18 мая в галерее Марата Гельмана открывается выставка Дмитрия Врубеля - одного из самых ярких и известных московских концептуалистов. Громкая слава пришла к нему после работы на Берлинской стене (в рамках международной акции художников) в 1989 году, где он изобразил бессмертный поцелуй Брежнева и Хонеккера: "Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви". Другая громкая акция, уже последних лет: календарь "12 настроений президента", с непарадными портретами В.В.Путина. Врубель - участник большого количества групповых выставок московских современных художников, и в 80-е, и в 90-е годы, и сейчас. Его работы неоднократно выставлялись за границей, в рамках выставочных проектов и биеннале. В настоящее время работает с галереей Марата Гельмана, ведет свой дневник художника в ЖЖ. В последние годы на московской арт-сцене его имя присутствует в творческом дуэте с его женой - художницей Викторией Тимофеевой.
"Русский журнал": Дима, вот я видел по телевизору, как вы c Викторией Тимофеевой, вашей женой и соавтором, выставили на жилом доме огромный, на несколько этажей, портрет Акунина. А зачем?
Дмитрий Врубель: Это был совместный с НТВ проект. Там были Валуев, Акунин и Жириновский. Смысл проекта: снять реакцию очень знаменитого человека, когда он видит самого себя - вписанного в пространство города. Проекцию своего величия.
РЖ: Ну и какая реакция?
Д.В.: У Валуева и Акунина - нормальная, человеческая: снимите скорей, а то за хлебом будет невозможно ходить, соседи будут пальцами показывать. А Жириновский таким себя и видит, монументальным. Он бы еще больше себя сделал.
РЖ: Нет, а вообще все это - зачем?
Д.В.: С телевидением?
РЖ: И не только с ним...
Д.В.: Ну, идея моя проста: во всех видах искусств есть так называемый популярный сегмент. Есть другой, серьезный, немассовый, непопулярный сегмент. Для высоких ценителей, для узкой аудитории, для вечности, для нового смысла. И есть сегмент популярный, массовый. Ну, условно говоря, Борхес и Донцова. В музыке, в литературе, в балете даже, в опере (мюзикл) - популярный сегмент везде есть, а в современном искусстве такого сегмента нет. Есть успешные современные художники, которые выставляются у нас, вывозят свои проекты на биеннале, продаются там хорошо. Но здешняя публика их не знает. Нет массового сегмента. На Западе есть. А у нас нет.
РЖ: Тогда вам нужно осваивать не выставочные залы, а действительно городское пространство. И не разовыми акциями, а как-то посерьезней. Вот Церетели действительно все знают...
Д.В.: Абсолютно точно. Вот сейчас, например, я занимаюсь тем, что пытаюсь понять: может ли современное искусство быть социально ответственным?
РЖ: Это как?
Д.В.: В детстве все мы ходили в детские поликлиники и видели там такие специально подсвеченные стенды - об искривлении позвоночника, о том, как правильно сидеть, читать, о том, чего нельзя делать - есть немытые фрукты, я не знаю, что-то еще...
И я всегда в детстве думал: почему эти люди так плохо, так ужасно нарисованы? То же самое в школе - есть такой предмет ОБЖ (основы безопасности жизни). И есть огромная потребность в том, чтобы эти "основы" были нарисованы хорошо, актуально, ярко. А не так, как всегда рисовали такие плакаты в школе. Это и будет мой главный проект на ближайшее время. Ответ на вопрос о социальной ответственности современного искусства.
РЖ: Будете рисовать, как делать искусственное дыхание и как вести себя при террористической атаке?
Д.В.: Совершенно верно.
РЖ: Вот мы с вами сидим в Музее современной истории (бывший Музей революции, бывший Английский клуб). Здесь переделали экспозицию, много очень остроумных, даже потрясающих вещей - например, личные вещи Хрущева в период его пенсионерства: калоши, шляпа, макинтош, сковородка. Есть ощущение подлинности. И здесь же, в рамках биеннале, выставлены эскизы вашей работы о похоронах Брежнева - целующий покойника зять Чурбанов, плачущие жена и дочь. И на переднем плане - фигурка мертвецки пьяного человека, как бы вписанная в контекст этой фотографии Бальтерманца, которая взята за первооснову живописи. И подпись: "Иногда я думаю, что на мои похороны никто не придет". Я ведь что подумал? Опять Брежнев? Опять поцелуй? Опять подпись под картиной? Прежний Врубель возвращается?
Д.В.: В том смысле, что вернулось через двадцать лет прежнее ощущение себя в этих картинах. Самое ведь главное - что этими картинами я говорю о себе. О мире - и одновременно о себе. Вот был юбилей Брежнева - и рождения, и смерти, там все было близко: ноябрь, декабрь, январь, весь телевизор был заполнен Брежневым, вся пресса. И я вдруг подумал: интересно, а когда я умру, кто-нибудь вспомнит? И картина тут же возникла. Вот это главное. Фотография Бальтерманца сама по себе гениальна, к ней ничего добавлять не надо, я могу добавить туда только себя, свое ощущение жизни.
То же самое было с поцелуем Брежнева-Хонеккера, которых я нарисовал на берлинской стене. Там была подпись, которой никто почти не замечал: "Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви". Это была картина обо мне! И только в этом случае она могла состояться...Почему это вновь вернулось? Не знаю.
Вот еще одна картина, портрет умирающего Литвиненко, которая была на выставке в ЦДХ и вызвала целую волну протестов, возмущений: цинизм, надругательство; то же самое мне говорили про Брежнева с Хонеккером. Я очень остро это вспомнил. В 90-е годы нельзя было сказать ничего такого, что не говорила бы вместо тебя сама жизнь. Не было той правды, которую хотелось выкрикнуть, правды о себе. А сейчас она снова появилась. И снова острая реакция на картины. Значит, опять пришло время.
Картина с Литвиненко возникла точно так же: я лежал дома в полной депрессии, не мог просто встать с постели, все тело болело, я разваливался - и вдруг увидел эту фотографию. И снова картина нарисовалась сразу. Возникла точка соприкосновения. Как током ударило.
То есть снова пришло время говорить все эти вещи - о себе и о мире. Кончился период тотальной свободы, когда нечего было о себе говорить. Началась какая-то новая несвобода и новая внутренняя история.
РЖ: А что же вы делали все эти годы тотальной свободы?
Д.В.: Там... ну, если говорить конкретно, там мы осваивали полиграфические возможности. Мы сделали такой носитель для современного искусства, как календарь. И тут все было важно: и как его печатать, и цветоделение, и бумага, все на свете. Но главное, конечно, не в этом. Мы первыми открыли, что Путин - это герой поп-культуры. Что это явление массового народного сознания. До нас никто так не думал, все говорили - вы что, с ума сошли? До нас никто не пробовал его рисовать как массовую живопись. Был один портрет Никаса Сафронова, и все. Сейчас это стало модно. Мы открыли, что нет одного, официального Путина. Есть Путин разный, со своими настроениями, состояниями, Путин - живой человек. Тоже до нас это была закрытая тема. Ну и так далее.
РЖ: Мне кажется, путинский проект был, скорее, освоением вами пиаровских технологий: выставки в Госдуме, в Совете Федерации, вообще весь путь "наверх", без одобрения свыше ведь нельзя было все это напечатать...
Д.В.: Мне было очень интересно посмотреть, что за люди сидят в нашем парламенте. Моя мама, моя бабушка сформировали во мне, как и во всей нашей интеллигенции, такое трепетное, сказочное отношение ко всему, что было до семнадцатого года: ах, свобода, депутаты, Милюков, Родзянко... И вот я пришел туда и понял: все было точно так же. Так же они орали друг на друга, так же ненавидели, унижали своих помощников. Это были точно такие же люди. В этом и сила их, и слабость. Все повторяется. Миф рухнул. Вообще, когда я слышу рассуждения на тему "художник и власть", мне становится смешно. Надо сначала эту власть увидеть живьем, поздороваться за руку, поговорить, выяснить что-то - вот тогда можно рассуждать. Тогда есть тема. А так - темы-то нет.
РЖ: На путинских портретах, насколько я помню, тоже сначала были какие-то очень личные подписи. А потом они куда-то делись. Почему?
Д.В.: Формат календаря не позволял сделать подписи. На выставках они оставались.
РЖ: Дима, я вот видел вашу ленту в ЖЖ. В основном там самые свежие коллажи, монтажи, какие-то фотографии с подписями. Зачем живописцу ЖЖ?
Д.В.: Я забыл сказать, что именно интернет привел меня на этот новый этап, когда я снова говорю картинами о себе. Раньше это был очень длинный, растянутый во времени момент. Я собирал прессу, вырезал фотографии, долго их изучал, думал, представлял себе работу, начинались эскизы... Несколько месяцев. Иногда годы. Брежнев и Хонеккер заняли несколько месяцев. Потом несколько лет они ехали назад - из Европы, где работа сразу стала популярной и сделала мне имя, - обратно в Россию. И только благодаря тому, что событие было эпохальным, резонанс от картины не ослабевал... А потом я просто перестал успевать за событиями. И только интернет вернул мне эту возможность. Я слежу за событиями в режиме реального времени, скачиваю картинки, делаю подписи, и через несколько часов, пока еще не везде даже эта новость объявилась, еще не сказали о ней по телевизору, в моей ленте это событие появляется. И я вижу реакцию людей, я вижу, я чувствую, важно это или нет, и дальше уже я выбираю из этой своей личной новостной ленты те вещи, которые созвучны моей душе, моему сегодняшнему состоянию. Я снова стал попадать в такт времени. Теперь нужно, чтобы люди это увидели. Это главная проблема.
РЖ: А на что вообще живут современные живописцы?
Д.В.: Живут... да так же, как на Западе, благодаря галеристам. Если у галериста есть чутье, как, например, у Марата Гельмана, если он чувствует конъюнктуру и тенденции, то он работает с теми художниками и заказывает им такие работы, которые обязательно продадутся. Рынок современного искусства появляется и у нас, не только на Западе. Просто там он в десятки раз больше. Там публика более продвинутая и больше богатых людей, которые хотят покупать это искусство. А так... все одинаково. Просто другие масштабы.
Беседовал Борис Минаев
В качестве иллюстраций в интервью использованы следующие работы:
1. Дмитрий Врубель. Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви. 1993 г.
2. Дмитрий Врубель, Виктория Тимофеева. Путин и "Черный квадрат". 2002 г.