Чацкий любит Софью, которая любит Молчалина,
который любит Лизу, которая любит буфетчика
Петрушу, который любит Фамусова, который
не любит ничего нового и прогрессивного.
Ю. Ким
Позвонил хороший знакомый, редактор педагогической газеты. Попросил подписать отчаянное коллективное воззвание против грядущей вроде бы отмены обязательных выпускных школьных сочинений. "Вы представляете себе?! Ведь они опускают литературу до уровня пения и рисования! Ведь это приведет к тому, что престиж литературы будет подорван окончательно!"
Я что, я подпишу, мне не жалко... Только безнадежно все это. Не вижу я большого смысла в составлении коллективных петиций, призывающих обуздать бессовестный ураган "Катрина". Пора уже, кажется, признать: сегодняшнее невеселое положение дел с предметом под названием "школьная литература" есть логическое и неизбежное следствие вполне пренебрежительного отношения постсоветского общества к этому предмету и к филологии в целом.
Каково было место литературы в советской школьной иерархии и соответственно в сознании советского человека? Набившее оскомину и неуклюжее слово "литературоцентризм" тем не менее точно передает суть имевшего место положения вещей. Вспомните сами, чьими гипсовыми профилями украшались фасады послевоенных московских и провинциальных школ? Не Маркс - Энгельс - Ленин - Сталин, не Кулибин - Бутлеров - Менделеев - Лобачевский, а именно А.С.Пушкин, Л.Н.Толстой (зеркало русской революции), М.Горький (буревестник пролетарской революции) и В.В.Маяковский (трибун большевистской революции) ежеутренне мозолили глаза спешившим на занятия хмурым от недосыпа ученикам. Товарищ Сталин лично звонил по телефону Пастернаку, Булгакову и Афиногенову. Товарищ Хрущев лично пробивал в печать повесть Солженицына. Товарищ Брежнев лично получил Ленинскую премию по литературе за свои (написанные группой видных прогрессивных журналистов) мемуары.
В советской системе образования, жестко вбивавшей в юные головы основополагающие государственные схемы и догматы, литературе отводилась почетная роль идеологического поводыря и толмача.
В начале 1990-х годов обрыдлые схемы были порушены, лживые догматы отменены. И слава Богу! Однако на смену пришла затяжная эпоха жалкого прагматизма с ее ключевым лозунгом-вопросом: "Что я с этого буду иметь?".
Вот типовой для нашего времени диалог учителя с гуманитарно-ориентированным учеником одиннадцатого класса:
- Ты после окончания школы куда поступать собираешься?
- На юрфак.
- Почему не на филфак? Юриспруденция увлекает?
- Не-а... Скука смертная... Но ведь после юрфака устроиться легко. А филология... кому она сегодня нужна?
Говорится это с голоса самого государства, которое сегодня относится к филологии как к нелепому и безнадежно устаревшему архитектурному излишеству. Совсем скоро оно осыплется, ну да ничего, потеря невеликая - дырку цементом зашпаклюем.
Наверное, жалкий прагматизм как идеология может быть оправдан в стране, ценой неимоверных усилий выбирающейся из экономической пропасти. Но государству, где нормальная жизнь более или менее налажена (спасибо Горбачеву с Ельциным и Гайдару с Чубайсом!), пора бы уже понять, что процветание, покой и всеобщая относительная терпимость не в последнюю очередь обеспечиваются бережным взращиванием и бескорыстной поддержкой тех областей человеческой деятельности, которые прямой выгоды государству и населению не приносят. Филология и литература в школе (как важная составляющая часть филологии) в сферу таких областей, безусловно, входят.
Вспомним рабочие определения науки о литературе, сформулированные двумя выдающимися гуманитариями нашего времени: филология это - "служба понимания" (С.С.Аверинцев), которая "существует только для того, чтобы выявить порядок в хаосе окружающего нас мира (и мира литературы в том числе)" (М.Л.Гаспаров). Читая художественные тексты на уроках литературы, ученики вместе с учителем как раз и пытаются структурировать хаос, понять, почему поэт выбрал для своего произведения этот, а не другой стихотворный размер, почему воспользовался этим, а не иным словом.
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
Очень многие с детства помнят эти строки Владимира Маяковского. Ими открываются все сколько-нибудь представительные собрания сочинений поэта, сборники его ранней лирики, а также подборки Маяковского в хрестоматиях и антологиях. Но хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь задумывался: о какой "карте" идет речь в первой строке стихотворения? О географической (резко выплеснутая краска образует на унылой "карте будня" пятно - новый материк, еще не освоенный путешественниками и учеными)? Или подразумевается игральная карта ("я сразу смазал карту" в колоде приевшегося распорядка)? Или, может быть, говорится о карте вин и блюд (ведь дальше упоминается про "стакан" и "блюдо студня", а еще дальше - про "чешую жестяной рыбы")? Или для адекватного восприятия стихотворения Маяковского нужно держать в голове все три значения слова "карта"?
Мы задумались, мы попытались найти ключ к пониманию поэтического слова, мы начали разрушать инерционное восприятие текста, мы нащупываем способы его пристального, медленного чтения. Хочется надеяться, что долгая и упорная тренировка разовьет в нас редкое умение сходным образом анализировать все явления, встречающиеся нам на жизненном пути. Будем же учиться медленно читать текст на уроках литературы, чтобы потом наслаждаться медленным чтением текста самой жизни!
Так или примерно так должен рассуждать о школьных уроках главного гуманитарного предмета просвещенный гражданин развитого государства. Но нам, похоже, еще долго придется мириться с тем, что профессию "филолог" взрослый мужчина сегодня воспринимает как постыдное хобби, и с тем, что наши дети, желающие увильнуть от выполнения домашнего задания, на строгий родительский вопрос: "Какие завтра уроки и что на завтра задано?", скорее всего, ответят: "А, ерунда! Ничего серьезного. Пение, рисование, физкультура, два труда... И литература".