Издательство "Три Квадрата" выпустило четвертый альбом в серии "Открывая Россию/Discovering Russia", посвященной архитектурному наследию городов России в фотографиях американского исследователя Уильяма Брумфилда. За Тобольском, Тотьмой и Иркутском последовал Соликамск. Автор - профессор славистики университета Тулейна в Новом Орлеане, где он также читает курсы в Архитектурной школе. Преподавал в Гарварде, университетах Висконсина и Вирджинии. В 2002 году избран членом Российской академии архитектуры, с 2006-го - почетный член Российской академии художеств.
Интервью велось на русском языке. Редакция сохранила некоторые языковые особенности г-на Брумфилда.
РЖ: Насколько обусловлен ваш интерес к России тем, что вы родились и выросли на Юге Соединенных Штатов?
У.Б.: Все началось с русской литературы. Я рос в очень сложное время на Юге - время протестов, время острых расовых противоречий; как южанин, я тогда испытывал острое чувство смущения: в чем мы виноваты, в чем наша ответственность перед соотечественниками? И я нашел резонанс этим проблемам на очень глубоком философском уровне в романах великих русских писателей. Там ведь тоже вопросы о рабстве, о крепостничестве, о вине перед людьми, среди которых ты живешь, о справедливости, о войне.
Думаю, что, если перечитать произведения крупнейших южных писателей, в них можно найти что-то очень созвучное - чувство абсолютной важности нравственных вопросов. Это нас связывает. Осознание, что внутри человека всегда происходит сложнейшая борьба, послужило для меня в молодости толчком к более глубокому изучению русской культуры.
РЖ:Повлияло ли это впоследствии на ваше увлечение русской архитектурой?
У.Б.: Чем больше я работаю, тем большее сходство замечаю с положением дел в России. На Юге много городов - скажем, Саванна, Новый Орлеан, чье культурное наследие тесно связано с архитектурной средой. Наконец (и это замечали многие мои русские друзья, особенно в Вологде), американский Юг и Россию связывает глубокое уважение к традиции.
У нас тоже очень много разрушенных зданий. Такую поэзию руин, как на Юге, не увидишь в других частях Соединенных Штатов. Впрочем, это имеет отношение к моим более поздним работам. Я писал об этом в книге "Lost Russia ". Есть непосредственная связь между моими исследованиями и работами американских южных фотографов, таких как Клэренс Джон Лафлин/Clarence John Laughlin с его "Призраками вдоль реки Миссисипи"/"Ghosts along the Mississippi", где запечатлены руины великих особняков, построенных в XIX веке. Они потом были брошены на произвол судьбы и сейчас находятся в плачевном состоянии.
РЖ:Когда вы начали непосредственно заниматься русской архитектурой?
У.Б.: В свое время я получил докторат в Калифорнийском университете в Беркли, начал преподавать в Гарварде, но чувствовал, что что-то не складывается. И к концу пребывания в Гарварде, где я проработал шесть лет, я стал спрашивать себя, есть ли у меня особый дар к фотографии. У меня была выставка в бостонском Музее современного искусства совместно с выставкой Уокера Эванса (Walker Evans). Этого я не ожидал, все же я не профессиональный фотограф, однако тогда я решил, что стоит продолжать заниматься фотографией. Но продолжать в роли ученого, специалиста по русской культуре. Перейдя в другую область, я сохранил серьезные научные знания. В Беркли я всегда занимался литературой в историческом контексте, слушал курсы крупных специалистов по русской истории. У меня было не узкофилологическое образование. Хотя для западной публики русскую архитектуру трудно понять без литературы.
РЖ: С тех пор ваши собственные фотографии сопутствуют вашим научным материалам, и вы достаточно ревностно относитесь к тому, чтобы именно ваши снимки фиксировали то или иное здание...
У.Б.: Когда пишешь о культуре и архитектуре, возникает вопрос, видел ли ты это сам, и фотографии служат своего рода подтверждением. Я также визуально переосмысливаю действительность - с научной и творческой точек зрения.
Даже первые мои фотографии, сделанные летом 1970 года, до сих пор перепечатываются.
Меня поразило то, что я увидел на снимках. Объект не меняется, но он проходит через тебя. Это были не просто памятники архитектуры, на них наложилось мое восприятие, и я остаюсь им доволен, своим физическим ощущением архитектуры. Воспринимаешь вроде бы материальные объекты и параметры, но ты сам определяешь это восприятие.
Во время десяти месяцев стажировки в Ленинграде по научному обмену в 1971-1972 годах (тема моей диссертации была "Радикализм в русской литературе 1860-х годов", немало внимания уделялось Достоевскому) я постоянно фотографировал. Мои экскурсы по Петербургу стали поиском среды Достоевского.
РЖ:Делаете ли вы сознательное различие в своей работе между фотографией как художественным восприятием и как документацией?
У.Б.: Обычно, когда занимаешься полевой работой, видишь одно, но получаешь совершенно другое. Чем больше опыта, тем больше контролируешь процесс, но иногда лучше действовать спонтанно.
Я часто фотографирую руины... Я остро чувствую поэтичность руин и с этой точки зрения сознательно ищу среду, где может получиться художественная фотография. В декабре в Вологодской области, к югу от Череповца, я обнаружил страшно заброшенные места. Но даже заброшенный храм имеет особую ценность, поэтичность, которая заставляет задуматься о культуре, о людях, его создавших. Часто обнаруживаются уникальные формы, совершенно неизвестные на Западе.
РЖ:Почему русское зодчество практически не попало в западный канон?
У.Б.: Многое не входит в искусствоведческий канон, за исключением некоторых периодов русской истории, но даже эти моменты часто воспринимаются поверхностно. Часть своей миссии я вижу в том, чтобы открыть архитектурное наследие России не только западной публике, но и самим россиянам. В этом смысл нашей серии книг. Даже большинство русских не видели этих зданий.
РЖ: Вы уже несколько десятилетий занимаетесь фотографией архитектуры в России, но я заметил, что в последней книге серии использованы недавние фотографии. Почему?
У.Б.: До конца 80-х годов было трудно ездить по стране из-за ограничений. Однако настоящая работа в Вологодской области началась в 1995 году. Потом, через Институт искусствознания, благодаря его тогдашнему директору Алексею Комечу, я наладил контакт с Министерством культуры. Решающим моментом стал эпизод, когда Джеймс Биллингтон, глава Библиотеки Конгресса, увидел мои работы из Вологодской и Архангельской области, и для него это было откровением. Потом он инициировал при поддержке Конгресса программу "Встреча на границах", совместную русско-американскую программу. Он назначил меня главным специалистом по архитектуре и главным фотографом. Библиотека Конгресса оказывала мне поддержку во время поездок в Сибирь и на Урал, в издании этих книг.
У меня образовались знакомые, контакты, связи вдоль всей великой сибирской магистрали. Знакомые и друзья помогали увидеть то, что было нужно, преодолевать организационные трудности. В Красноярск попасть еще несложно. Но мне надо было посетить и Енисейск. Старейшие храмы находятся именно там. Первоначальный путь в Сибирь располагался к северу от нынешнего пути, который сформировался в конце XVIII века. Чтобы найти каменную архитектуру, надо ехать в отдаленные места, где сохранились самые ценные с исторической точки зрения памятники.
Порой поражаешься невероятному вандализму. Мы издадим книгу о Енисейске, скорее всего, как часть проекта, посвященного Красноярску. Там находятся удивительные храмы, полуразрушенные, часто оскверненные. Уровень вандализма просто невероятный. Есть исключения, например в Вологодской области: церкви стоят, но там внутри все уничтожено.
РЖ:С чем это связано?
У.Б.: Не знаю, это пока не вполне ясная страница русской культуры XX века. В этой серии я буду обращать внимание публики и на вандализм в том числе. В книгах описаны и показаны удивительные памятники, о которых следует знать, но также надо знать и о степени их разрушения. В этом преимущество посторонней спонсорской помощи. Я не обязан ничего рекламировать. Надо непременно показывать не только достижения неизвестных мастеров, но и обращение с их наследием последующих поколений.
РЖ:Как был найден формат серии?
У.Б.: Директор института Кеннана в Вашингтоне, Блэр Рубл, увидел номер журнала "The Harriman Review", полностью посвященный моей работе в Петербурге. Там были фотографии и вступительное эссе Ричарда Вортмана. Рубл сказал, что нужно было бы сделать серию книг такого формата о моей работе в регионах. Он видел мой "Вологодский альбом", но это было в твердом переплете. А что если издать серию книг в мягком переплете и в подобном формате? Затем Сергей Митурич, директор издательства "Три Квадрата", нашел подходящий формат, дизайн.
РЖ: В ваших фотографиях мало резких ракурсов. Для вас важна именно достоверность, вы избегаете резких композиций?
У.Б.: Да, но не всегда. Как правило, я близко подхожу к зданию, у меня хорошая оптика, позволяющая снимать памятник с близкого расстояния. Также стараюсь включать элементы окружающей среды. Для малознакомых мест достоверность изображения особенно важна. Однако это не исключает желания передать остроту восприятия, особенно в интерьерах. Для меня есть вещи важнее ракурса, мне необходимо чувство равновесия. Освещение, восприятие формы - это самая важная, самая сложная задача.
РЖ:Изменился ли ваш технологический подход в последние годы?
У.Б.: На цифровую камеру не снимаю. У меня старая оптика, которая не совсем приспособлена к новым цифровым аппаратам. Я уже решил, что буду работать на пленке, хотя интенсивно занимаюсь сканированием. Пленка (это касается авторских прав) все-таки свидетельство, что это моя работа, это доказательство авторства и факта "паломничества". Цифровые камеры подрывают смысл авторства. Какая разница, раз мы обмениваемся дисками, файлами! Но вот пленка...
Важнее программное обеспечение, которое позволяет развивать, дорабатывать снимки. Но все равно пленка существует. И это меня успокаивает, особенно когда вносишь изменения. Оригинал всегда остается.
РЖ:Какой вам представляется судьба наследия, запечатленного вами?
У.Б.: Во-первых, в моих книгах всегда указана точная дата съемки. Время "паломничества" зафиксировано. Я придерживаюсь научного подхода в полевой работе, как у этнографов. Облик зданий меняется, иногда они навсегда исчезают, особенно если речь идет о деревянных памятниках, и я могу это доказать. У меня есть фотографии зданий, которых больше нет, - результат поджогов, халатности, часто простого небрежения.
РЖ: В чем заключается ответственность общества в таких случаях? Какая модель развития гарантирует сохранность этих памятников?
У.Б.: Я пытаюсь обходить такие вопросы. В основном тексты у меня исторические, повествовательные, формальные, описывающие структуру, состояние памятников. Моя задача - передать то восприятие, которое удалось запечатлеть в процессе моей работы. Главное - сохранить культурное наследие, те нити, которые были разорваны или повреждены. В свое время будет представлена и советская архитектура. Если делать книгу о Комсомольске-на-Амуре или Хабаровске, советская архитектура обязательно должна присутствовать, и она мне тоже интересна.
Но главное в старых городах - показать памятники и их нынешнее состояние. Я, в общем, посторонний человек, который посвятил свою жизнь именно этой культуре, который, возможно, вник в нее гораздо глубже, чем многие "непосторонние". Но я все-таки ценю свою роль наблюдателя.
Для меня лучше избегать резких высказываний и резких ракурсов, сохранять спокойствие, которое постепенно открывает очень много сложного. Если же человек считает, что такой подход неинтересен, это значит, что он просто не умеет или не хочет задуматься о том, что стоит за этим равновесием. Равновесие - это ответ хаосу. Архитектура, в сущности, как система отношений основана на чувстве равновесия. Для меня чувство пропорции и равновесия - цель фотографии.
РЖ: Как долго вы будете работать над серией?
У.Б.: Нет конкретных сроков. Следующий выпуск посвящен Соликамску, потом Каргополю - там, может быть, будет два тома: Каргополь, потом Каргополье, затем Чердынь. Думали Соликамск и Чердынь опубликовать вместе, но это оказалось невозможно из-за богатства собранного материала. Мандельштам был в Чердыни, что чуть было не закончилось для него трагически. Когда пишут об этом эпизоде в жизни Мандельштама, что знают о Чердыни? В 30-е город пережил трагедию, как и вся страна, но более ранний пласт культурного наследия там весьма богат.
РЖ: Собираетесь ли вы заниматься европейской частью России?
У.Б.: Возможно. Я думаю о Смоленске, Туле, но не о Золотом кольце - в каком-то смысле это исчерпанный материал. Я очень ценю его памятники, но они не являются приоритетом этой серии.
РЖ: Какова реакция в России на серию?
У.Б.: У меня очень ограниченная информация. Когда накопится материал, люди начнут обращать внимание. Сейчас не совсем понимают диапазон моей работы. Надо смотреть шире, ведь эти издания - плод долгих лет работы в регионах. Россия гораздо богаче, чем предполагают многие, здесь все надо видеть своими глазами.
Параллельно мы развиваем электронный архив, но необходимый контекст создает книга. Текст, фотографии - своего рода процесс, и в этом тоже присутствует какое-то равновесие.
РЖ: В России сейчас кризис архитектурного мышления. Могут ли ваши книги как-то повлиять на ход дискуссий, споров?
У.Б.: Могут, но я не особенно на это надеюсь. Национальный стиль создается не посредством сиюминутного умысла, а благодаря культуре. Что такое культура? Это не только образование, но и вопрос заинтересованности, в самом широком смысле, в окружающей среде, в окружающем мире. По мере того, как мы открываем для себя окружающий мир, мы обостряем способность восприятия. Я надеюсь, эти книги будут способствовать обогащению нашего понимания культуры, рано или поздно и они окажут свое влияние, но пусть лучше это произойдет косвенным образом.
Беседовал Павел Абельский