Альтист Максим Рысанов родился на Украине, учился в Москве и Лондоне, где сейчас живет. Он выступает по всему миру, имея партнерами таких музыкантов, как "наши" пианист Яков Кацнельсон и скрипач Роман Минц и "европейцы" Жаннин Янсон, Юлиан Рахлин, Миша Майский, Гидон Кремер, Виктория Муллова, среди которых, получается, "наших" большинство. Концерты в Москве для Рысанова едва ли не ритуал - музыкант вкладывает в них гораздо больший смысл, чем живущие здесь. В беседе с корреспондентом "Русского журнала" Мариной Борисовой Рысанов рассказал, в чем он видит преимущества постоянной консерваторской публики.
"Русский журнал": Максим, на одном из ваших последних концертов в Москве был неполный зал, что не соответствует ни его уровню, ни вашему курикулуму. В чем вы видите причину?
Максим Рысанов: Боюсь, что причина самая элементарная - дачный период. Конец недели, суббота, погода шикарная, просто не повезло.
РЖ: То есть дело не в организации? Можете назвать основной недостаток организации российский концертной жизни?
М.Р.: Во всем мире есть одна проблема - деньги. Классическая музыка приблизилась - может, это и хорошо - к поп-музыке. Артисты, которые добились популярности... как я понимаю, это связано с большими деньгами, крупными PR-компаниями. Существует такое понятие, как "продающийся артист". Оно пошло от крупных звукозаписывающих фирм - EMI, DECCA, Deutsche Grammophon и Sony. Эти компании последние годы стали приближаться к широкому кругу слушателей за счет упрощения и снижения интеллектуального уровня продукции: она предназначена не для тех, кто понимает, а для тех, кто просто хочет послушать. У меня есть друзья, которые записываются на этих компаниях. Их программные менеджеры решают выпустить, например, Моцарта. Но вместо записи его концертов предлагают сделать что-нибудь поинтересней, чтобы лучше продавалось. Например, обработку очень известных арий - переложение для струнного квартета. Хотя все это - естественный ход событий. Раньше поп-музыка не существовала отдельной "струей", как это случилось в XX веке; все композиторы писали развлекательную музыку - дивертисменты, танцевальные сюиты, она игралась на балах - "тусовках" того времени. Но классическая музыка приобрела очень серьезный вид в XX веке, потому что отделилась от попсы. А сейчас, возможно, они снова сближаются. Но всегда так было: массы не могут пережевывать серьезную информацию, да и не нужно это. Человек приходит с работы, даже если это интеллектуальный труд, ему хочется отдохнуть - он же не будет слушать симфонию Шостаковича, чтобы совершенно загрузиться на ночь! Такая музыка все равно останется для очень узкого круга. Шенберг, создавший 12-тоновую систему, говорил: "Вот вы посмотрите: через сто лет после моей смерти дети на улице будут напевать мои мелодии!" Мелодии! О каких мелодиях идет речь? У него в голове это звучало, как мелодия! Для узкого круга поклонников это может казаться мелодией, но для массы - невозможно!
РЖ: Вы живете в Лондоне и регулярно приезжаете в Россию. С каждым выступлением у вас связаны определенные ожидания - зал, количество публики, прием, пресса. Эти ожидания оправдываются?
М.Р.: В основном ожидаю качественного исполнения от себя. Да, я могу расстроиться, если неполный зал или какое-то интервью не вышло накануне концерта. Каждому, кто заботится о своей карьере, это будет неприятно. Но все равно самое главное - выступить в Москве. Для меня Москва - самое страшное место. Потому что я здесь учился, знаю, какие люди посещали Московскую консерваторию, - легендарные личности. Выйти в Малый зал консерватории, где играли Давид Ойстрах, Лев Оборин, Квартет им. Бородина, Федор Дружинин, - особая ответственность. Дома всегда трудно играть. Потому что играешь для своих. Например, минут за пятнадцать до этого концерта я вдруг начал сильно волноваться, потом с первой ноты это ушло. Видимо, выступать на московской сцене - какая-то особая ответственность.
РЖ: Долгое время Россия была выключена из мирового музыкального рынка. Является ли она сейчас его частью, едины ли законы существования в Лондоне, Москве и Ростове?
М.Р.: Безусловно. Москва - это мировой музыкальный центр. Пожалуй, сейчас законы действительно стали одинаковы. Возникла система выживания за счет экстракачества. Не то, что у нас было раньше. Если решили отправить человека на конкурс и он не получил там первую премию, его карьера могла закончиться в музыкальной школе Рязани. А сейчас - я специально не сказал о выживании таланта, но именно об экстракачестве - музыка, наш академический мир стали, как бы это ужасно ни звучало, бизнесом. В Европе и по всему миру это так. Организаторы всегда несколько раз подумают, прежде чем пригласить артиста, о том, как будет продан зал. То есть все упирается в деньги. Это, конечно, плохо, но, с другой стороны, это естественный процесс. Уже нет такого, что министр культуры решает, кто будет звездой.
РЖ: У вас два опыта получения образования - здесь и там. Можно ли определить разницу по сути?
М.Р.: Я приехал в ЦМШ в 1989-м, поступил в пятый класс. Это был еще Советский Союз, поэтому система была иной, чем здесь сейчас и тем более на Западе. Здесь я закончил учиться двенадцать лет назад и учился только в Центральной музыкальной школе, в Консерватории - нет. Выпал случай: я получил стипендию и уехал в Лондон в Guildhall School. Если бы я учился здесь в консерватории, может, разницу чувствовал бы не так сильно. В моем выпуске несколько человек, моих друзей, вообще сменили профессию. А ведь они учились в Центральной музыкальной школе! А в Советском Союзе, если ты заканчиваешь ЦМШ, выбора почти нет - либо в Консерваторию, либо в Гнесинский институт. После окончания вуза человеку 25-26 лет, и он ничего не знает, кроме музыки. На Западе иначе: там никто никого не заставляет. Если у молодого человека действительно есть любовь к музыке, он будет сам развиваться, испытывая потребность. И педагоги будут способствовать. И не будет давления, как здесь.
РЖ: Есть ли, на ваш взгляд, у нашей системы образования какое-то неоспоримое преимущество перед всем миром?
М.Р.: Безусловно. Ведь на самом деле благодаря русской школе - будем говорить о струнной школе - сейчас в мире такой высочайший уровень. Многие наши педагоги разъехались и стали преподавать по всему миру. Именно здесь лет сто назад группа людей продумала: как сделать, чтобы на скрипке было играть удобно? Ведь до этого времени, еще при Брамсе, каких-то технических моментов просто не существовало. Например, не было переходов, позиций. Сейчас это кажется невозможным. Во времена Баха была другая система игры, и в барокко мало музыки, написанной в верхних позициях. Они доходили левой рукой до корпуса, упирались в него, и насколько могли изогнуть кисть вверх, настолько получалось взять высокий звук. Например, когда знаменитый Крейслер, сидевший как-то в жюри конкурса, услышал, как один из советских музыкантов играет каприс Паганини, он подбежал к нему и спросил: "А как у вас вот это место наверху получается - ведь это трудно?" Музыкант ответил: "Вы имеете в виду то, что в восьмой позиции?" Крейслер изумился: "Что? Что такое восьмая позиция?" Именно здесь, у нас вся технология была доведена до идеала.
РЖ: Назовите имена.
М.Р.: Начало XX века - Ямпольский, затем Янкелевич.
РЖ: Мы определили главное достоинство нашей системы образования. А есть ли какой-то неисправимый базовый недостаток?
М.Р.: Не знаю. Сейчас времена другие. То, что было при Советском Союзе, я уже называл: воспитание из-под палки. Знаю людей, которые закончили ЦМШ и Консерваторию и совсем не любят музыку. Как это возможно? Мне кажется, это самый большой недостаток.
РЖ: А много ли детей, закончивших музыкальную школу, любят музыку?
М.Р.: Думаю, что немного. А те, кто, закончив школу, ее любят, и должны ею заниматься. Сейчас музыкантов развелось - как пол-Китая. Нас очень много, и много тех, кто не должны этим заниматься.
РЖ: Чувствуете ли вы, что нужны здесь, что являетесь персоной российской музыкальной жизни?
М.Р.: Да, чувствую. Может, не в той степени, как бы хотелось. В Европе у меня, например, график расписан. Наверное, если бы я жил здесь, принимал бы большее участие в концертной жизни. Но все равно - здесь моя территория, и хочу верить, что и для нее я свой.
РЖ: Сложилась такая модель: музыкант, воспитывающийся в России, уезжает на Запад, живет там и приезжает сюда как гастролер. Как вы ее оцениваете и как она будет, на ваш взгляд, развиваться?
М.Р.: Лично для меня это хорошо, потому что я в конечном итоге выбрал золотую середину, проучившись в Москве восемь лет, потом столько же в Лондоне. Вся информация, заложенная здесь, осталась во мне, что-то добавилось, и случился "микст". Мне кажется, изучение других культур, особенно в классической музыке, очень важно. Так воспитывается вкус. Он уже другой, чем у тех, кто, не имея желания или возможности уехать, сидел на одном месте. Посмотрите: очень многие русские композиторы проводили время за границей. Тот же Глинка, наш отец. И Рахманинов, и Прокофьев - думаю, большинство. Это очень важно.