Смерть всегда представляется человеку чем-то особенным, выходящим за привычные рамки наших представлений о существующем мире - каким-то шагом в запредельное ничто, омывающее морями ойкумену. В этом своем значении (от себя добавим - далеко не единственном и, быть может, не самом важном) смерть есть лучшее мерило абстрактных человеческих ценностей. Потому-то дети не ведают ни страха, ни пиетета перед ней, что никакие ценности ими еще просто не усвоены: им позволено быть жестокими хотя бы потому, что смерти, как и жизни, еще необходимо научиться.
Когда после странной и еще до конца никем и ни кому не объясненной смерти экс-президента Югославии Слободана Милошевича в камере Международного уголовного трибунала для бывшей Югославии (МТБЮ) в Гааге весь мир кинулся выискивать виноватых, стало очевидно, что медицина вновь восторжествовала над культурой и искусству постижения смерти каждый раз необходимо учиться заново.
В судорожных попытках прокомментировать, убивал ли Гаагский трибунал Милошевича или же "сербский тиран" ушел из жизни самостоятельно, нам видится, прежде всего, нежелание и неумение говорить о тех ценностях, олицетворением которых был Слободан Милошевич. Действительно, акцентировать внимание на ишемической болезни сердца - намного удобней. Знатокам практической медицины есть где развернуться.
В сущности, вопрос о легитимности и адекватности МБТЮ разрешила главный прокурор Международного трибунала по бывшей Югославии Карла дель Понте, заявившая, что "глубоко сожалеет о том, что в результате смерти Милошевича жертвы преступлений и их родственники лишились возможности стать свидетелями торжества правосудия. Что же касается просьб Милошевича разрешить ему поехать на лечение в Москву, то Карла дель Понте не видит причин для сожаления по этому поводу". Навязчивая кровожадность дель Понте легко объяснима и с пресловутым "соблюдением законности" ничего общего, разумеется, не имеет: Европе немного скучно в темнице своей политкорретности. Кинуть на растерзание европейскому обывателю лидера такого масштаба, как Милошевич, дорогого стоит, и уже ради одного только этого стоило затевать человеколюбивые бомбежки сербских женщин и детей.
Недавнее более чем странное самоубийство судимого все тем же трибуналом лидера хорватских сербов Милана Бабича, находящийся на свободе бывший премьер Косово Рамуш Харадинай (вот уж кто, казалось бы, военный преступник), отказ от предоставления Слободану Милошевичу лечения в Москве - все это легитимности Гааге не добавляет.
Однако важным нам представляется совсем другое. Важным представляется та идеологическая доктрина, которой отчаянно сопротивлялась Европа и которую отстаивал перед обвинителями бывший сербский президент. Кроме этой идеологии, в истории все равно ничего не останется: в век оптоволокна судьбы и даты порастают травой еще быстрее, чем сто лет тому назад.
Слободан Милошевич пришел к власти в 1989 году с чудовищным, по существу, обращением к своему народу: "Никто не имеет права бить вас". Сразу же, на уровне стиля, сербский лидер безошибочно точно очертил границы между самим собой и народом: бить впредь нельзя было не "нас, сербов", а " вас, сербов". Милошевич сам определил собственную роль: он хотел быть не национальным лидером, а, как это модно сейчас говорить, "кризисным менеджером" расползающейся на глазах страны. Отличие первого типа руководства от второго предельно прозрачно: "менеджер" заботится о выполнении работы и о сохранении личных преференций, национальный лидер оперирует иными понятиями - целостности народа и суверенности государства.
Чудовищность первого высказывания Милошевича в том, что, придя к власти со здравой и, по сути, единственно верной в сложившейся ситуации патриотической риторикой, он не мог быть "менеджером". Историческая целесообразность навязала ему роль национального лидера всего сербского народа, который оказался шире, чем просто "корпорация" или огромное акционерное общество. "Кризисный менеджмент", возможно, мог бы стать самым разумным выходом из очередного периода балканской нестабильности, если бы только сербы согласились стать которой уже по счету малой европейской народностью, заняв пустующее место где-нибудь между португальцами и норвежцами.
Но первое, с чем столкнулся Милошевич, было страстное желание сербского народа на самоопределение и суверенность не в чьих-то навязанных извне рамках, а собственных, установленных нацией границах. Приняв этот вызов, президент Сербии вынужден был "собирать территории". Решения 1992 года о создании на основе Сербии и Черногории Союзной Республики Югославии было неизбежным следствием принципа, описанного еще Львом Троцким: " Для многих, если не для большинства, угнетенных наций и национальных групп и осколков самоопределение означает расторжение существующих границ и расчленение нынешних государств"1. И поддержка Милошевичем хорватских и боснийских сербов была частью большой работы по созданию нового суверенного государственного образования, которое в перспективе могло бы стать важнейшим фактором политики Балканского региона. Тогда-то Милошевич и заслужил право говорить от имени всех сербов, тогда-то многим и показалось, что на их глазах свершилось настоящее рождение национального лидера.
Но высказывание "Никто не имеет права бить вас" так и не было переформатировано: несмотря на то, что Милошевич спокойно и свободно говорил за сербов, слов "мы, сербы" так и не прозвучало. За это, а вовсе не только за свои постоянные метания между Россией и НАТО сербский лидер и расплачивался всю свою жизнь. К словам вообще стоит относиться крайне осторожно, а уж к идеологическим формулировкам - тем более. Не сумев принять навязанную историей роль, Милошевич в конечном счете проиграл, и проиграл не на выборах 2000 года и не Воиславу Коштунице. Нереализованной оказалась та ценностная миссия, которую взял на себя представший вскоре перед Гаагским трибуналом политик, - миссия "собирания земель и строительства нации".
Из своего поражения Милошевич, уже находясь под судом, извлек множество отдельных внятных и ясных формулировок несостоявшейся когда-то победы. Однако время ушло безвозвратно, а после смерти Слободана - как бы к нему ни относились сами сербы - история независимости Сербии (или Югославии, как угодно) может считаться закрытой. Европе теперь нет необходимости даже доказывать сомнительную причастность Милошевича к "военным преступлениям": мертвые сраму не имут. Впрочем, радоваться Европе не от чего. И дело не в том, что "законнице" дель Понто не дали довести до конца дело (за шесть лет его можно было бы закончить несколько раз), а в том, что с европейской карты окончательно исчезло последнее государство, претендовавшее на вненатовский, свой собственный суверенитет. И это - фатальное поражение Старого Света, который в скором времени будет задвинут на задний план мирового театра политической игры, став навеки королевой для парада и сытым потребителем производимых "третьим миром" благ. Дай бог, и Сербии перепадет что-нибудь.
А Слободан Милошевич, как и любой другой политик, не был ни плохим, ни хорошим. Он искренне пытался избежать груза ответственности национального лидера возрождающегося народа - это и предрешило его судьбу, которая не закончилась смертью, а всего лишь стала фактом истории и началом нового мифа о сербах, которым так и не дали стать свободным народом.
У нас есть все основания полагать, что у этого мифа будет долгая жизнь.
Примечание:
1 Троцкий Л.Д. Программа мира // Троцкий Л. К истории русской революции. - М., 1990. - С. 133