"Русский журнал": Уважаемая госпожа Каррер Д’Анкос, на ваш взгляд, есть ли у историков разных стран консенсус по поводу истории сталинизма? Насколько различаются подходы российских и зарубежных ученых в изучении сталинизма?
Элен Каррер Д’Анкос: В первую очередь российские и зарубежные ученые по-разному воспринимают саму проблематику: иностранные специалисты демонстрируют менее живой, менее эмоциональный подход, чем русские историки.
Если же говорить о научной проблематике, то здесь существует консенсус по поводу базы сталинской системы. Более дискуссионным является вопрос о личности Иосифа Сталина, точнее, его роли в создании и функционировании системы. Здесь историки делятся на тех, кто считает, что его личность играла громадную роль, и тех, кто не готов поставить Сталина на первое место в сталинской системе.
Также историки по-разному решают проблему преемственности и соотношения сталинской системы с ленинской. Я, например, принадлежу к школе, которая считает, что все корни сталинизма восходят к Ленину. Соответственно, нельзя разделять Ленина и Сталина, хотя, конечно, личность Сталина значительно усовершенствовала систему, выдуманную Лениным.
Я согласна с общепризнанным утверждением, что сталинская система по-настоящему тоталитарная и крайне эффективная. Но если посмотреть, на что она была ориентирована, то ее суть не в достижении истинной эффективности, а в эффективном командовании общественным мнением и обществом.
РЖ: Можно ли говорить о том, что Сталин – это выражение сути советской системы? Или сталинизм является уникальным феноменом?
Э.Д.: Сталина не стоит отождествлять с советской системой. Все-таки сталинизм – это уникальный феномен. Вообще, советская система могла бы быть другой, ее развитие не было абсолютно предопределено. Хотя многие будущие принципы и контуры системы стали обозначаться уже с того момента, как Владимир Ленин упразднил Учредительное собрание.
Но бесспорен факт, что то, что называют советской системой, – это детище Сталина. Эта система перестала существовать раньше, чем развалился Советский Союз. Ее начали постепенно разбирать все те, кто приходил к власти после Сталина, причем отсчет стоит вести практически с момента его смерти. Страх был такой силы, что считали необходимым адаптировать систему, лишить ее возможностей единоличного и безраздельного правления. Много в этом направлении сделали и ХХ съезд, и Хрущев. Даже при Брежневе система в какой-то степени разбиралась.
Не стоит преуменьшать и значение внешних влияний на Советский Союз и советскую систему. Мир сильно изменился, в том числе и в технологиях. В отличие от немецкой системы, которая никогда не была закрытой, советская система являлась автаркической до конца 1960-х годов. После чего она под влиянием мировых тенденций стала меняться. Просто потому, что технология обязывала.
РЖ: Какие ваши наиболее яркие впечатления от конференции? Может быть, вы узнали о Сталине что-то принципиально новое?
Э.Д.: Нет, я никогда не открываю для себя новых ярких фактов ни на какой научной конференции. Так было и в этот раз. Больше всего меня впечатлил Даниил Гранин, которого я знала и раньше. Его выступление для меня – это самый высокий момент конференции.
РЖ: На итоговой пресс-конференции прозвучала идея о законодательном закреплении десталинизации. Как вы относитесь к этой идее? Можно ли здесь вспомнить какие-либо международные прецеденты?
Э.Д.: Я не очень понимаю, что это означает. Но я уверена, что не нужно ничего запрещать в демократической стране, тем более когда еще живы люди. Существует такое понятие, как ответственность человека. Это очень важный факт.
РЖ: Каково ваше отношение к появлению в последний день на конференции министра науки и образования России Андрея Фурсенко?
Э.Д.: На мой взгляд, министр образования пришел на конференцию, чтобы показать, что он готов и может взять на себя ответственность. Этот поступок характеризует его крайне положительно.
Беседовала Любовь Ульянова.