капитан Лебядкин для них был символом прежде всего, как для Ахматовой, абсолютного графомана. При журнале "Урал", при любом толстом журнале всегда есть толпы сумасшедших тетенек, дедушек, девочек, мальчиков, которые несут тоннами свои произведения, и редакторы просто от них устают. И придумали такой отстойник, куда будут скидывать их все вместе в одну кучу, вот они будут ходить, читать, и, может быть, что-то там отсортируется, но, по сути, их просто в загон, в некое гетто отделяют, и они там самоудовлетворяются. Если какой-то процент творческого, интересного выцедится, пусть выцеживается, а так можно держать их рядом с собой и не обращать особого внимания.
Ведущий: Получается, что ты сейчас какое-то отношение имеешь к этому проекту?
Сергей: Сейчас я расскажу, что происходит дальше с этим проектом. Рыжий уходит, Дозморову это надоедает, все передают Казарину.
Ведущий: Я прошу прощения, о Казарине тоже в двух словах для тех, кто не знает. Это одна из ярких фигур екатеринбуржской поэтической жизни, заведует кафедрой современного русского языка на факультете филологии Уральского государственного университета и является председателем екатеринбуржского отделения Союза писателей России.
Сергей: Что он делает? Он приводит в этот отстойник своих студентов, и как студентов-медиков на сумасшедших обучают, так на этих графоманах он обучал своих студентов, он брал деньги за то, что их консультируют его студенты.
Реплика из зала: То есть это анатомический театр, в котором анатомируемые платят за вход?
Сергей: Да. Потом как-то это опять развалилось, передали все это дело следующему, бесприютному поэту Юрию Авреху...
Ведущий: Про Юрия Авреха я ничего говорить не буду.
Сергей: ...который развалил это дело окончательно. И когда журнал "Урал" уже привык к тому, что у него есть такой лягушатник и надо его все-таки как-то вести, люди с ним связываться не хотят, а толпы ходят и ходят, пьют и пьют, то все это дело, абсолютно безнадежное, отдали Андрею Санникову. Про него я могу сказать, что этот бывший хиппи, похожий на пожилого льва, очень уставшего, но все равно льва, вдруг внезапно обнаружил в себе преподавательский талант. Когда он сидел без денег и искал какую-то работу, ему предложили преподавать русский язык для даунов, и вот этот опыт преподавания русского языка для даунов сказался на работе с поэтами.
( Смех, аплодисменты.)
Что он сделал? Он моментально эту студию из лягушатника превратил в маленький поэтический университет. Он взял два дня - в первый день выслушивал стихи, по средам, а по четвергам сам читал лекции: какие авторы есть, какие есть течения. Он сказал: ребята, вы необразованны, вы очень мало знаете, давайте просто будем обмениваться информацией. Первые лекции читал он, потом люди, приходящие в студию, стали сами готовить лекции, и вдруг оказалось невероятно интересно. Потому что многие авторы, такие как Гаврила Державин, которого когда-то зацепили в школе и забыли навсегда, оказались настолько мощными по материалу, по личности, по опыту, который можно перенять, как текстологически, так и психологически! Настолько произошло расширение интересов, что на базе этой студии какая-то шушера вся осыпалась, и осталось около тридцати авторов, которые начали издавать невероятно качественный словесный продукт.
Ведущий: Сергей, мы немножко углубились. А какое отношение к этой студии имеешь ты? И какую роль сейчас студия играет вообще в жизни Екатеринбурга?
Сергей: Я долгое время занимался координацией проектов студии, то есть определял, кто едет на фестивали, присматривал за людьми, приехавшими на фестиваль, потому что поэты пьют много, ведут себя достаточно странно относительно традиционных моделей поведения. И в итоге за полгода нашего сотрудничества с Андреем ребята из этой студии взяли семнадцать дипломов по уральскому региону, что вообще невероятно для маленькой студии. Сейчас она просто представляет одну из школ поэтического Екатеринбурга, к ней достаточно прохладное отношение, но люди там живут, работают, и, в общем-то, я считаю, что на данный момент в Екатеринбурге это одна из самых интересных студий, гораздо более интересная, чем официально признанная школа Чепелева.
Ведущий: Сейчас мы продолжим говорить о поэтической среде Екатеринбурга, о взглядах Сергея на современную поэзию и вообще о поэзии. Я предлагаю участникам какие-то вопросы генерировать, а если они уже готовы, прошу задавать.
Вопрос: Почему такое отступление про Чепелева?
Ведущий: Сейчас мы про Чепелева отдельно поговорим. Я предлагаю всем постепенно включаться в беседу, если есть какие-то вопросы, замечания, то вы вполне можете участвовать. По поводу Чепелева, я не знаю, известно вам это имя или нет, но если мы будем говорить о структуре Дмитрия Кузьмина, о проектах "Вавилон" и "Новой литературной карте", то Василий Чепелев является координатором Кузьмина по Екатеринбургу. Продолжаем беседу. Сергей, скажи, современная поэзия Екатеринбурга и современная поэзия Москвы, по-твоему, насколько соотносятся?
Сергей: Пока я очень мало могу сказать про современную поэзию Москвы, могу говорить только про современную поэзию Екатеринбурга. То есть я уже четко сказал, что если брать именно молодую поэзию, то она очень тяготеет к видеоэлементам, к какому-то зрелищу, но не зрелищу в чтении, а зрелищу, спрятанному в буквы. Там очень много зрительности, какой-то фотографичности, видеоформата, то есть попытки записать что-то, что можно снять на камеру, буковками, вплоть до того, что передать запахи, телесные ощущения. Если раньше поэзия предполагала музыку и рассказ, то сейчас в том, что я читаю в последнее время, очень много тактильного, очень много осязательного, очень много зрительного. Попытка смешать чувства так, чтобы запахи и прикосновения можно было услышать.
Ведущий: Получается, что если поэзия была в какой-то момент фонетической, то теперь она становится кинестетической?
Сергей: По звуку она фонетическая, она звучит, но в этот звук требуется добавить и другие чувства, чтобы получился некий комплекс ощущений. Сейчас японцы пытаются разрабатывать такие специальные аппаратики, чтобы вкус давал зрительные ощущения или звуковые, для людей, у которых та или иная область восприятия мира отсутствует, как бы замещать. И вот тут проводятся эксперименты, чтобы именно наполнить осязательными или вкусовыми ощущениями тексты.
Ведущий: Должна ли поэзия восприниматься на слух, должна ли она быть понятной? Вообще, поэзия должна быть понятной и доступной или нет?
Сергей: Абсолютная герметичность, конечно... Вообще, это сложный вопрос, потому что поэт предполагает одно, слушатель слышит все равно свое. То есть поэзия должна предполагать некую площадку, на которой уже слушатель может играть, читатель может играть. Поэзия все равно в основе (и прежде всего) - это напечатанный текст, с которым человек работает один на один. Когда идет диалог звуковой со слушателем, то тоже все зависит от артистичности выступающего. Она может быть нулевая, могут быть действительно какие-то черты артистичности присущи, тут уже играет не поэзия, а автор. А само слово все-таки читается наедине, и человек разговаривает сам с собой, с Богом, часто в каком-то внутреннем ритуале, базой которого является текст. Поэтому я очень люблю поэмы, хорошие поэмы, потому что они позволяют отправиться в такое личное путешествие. А вот короткие стихи лучше слушаются на звук, потому что внутренней работы в них не хватает.
Ведущий: Я бы хотел обратиться к зрителям, которые, собственно, слышали стихи Сергея: а действительно ли все понятно? Воспринимается это вами? Вообще то, что вы услышали, вы это поняли или нет? Какое ощущение возникло от того, что вы услышали? Я просто пытаюсь вас растормошить, потому что сидят люди, все всё вроде бы понимают, но тем не менее...
Марина: Я не отношусь все-таки к миру литературы, но я как простой зритель хочу сказать, что первое впечатление, то есть на слух, - это какая-то определенная эмоциональная волна, среда, энергетика, прежде всего, автора. И остается сначала какой-то эмоциональный, конечно, остаток и эмоциональное переживание. На самом деле, мне кажется, поэзия должна вызывать какие-то чувства у каждого, зрительно она будет вызывать разное, разными словами. Но пока у меня, еще раз говорю, эмоциональное возникло, то есть меня стихи, в общем, как-то затронули, но я пока еще не отрефлексировала, как именно.
Ведущий: То есть вот этот рациональный остаток, осадок остался или нет, про что там было, что хотел сказать автор? Сергей, ты вообще, когда пишешь тексты, рассчитываешь на эмоциональное воздействие или тебе более важна все-таки некая смысловая составляющая?
Сергей: Для меня важно несколько планов. Когда-то я попал в проект под названием "Дизайн искусственных стихов", совершенно сумасшедший проект. Профессор-технарь решил разработать (опять же на японских технологиях) систему раскрытия, снятия шор мыслительных за счет того, что научные работники пытаются писать стихи, рисовать, танцевать, чтобы это использовать в каких-то теориях, в каких-то разработках. И набрал группу художников, музыкантов, которые работают с детьми-вундеркиндами и каждый преподает какую-то свою область, чтобы эти дети-вундеркинды тоже попробовали себя в тех областях, которыми он занимался. Я вел рисовальную и поэтическую части этого проекта и для себя в процессе работы понял, что существует пять или шесть уровней познания стихотворения и смысловой находится, в общем-то, на поверхности, он не так важен. Он держит некую фабулу, он держит внимание читателя. И гораздо более важные вещи - это какие-то внутренние связки текста, звуковые, эмоциональные, даже визуальные. Иногда то, как напечатан текст, играет даже большую роль, чем то, о чем он.
Ведущий: Возвращаясь к тому, о чем говорила Марина, - получается, что ты как раз поймала фонетику, ты поймала эмоцию, а что-то еще?.. Вопрос на самом деле адресован всем.
Марина: Прежде всего, дается возможность ощутить самого автора. То есть здесь у зрителя есть выбор: либо он начнет ощущать самого автора, либо он начнет погружаться в рефлексию. Но если конкретно по определенным фрагментам, которые были здесь прочитаны, то я могу сказать, что, например, стихотворение "Возвращение" действительно звучит в Москве очень ностальгически. Потому что все люди, пассионарии, назовем их так, которые приезжают в мегаполисы, для них эта сцена приезда на так называемую малую родину - это очень знакомый сюжет, в общем-то. Даже те же слова, которые были использованы, очень всем понятны - в общем, очень знакомая ассоциация. Но при этом эти слова облечены в такую форму, которая дает, помимо того, возвращение к своим личным воспоминаниям плюс, еще раз говорю, очень сильный эмоциональный фон.
Ведущий: Я бы хотел попросить Сережу сейчас сделать вещь, может быть, уникальную - взять и расшифровать нам некий текст. Потому что я в "Возвращении" конкретно нашел отсылку к истории блудного сына.
Сергей: Да, естественно, это абсолютно библейская история.
Ведущий: То есть, если вам интересно, я бы попросил Сергея еще раз прочитать конкретное стихотворение "Возвращение" и просто объяснить и расшифровать его.
Сергей:
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Пока меня не отдали под Суд
за время, разбазаренное на ме-
лочевку, я приеду в дом к отцу,
увидеть неутраченное нами,
наговориться, души отворить.
Засуетится мать на нищей кухне
и будет что-то вкусное варить,
и до утра светильник не потухнет.
Постелят в главной комнате кровать,
воды согреют - ноги вымыть, станут
журнальный столик спешно собирать,
лить с горкою, не видя грань стакана.
Не будет ни расспросов, ни мольбы -
поем и упаду в подушку навзничь.
И буду думать: "чтобы так любить,
здесь все живут, как в ожиданье казни".
Я буду слушать шум на кухне и
как в коридоре обувь чистят влажной
рубашкой бывшей. Термином "свои"
не объяснить: зачем с утра так важно
гостинцев липких напихать в рюкзак
для будущей невестки и, прощаясь,
в глаза и в лоб меня облобызать
с извечно-русской просьбой: "Приезжай, а?"
Отец стоит и руку жмет. Он вновь
на свой престол продавленный садится.
И яркий свет, избыточный, дневной,
в иконы превращает наши лица.
Ведущий: Вот очень часто приходится слышать, что текст должен вызывать вопросы. Ребята, ни у кого нет никаких вопросов, всем все понятно? Все всё услышали и абсолютно для себя представили картину? Хорошо, почему - "собирать журнальный столик"?
Сергей: Вообще, история текста достаточно грустная. Так как я однажды попал на передачу "Апокриф" Виктора Ерофеева, то там история эта прозвучала на всю Российскую Федерацию. Дело в том, что у меня очень эмоциональный папа, в детстве ему нравилось меня пороть. Лет в пять я в гневе как-то выкрутился, не знаю, удачно или неудачно, и пряжкой ремня попало папе по лицу, там остался шрам, сейчас, может быть, исчез, и папа на меня настолько обиделся, что мы где-то лет до двадцати трех моих практически не общались. Жили в одной квартире. Лет в шестнадцать я, правда, ушел из дома, но очень тяжелые были отношения с собственным отцом.
Ведущий: А ведь мог бы взять и начать писать рассказы, в которых человек превращается в жука, быть скромным и тихим человеком. Почему стал писать стихи и, в общем-то, преодолел этот комплекс?
Сергей: Не знаю, постоянный поиск был какого-то отцовства, ничем он особо не завершился, никакого себе эрзац-папы я - к счастью или к несчастью, не знаю - так и не нашел.
Ведущий: А Бог?
Сергей: Ну, может быть, действительно Бог. Хотя на передаче Ерофеева говорилось, что люди, имеющие проблемы с собственным отцом, чаще приходят к Богу и раньше приходят к Богу. И помирились мы очень странно. Я приехал на его день рождения, а он вдруг в день рождения решил ремонтировать гараж. За несколько дней до этого дня рождения мне подарили очень красивый перстень, я пошел помогать ему, и этот перстень свалился в цемент. И тогда мы в первый раз заговорили по поводу этого и при этом почему-то помирились. И как-то после этого начали вытаскивать отношения, подняли эти обиды, все друг другу простили. И когда я написал этот текст, издал книжку, первый экземпляр привез отцу и увидел слезы на его глазах, понял, что это, наверное, самый важный момент в жизни, когда я увидел плачущего отца. Это было очень кинематографично, но действительно произошло возвращение блудного сына, пусть и эмоциональное.
Ведущий: Так почему же все-таки - журнальный столик?
Сергей: Журнальный столик - потому что в моей квартире большие столы раскрывались только на праздники, квартирка маленькая, большой стол занимает много места, легче маленький журнальный столик накрыть, потом быстро его убрать куда-нибудь. Ну, именно из-за тесноты какой-то, неприкаянности, неустроенности обычно для трапезы накрывались какие-то крохотные стульчики, столики.
Ведущий: Я правильно понимаю, что поэт Сергей Ивкин, он либо поэт и в тексте, и в жизни, или его устраивает абсолютно эмпирический подход к его текстам, когда на самом деле надо просто брать и смотреть на личные события из Сережиной жизни и восстанавливать, про что этот текст?
Сергей: Ну, у меня всегда тексты очень дневниковые. Я не люблю исповедей, но не могу писать о том, что сквозь меня не прошло. Я люблю читать фантастику, а писать фантастику я не могу. Такой вот я особенный. Даже единственная проза (скоро она выйдет благодаря человеку, сидящему там в углу, Андрею Черкасову) - абсолютно шизоидный текст, он полностью построен на реальных событиях. При том, что, когда читаешь, ты понимаешь, что это полная фантасмагория, но за этой фантасмагорией всегда четкие факты. Так и тут произошло - реальный приезд, выпивка с отцом, разговор с матерью, достаточно кривой и косой, долгая разборка по поводу несовершившейся свадьбы, банки липкие варенья, которые мне напихали в рюкзак, я не знал, что с ними делать... Вплоть до цитаты из Бродского, когда я смотрел на протертый желтый диван, в голову сразу пришло:
Был в лампочке повышенный накал,
Невыгодный для мебели истертой,
И потому диван в углу сверкал
Коричневою кожей, словно желтой.
То есть вот эта цитата тут, конечно, присутствует.
Ведущий: А ноги мыть?
Сергей: А это особенность, введенная еще моей бабушкой: всегда все гости проходили через такой специфический тазик. Бабушка требовала, чтобы любой пришедший обязательно в горячей воде вымыл ноги.
Ведущий: То есть христианство в действии?
Сергей: Не знаю... Ванна всегда была заполнена каким-то грязным бельем. А вот к гостям требование было просто обязательное. И вот эта традиция при бабушке, пока она была жива, соблюдалась, она не могла впустить человека в дом, если он предварительно не вымыл ноги.
Ведущий: Вот это интересно, кстати. У нас аудитория начала созревать, дозревать, и первые вопросы появились.
Вопрос из зала: Собственно, вопрос по тексту. А вот казнь, которая там упоминается, это тоже метафора той экзекуции, о которой ты говорил?
( Смех.)
Сергей: Да нет. Это опять отсылка к отцу. Папа у меня, при том, что, в общем-то, вырос в послевоенные годы, все время бредил культурой 30-х годов. Он постоянно ждал нового сталинизма и постоянно этого ждет. Он все ждет, когда начнутся массовые расстрелы. И тематически это было процентов на девяносто наших бесед. Мой отец очень настроен на ожидание развала всего, что вокруг творится, и очень любит об этом говорить. Кроме того, ожидание, что непосредственно за ним придут какие-то должники, за ним придут какие-то люди, которые его обязательно должны расстрелять, убить, зарезать, - и вот этот фон всегда в квартире...
Ведущий: Мне кажется, если твой отец живет не в многокомнатном особняке, то на самом деле бояться ему нечего.
Сергей: Ну, это человек, который всегда вокруг себя аккумулирует скандал, аккумулирует какие-то оскорбления, аккумулирует какие-то сплетни.
Ведущий: Вот у меня создалось впечатление из того, что я слышал, что все-таки для тебя состояние поэтическое, в общем-то, неотделимо от твоей жизни, ты поэт везде и всегда, так или нет?
Сергей: Я долгое время не осознавал себя поэтом, я прежде всего был всегда художником. А то, что я вообще осознал себя не литератором именно, а поэтом, произошло где-то в декабре прошлого года... или в ноябре, что ли.
Ведущий: А какая разница между литератором и поэтом?
Сергей: Литератор - это человек, который занимается тем, что он что-то пишет, что-то издает, как-то участвует в культурном процессе. Поэт - это тот человек, который свою жизнь начинает строить по законам искусства. Он не отделяет того, что он пишет, от того, как он живет. То есть той границы между написанием и проживанием, прочувствованием, прохождением через какие-то события нет никакой.
Ведущий: Получается, ты действительно поэт?
Сергей: Ну, только вот, наверное, полгода или немножко больше.
Ведущий: Вопрос несколько, может быть, странный и достаточно колкий. Вот если человек ничего не испытывает, ничего не понимает и ничего не чувствует, когда, допустим, читает твой текст или слышит его, - то проблема в нем, в тебе или в процессе передачи?
Сергей: Проблема в том, что просто мы находимся в разных мирах, в разных кругах. По сути - что такое читатель? Вот вернемся опять к Виталине Тхоржевской, этому замечательному уральскому... ну, не уральский, она такой уже всероссийский поэт. Она как-то в разговоре с Сашей Башлачевым затронула тему: "Саша, а для кого ты пишешь?" Он говорит: "Ты знаешь, я пишу для себя. У меня вдруг появляется чувство, что мне нужна какая-то песня, вот я хочу услышать определенную песню, а этой песни не существует. Тогда я сажусь и начинаю думать, что это за песня, которая мне необходима, и пишу ее сам, а потом дико радуюсь, что я эту песню нашел". Вот такая же ситуация происходит и у меня с текстами. Я вдруг испытываю дикую потребность в существовании определенного текста. Вот мне нужен текст, описывающий либо ситуацию, либо эмоциональную какую-то вещь, либо мой какой-то надлом, который должен мне помочь в чем-то. Вообще, для меня откровением, показывающим то, как действуют стихи, была такая ситуация: одна моя знакомая, Людмила Разумовская (сейчас она живет в Калифорнии), должна была разойтись со своим молодым человеком и уехать в Соединенные Штаты. Молодой человек ничего не знал о ее отъезде, он приехал совершенно радостный откуда-то из Анадыря, из командировки, он отсутствовал полгода, а она уже решила улетать завтра. Двадцать минут до встречи, ее бьет истерика. Я говорю: "Ну возьми, почитай что-нибудь, пока он не приехал". Она взяла Пастернака, пусть не любимого мною Пастернака, но есть отдельные подборки, где действительно этот поэт представлен как поэт. А молодой человек опаздывал. И вот после чтения цикла "Стихи доктора Юрия Живаго" она спустилась, совершенно холодно, спокойно, полностью внутренне защищенная, поговорила с ним, холодно совершенно рассталась, вернулась и продолжила читать Пастернака. Она сказала: "Это все так не важно, я хочу дочитать книжку". И тут я вдруг почувствовал, что действительно поэт может создавать другую реальность, которая позволяет вылезти из каких-то проблем в этой жизни, создавать какой-то отдельный мир, который может быть в чем-то и спасителен.
Ведущий: Друзья, у вас есть уникальная возможность высказаться, опровергнуть или согласиться с Сергеем. И я настоятельно вам предлагаю этой возможностью воспользоваться. Когда у вас еще будет возможность пообщаться с Сергеем, с живым поэтом?
Вопрос из зала: Собственно, не в опровержение, а просто отвлеченный вопрос. Вот сейчас довольно популярная тенденция в поэтической среде, насколько я, по крайней мере, знаю, и ты сам, кстати, сказал уже о визуальном потенциале в поэзии, и в наш век цифровых технологий, цифровых революций довольно легко синтезировать поэзию с чем бы то ни было еще...
Сергей: А сейчас это часто и делается.
Вопрос из зала: Вот. Это часто и делается. И даже Антон Васецкий внес свою лепту в подобное направление. Каково твое отношение к этому - насколько это эффективно, насколько это помогает поэзии или наоборот?..
Ведущий: То есть видеоарт?
Сергей: Я считаю, что видеоарт - это очень хорошо, хотя я так настороженно воспринял клип Антона...
Ведущий: Стоп, мы сегодня говорим не обо мне.
Сергей: Нет, Антон снял клип на меня, на стихотворение "Полина". Я до сих пор не знаю, как к нему относиться. Но я считаю, что различные визуальные плакаты со стихами, какие-то ролики - это все замечательно, потому что в основе поэзии лежит ритуал, некое магическое воздействие. Если этот ритуал выходит из личного общения человека на какие-то другие пространства - почему бы нет?! Главное, чтобы он воздействовал. Главное, чтобы это было интересно. Не помню, кто говорил: мы приветствуем все жанры, кроме скучного. Вот и все!
Вопрос из зала: Вдогонку, рядышком вопрос возник по поводу писания и рисования, то есть слово "художник" было все-таки произнесено, о чем раньше разговора не было, - как оно вообще сопрягается? Я вот не помню, говорили мы с тобой об этом или нет...
Сергей: Я график. То есть черно-белая картинка. Вот следующий концерт будет у Владимира Кочнева, там на афише мой рисунок, его портрет. Основой для себя я считаю Юрия Анненкова, эту графическую школу. Но для меня я рисующий и я пишущий - это совершенно незнакомые люди, они никак не пересекаются. Например, я не могу на полях своих черновиков делать какие-нибудь наброски, рисуночки, я не могу, я неспособен на такое.
Ведущий: Ну а долги подсчитывать?
Сергей: Долги подсчитывать можно, да. А вот рисуночки делать - это... Я могу либо рисовать, либо писать, это как бы шизофреническая личность, был, кажется, доктор Джекил и мистер Хайд или как их там...
Ведущий: Просто разные, наверное, полушария?
Сергей: Разные полушария и разные состояния, вообще абсолютно не пересекающиеся. Либо я рисую, либо я пишу.
Ведущий: То есть соединить поэзию с видеоартом у тебя у самого все-таки не получается?
Сергей: У меня у самого, может быть, и будет, но пока нет.
Вопрос из зала: Скажи, а ты сейчас, насколько я знаю, переехал в Москву жить, да?
Сергей: Ну, пока так, осваиваюсь.
Вопрос из зала: Скажи, переезд в Москву был ли каким-то переломным моментом для тебя как поэта? Что это? Как это повлияло? Как это отразилось на твоем творчестве и самоощущении?
Сергей: Пока я не могу четко ответить. Такие вещи выясняют уже с течением времени. Когда ты сидишь в определенном состоянии, ты не можешь адекватно его описать, потому что большое видится на расстоянии, нужно отойти, чтобы отредактировать.
Ведущий: Наверное, в момент революции 17-го года мало кто понимал, что происходит. А вот по прошествии двадцати лет стало понятно, что...
Сергей: Уже создается миф, создается оценка.
Ведущий: Все понятно, то есть было уже поздно. А вот года через два-три, наверное, все-таки...
Сергей: Ну вот взять хотя бы Французскую революцию. По-моему, Людовик утром в день Французской революции написал под этой датой: "Сегодня ничего не случилось". То есть он только под вечер узнал, что вообще случилось.
Ведущий: Ну что же, я предлагаю тогда дать возможность слушателям увидеть и услышать, как изменилось и изменилось ли твое мироощущение, судя по твоим текстам. Московские тексты сейчас, да?
Сергей: Ну, будет два текста летних, перед Москвой. И дальше уже - московские тексты.
Ведущий: Пока ты ищешь, скажи такую вещь: а текст для тебя долго живет? Вот ты написал текст, сколько он у тебя?
Сергей: Он пишется долго. Одна моя знакомая, прототип стихотворения "Полина", говорит: "Я просто с ума схожу, глядя на дату твоих стихотворений. Например: апрель 2000-го - май 2006-го". То есть текст может жить очень долго, писаться очень долго. И вот мне странно, но последние тексты я писал в течение двух-трех-четырех дней.
Ведущий: Ну хорошо, а вот написанный текст для тебя долго не умирает, не становится для тебя каким-то потерявшим свежесть, актуальность?
Сергей: Если текст потерял свежесть и актуальность, я обычно стараюсь, чтобы он не попал в печать или еще что-нибудь. То есть то, что я показываю на публику...
Ведущий: Это сухой остаток.
Сергей: Это сухой остаток. Вот сейчас я буду показывать мокрый, влажный остаток.
Сергей:
ДОРОГОЙ ОГОРОД
Штыковою лопатою я нарезаю планету,
останавливаясь на некоторых вещах.
Мой железный язык переворачивает монету:
здравствуй, угольный реверс, - шафрановый аверс, прощай.
Вот такая здесь вечная почвенность, брат Чаадаев:
паутина корней, рубероид, проводка, капрон.
Провокатор заткнется, филолог нас не угадает,
ожидаемый поезд придет на соседний перрон.
Дождевые поэты доверчивей кошек персидских:
сами ластятся к пальцам, сошедшим в их темя с небес;
в троеперстье легли, будто Родина перекреститься
инстинктивно решила, утратив железный навес.
Передай Чехонте: его выкорчеванный крыжовник
каждым щупальцем вверх о прогнившей культуре ревет.
Всех приемлет компост. Не смотри на меня напряженно:
никуда не исчезла Россия твоя, патриот.
Перекопка, посадка, прополка, поливка, селитра
и другие добавки к естественной нашей среде -
вот и все наши письма и песни, продажи, поллитры,
гениальные вирши, измены т.д. и себе.
Для кого этот сад? Чечевицу духовной свободы
мы способны взрастить на любом континенте. Копай
злую землю уральскую, лей в ее трещины воды,
те, в которых утоп (если верить легендам) Чапай.
КЫШТЫМ
Горный северный край, ветер по умолчанию южный.
Итальянская зелень в июле груба и манерна,
храмы недоразрушены, то есть открыты наружу
самым светлым, что только осталось, наверно-
е. Не надо бросаться к реке, ее дамбам и сливам.
Так как ты сухопутен, уважит колонка любая.
Надо все потерять и под вечер проснуться счастливым,
женский воздух Кыштыма растянутым горлом хлебая.
Даже души на небо отсюда уводит автобус.
Не спеши до него, что тебе до людей легковерных.
Посмотри на закат, над болотом постой, чтобы, чтобы
примелькались стрижи в твоих трещинах, сколах, кавернах.
СОВРЕМЕННЫЙ ОТЕЛЛО
1. Яго оказался Ягой,
малолеткой семнадцатилетней
суетливой старушкой с прищученным дерганым взглядом
2. Дездемона курила
отсылала меня к порносайтам
объясняла, что можно и вместе, чего я завелся
3. Малолетка скандалила
та еще курочка "Barbie"
дальше флирта - ни-ни, если только с подружкой по пьяни
4. Оказалась действительно девственной
вот незадача
фотосессию сделать, конечно, никто не подумал
5. Одиночество, Господи,
это тридцатилетнее тело,
написавшее текст, не имеющий послевкусья.
БЛИЗНЕЦЫ
испытание трансмутациями любви:
видишь, двое стали одним - ба-
рашек пасхальный Нико Пиросмани, лави-
рующий кораблик на траверзе Лимба.
и когда под стопой навсегда остается "я",
только оно (подниматься на небо еще чем
из толпы человеческого сырья?
и по поводу каждого щелкает счетчик),
вдоль ватерлинии натягивается канат,
отрывающий головы, торчащие над водою.
то, что было незыблемым, может и не сканать,
не спеши закрывать мне глаза ладонью.
там за границей нервов и падежей,
где все едино, поскольку берется вкупе,
выжить, конечно, легче двойной душе -
здесь корнеплод сиамский никто не купит.
КОКТЕБЕЛЬ
смотришь на крупных
- размером в собаку -
чаек
и понимаешь что ты не вернешься
домой и
больше уже никуда не захочешь:
счастье -
это проснуться засветло
выйти в море
днем пробираясь в толпе
мимо торговых точек
ты обнаруживаешь единство
стиля и вкуса...
дети на пляже зароют тебя в песочек
видишь
летит самолетик похожий
на Иисуса
то что ты делаешь
ты объяснить неспособен
ты говоришь
о себе
о себе
о себе
словно спамер
тоже шедевр нашелся с
аукциона Sotheby:
влезть в каталоги
анналы
оставить память
лысый курортник
фотография из тридцатых
в белой холщовой рубахе
стоящий на сцене
сколько же раз
помянул
за сегодня
Творца ты?
встречи спасительны
опыт разлуки бесценен
Опять из жанра "Стихотворения других людей", вот незнакомый мне персонаж лично, очень любимый. Стихотворение Катулла Веронского. К Геннадию Каневскому никакого отношения не имеет.
СТИХОТВОРЕНИЕ КАТУЛЛА ВЕРОНСКОГО
Блажен, кто посетил...
Ф. Т.
"Европа кончается там, где кончаются римские тени", -
в лицо гоготали остготы. Хотел присоседиться к ним, но
"покой и достоинство", Туллий, - неторопливое чтенье
событий и знаков божественных и анонимных.
Для варвара Рим - нагота и бардак коммуналки кромешной:
алтарь и очаг, за которые сызмальства ляжем костьми мы,
(ты все понимаешь, старик) на письме вызывают усмешку -
культура и общество, в принципе, несовместимы.
Европа качается там, где качаются наши колоссы:
мы, словно колосья, поляжем под собственной тяжестью нашей.
Для варвара римлянин - сноб, педераст, графоман и философ,
но только до тех пор, пока мы не встали на марше.
С яйца и до яблока тянется трапеза за пиздежами.
Европа встречается там с азиатскою жопою хитрой:
родились-учились не здесь - приезжали и переезжали,
империя перерождалась лернейскою гидрой.
Блажен посетивший столицу - амбиции провинциала
сминаются первой же оргией, первой твоей синекурой.
Европа кончает на кухне под вечер, уставясь в зерцало,
где видит себя темнокожею и синекудрой.
Ладно. И крайний стишок сегодняшний, это вообще чистый эксперимент. Я его написал по дороге сюда. Точнее, начал его писать еще вчера, а дописал в метро, когда ехал сюда.
Что пишут на обломках самовластья?
Заходим посмотреть ВДНХ.
Прошелся здесь цензуры тонкий ластик,
империя, как перышко, легка.
Все те же стены в дегустационном,
возьму себе десертного глоток,
войду ребенком в парк аттракционов
и сдам себя, как в гардероб - пальто.
В рассаднике величия былого,
где патриоты платные блюют,
я слышу голос флейты Крысолова,
и для меня местечко есть в строю.
Лоскутный галстук заменен на шарфик.
Выбрасываю руку в небеса.
Я буду жить и ничего не шарить,
поскольку больше не решаю сам.
Прости меня, не стать нам мертвяками,
стоящими в тени особняка.
Слова не любят облачаться в камень,
слова предпочитают облака.
Они плывут над новою заразой,
над старыми скелетами страны,
рифмованные вычурные фразы,
комочки абсолютной тишины.
( Аплодисменты.)
Сергей: Еще какие-то вопросы?
Ведущий: Я бы задал два вопроса. И напоследок еще раз обращаюсь к нашим посетителям: ловите шанс. Два вопроса. Первый вопрос: все-таки, если говорить о региональной специфике Екатеринбурга, то хотелось бы услышать некое резюме. И второй: если бы у тебя была цель впихнуть в голову тех, кто сегодня сидит и тебя слушает, некий месседж, - что это был бы за месседж?
Сергей: Ну, начнем все-таки со специфики Екатеринбурга. Для меня Екатеринбург - это город конструктивистов. То есть самое важное, что для меня есть в Екатеринбурге, - это культура 30-х годов, даже 20-х годов, связанная с абстрактными художниками, с футуристами. И вот этот привкус футуристов и обэриутов, который все-таки встречается в Екатеринбурге, в атмосфере даже, мне очень важен, и я всегда прислушивался именно к нему. Для меня главный поэт Екатеринбурга - это Рома Тягунов. На второй позиции - Андрей Санников. И поэтому я иконой Бориса Рыжего не считаю. Может быть, вот так примерно... Я много говорю об Андрее Санникове, вот что я помню наизусть:
Водяные знаки на Луне -
разные на каждой стороне.
С этой стороны видна собака
(без ноги) у мусорного бака.
А на той - какое-то лицо,
у которого во рту кольцо.
Это вот Андрей Санников. И вот такие вещи для меня больше представляют Екатеринбург, чем Рыжий, Дозморов, Чепелев или кто-либо еще. Что касается месседжа -
для меня было очень важно понятие "здесь и сейчас". Вот есть здесь и сейчас. Жить надо так, что ты в любой момент можешь умереть. Человек смертен. Но самое главное, что внезапно смертен. Ты можешь выйти, открыть дверь и вышагнуть не только из комнаты, но и из жизни практически в любую секунду, поэтому все, что я мог сказать сегодня месседжем, - что вот я существовал здесь и сейчас. Я существовал не просто сам по себе, а как бы снял некую границу с себя и расширил себя до пространства хотя бы звуком и навязал себя определенному кругу людей. Вот, в общем-то, все. И просто погрузил людей внутрь какого-то своего пространства.
Ведущий: И предлагаешь людям запомнить тебя таким, какой ты сейчас?
Сергей: Нет. Необязательно запоминать. Просто я предоставил возможность оказаться внутри того, что для меня важно.
Ведущий: Друзья, я предлагаю еще раз поблагодарить Сергея аплодисментами.
( Аплодисменты.)
Ведущий: Хотелось бы анонсировать сразу же следующий наш вечер. Это будет творчество Владимира Кочнева.
Сергей: А может, Володя выйдет на сцену?
Ведущий: Я думаю, что Володя выйдет все-таки в следующий раз. Итак, Владимир Кочнев, он скромно сидит в уголке. Вот его афиша, кстати, к которой приложил руку непосредственно сам Сергей. Владимир Кочнев стал участником лонг-листа премии "Дебют" этого года, и следующий наш вечер будет происходить уже с его участием. Я еще раз хотел бы поблагодарить, вернее, еще раз хотел бы напомнить о том, что мы ждем тексты, нам интересны все авторы, присылайте тексты, говорите о нас своим знакомым и друзьям. Мы будем их рассматривать и приглашать к нам выступать на этой площадке. Спасибо большое всем, что были здесь сегодня. До новых встреч.