Лариса Александровна Савельева - филолог-славист, переводчик с сербского и хорватского языков.
Среди переводов с сербского: романы "Хазарский словарь" (1991 - сокращенный вариант, 1997 - полная версия), "Последняя любовь в Константинополе" (1997), "Внутренняя сторона ветра" (1997), "Ящик для письменных принадлежностей" (2000), "Уникальный роман" (2006), "Другое тело" (2007), повести для детей "Пестрый хлеб" (2004) и "Невидимое зеркало" (2004), сборники рассказов "Вывернутая перчатка" (2002) и "Страшные любовные истории" (2002), пьесы "Кровать для троих" (2003) и "Свадьба в ванной комнате" (2006), сборник эссе "Роман как держава" (2004) Милорада Павича, романы "Атлас, составленный небом" (1997), "Осада церкви Святого Спаса" (2001) и "Книга с местом для свиданий" (2005), сборник рассказов "Остров и окрестные рассказы" (2006) Горана Петровича, романы "Парижский поцелуй" Ясмины Михайлович (2008), "Ночь генерала" Вука Драшковича (1996) и др.; с хорватского: романы "Форсирование романа-реки" Дубравки Угрешич (2002), "Смерть Вронского" Неделько Фабрио (2005), "Ухо, горло, нож" Ведраны Рудан (2008), пьеса "Дети священника" Мате Матишича (Московский театр им. Пушкина, сезон 2004-2005), рассказы Слободана Шнайдера (1996), Миленко Ерговича (2000, 2006) и др.
Лауреат премии Библиотеки журнала "Иностранная литература" и издательства "Азбука" (1997) за перевод романа "Хазарский словарь" Милорада Павича и премии Сербского Пен-центра (2003) за переводы сербских писателей на русский.
"Русский журнал": Каким должен быть текст, чтобы вам захотелось его перевести?
Л.С.: Трудно сказать. Он должен быть хорошим в том смысле, что в нем должна быть искра Божья и внутренняя логика. И он не должен противоречить моим основным убеждениям. Много раз меня просили перевести книги, работа с которыми мне казалась с этой точки зрения абсолютно невозможной.
РЖ: А вы быстро понимаете, что текст оригинала "ваш" или не "ваш"? На первых страницах?
Л.С.: Ну, может, не на первой-второй, хотя и такое бывало. К пятой странице уже ясно: можно этим заниматься или нет.
РЖ: Как получилось, что вы взялись за Павича?
Л.С.: До "Хазарского словаря" я его не читала. Я попала в Белград на семинар для иностранных славистов в разгар бума на эту книгу, она стояла во всех витринах. Нас привезли на радио и устроили конкурс на знание тогда еще югославской культуры. Первым трем победителям предложили взять любую из выставленных там книжек, среди которых было много, как принято говорить сейчас, "модных" новинок. Я схватила "Хазарский словарь", зная, что он имел бешеный успех на Франкфуртской ярмарке. А на обратном пути в Москву я прочитала его за полтора дня, лежа на верхней полке.
РЖ: Мужскую или женскую версию?
Л.С.: Не помню. Они ведь отличаются одним абзацем. И с тех пор я носилась с мыслью его перевести, но печатать его не хотели. Это был, наверное, 1984 год. Потом, когда нашлись издатели, трудно было договориться с Павичем по деньгам - права были проданы французам, но в конце концов все получилось.
РЖ:Впервые его опубликовала "Иностранка".
Л.С.: Да, сокращенный вариант. Павич сделал широкий жест: обычно он трепетно относится к целостности своих текстов.
РЖ: А вы показывали ему свой перевод перед публикацией? Н.М.Шульгина рассказала, что это было условием Кундеры перед публикацией его "Шутки" в журнале, он вообще изучает переводы своих текстов на другие языки.
Л.С.: Хотя Павич знает русский, он не интересовался моими переводами настолько, хотя, конечно, потом читал и хвалил.
РЖ: Вы переводите "близко" к тексту или все зависит от произведения?
Л.С.: Не понимаю, что значит "ближе к тексту" или "дальше". У меня нет опыта перевода ни с экзотических языков, ни даже с английского, французского или немецкого. Не знаю, как переводчик ведет себя с ними, но, поскольку и сербский, и хорватский близки по строю фразы русскому, славянским языкам, не вижу смысла даже в этом уходить далеко от текста.
РЖ: Вы переводите в основном игровых авторов (Павич, Петрович, Рудан). Вы их приближаете к русскому читателю?
Л.С.: Дистанцию надо соблюсти, но я это не мозгами понимаю, а чисто интуитивно. Не люблю, когда в переводе появляются русские пословицы, по-моему, намного лучше перевести их буквально и, возможно, объяснить. Ведь в сознании нашего человека, который не представляет себе, что такое хорватская женщина пятидесяти лет, как в случае Ведраны Рудан, возникнет советская тетка (других-то здесь почти не было), а связи с образом из книги - никакой.
РЖ: Можно сказать, что одних вам переводить труднее, чем других, или всех одинаково?
Л.С.: Можно сказать. Павича переводить легко. Сколько он написал, столько я и перевела, я его люблю и очень уважаю, он замечательный господин XIX века, который великолепно чувствует себя в XXI веке. Конечно, это все равно труд, но труд-игра, а Горана Петровича, особенно "Осаду церкви Святого Спаса", переводить было трудно, ужасно трудно, я даже сначала, ну, когда просто прочитала, подумала, что такую книгу перевести невозможно.
РЖ: А на каком этапе работы вы понимаете, что перевод получился?
Л.С.: Это читателям судить, получился или нет, а когда переводишь, то с первых страниц улавливаешь какую-то нить, а дальше оно само идет, то есть, значит, получается.
РЖ: Многие мои собеседники говорили о том, что, только переведя большую часть текста, осознавали, какой тон, стиль должен быть у перевода. Так, Соломон Апт перевел первый том "Иосифа и его братьев" Томаса Манна и понял, что только сейчас нашел ключ, нужную интонацию. Он переписал первый том, на что ушел год, и только потом двинулся дальше.
Л.С.: Понятно. Не значит, что я чудо как хорошо перевожу, просто у меня таких ситуаций не было. Может, еще будут.
РЖ: Что такое для вас перевод? Какое бы вы дали определение: "Перевод - это..."?
Л.С.: Мне это интересно, это игра, увлекательное занятие, но, к сожалению, не способ заработка. Если есть другие возможности и остается время на перевод, можно переводить... за него тоже в конечном счете что-то платят.
РЖ: Вы двадцать три года преподавали в МГИМО. Языки?
Л.С.: Да, тогда это был "сербскохорватский". У нас всегда преподавали сербский, называли его стыдливо "сербскохорватский", а хорватский мне пришлось выучить самой, когда стало возможно сказать, что есть такой язык. Язык - не просто слова, хотя там и слова разные, это люди с разной исторической судьбой, культурой, и хотя бы поэтому это разные языки.
РЖ: Вы больше переводили с сербского?
Л.С.: Пожалуй , да. Я ведь Павича много перевела, а с хорватского - четыре-пять книжек и кучу рассказов.
РЖ: Вам одинаково дороги все ваши работы или среди них есть любимые?
Л.С.: Есть, конечно. Хотя я и не согласна с мнением, что больше любишь ребенка, с которым пришлось повозиться. Небольшие рассказы Слободана Шнайдера переводить было очень трудно, но нравятся они мне не поэтому... Пожалуй, больше всего я люблю первую книгу Горана Петровича "Атлас, составленный небом" - она просто восхитительна.
РЖ: Спустя время вы помните фразы из своих переводов? Меня завораживают такие: "Огромная и незнакомая душа стояла перед ней, распятая на сторонах света, как растянутая шкура, и пустая, как ночь, но на самом деле в ней, как в ночи, лежали города и леса, реки и морские заливы, женщины и дети, мосты и суда, а на дне, совсем на дне, крошечное и прекрасное тело этой души, которое катило ее наверх, как огромный камень. Лишь улыбка, которая загоралась, словно свет, приоткрывала на мгновение, что за этой ночью нет пустоты и что через тело можно войти и в душу. А улыбку эту мужчина поймал где-то в другом мире, где лишь улыбкой и можно поживиться, и принес ее сюда, в далматинское Загорье, принес ей, Велуче, как какой-то драгоценный плод, который надо попробовать или умереть..." ("Долгое ночное плавание"). Или вот: "Охрипшая ворона пролетела над ним и двумя черными крыльями расчесала ветер" ("Последняя любовь в Константинополе").
Л.С.: Нет, не помню. Я почти никогда их потом не перечитываю, но иногда откроешь и удивишься: "Надо же!.."
РЖ: То есть вы воспринимаете их уже как чужой текст.
Л.С.: Ну, в общем, да.
РЖ: Вот фрагмент моего интервью с С.Аптом: "Я имела в виду и ощущения, которые вы испытываете, глядя на полки со своими переводами". "Нет никаких ощущений. Во мне остались образы этих писателей, но сама переводческая работа меня потом не занимала. Запоминались удачные находки, и, если кто-то потом обращал на них особенное внимание, мне всегда было приятно, но чтобы потом я много думал о каждой книге в отдельности... нет".
Л.С.: Я его понимаю.
РЖ:Вы переводите стихотворные вставки в прозе. Перевод поэзии отличается для вас от прозы?
Л.С.: Я не умею переводить стихи и не люблю, с ними больше мороки, никакой уверенности, подозреваешь себя в фальсификации. Ведь вообще перевод художественной хоть прозы, хоть поэзии - дело сомнительное, все-таки создаешь какую-то параллельную реальность.
РЖ: А.Богдановский, у которого есть опыт перевода поэзии и прозы, считает, что "в переводе стихов у одного теряется тридцать процентов, у другого - тридцать пять, у третьего - сорок".
Л.С.: Интересно посмотреть на этот дозиметр.
РЖ:Вы причисляете себя к какой-то переводческой школе? Были у вас ориентиры в этой области?
Л.С.: Нет, я ведь специально не училась переводу. Я знаю, что школы есть, но никогда в это не вникала.
РЖ: Почему вы пришли к переводу? Случайно?
Л.С.: Думаю, случайного в жизни не бывает. Как-то так пришла.
РЖ: Вы учили сербскохорватский на филфаке, да? Во время учебы стали переводить?
Л.С.: Курсе на третьем в сербском журнале я прочитала очаровавший меня рассказ. Потом выяснилось, что его написал довольно известный современный писатель (Момчило Миленков). Я подумала тогда: можно передать по-русски его удивительную атмосферу? И решила его перевести. Это был мой первый опыт, очень беспомощный: тычешься во все стороны и не понимаешь, как это делается. Недавно я его нашла... Потом переводила всякую всячину, не литературу, что тоже было интересно и у меня получалось.
РЖ:По-вашему, талантливый человек может научиться переводу?
Л.С.: Ну, наверное... конечно, может. Я сама преподавала язык студентам, они шли работать в Министерство иностранных дел или в газеты-журналы. Другое дело, они не переводили художественную литературу, для этого нужен, как вы это называете, талант или особый психофизиологический склад.
РЖ: Какие-то тексты вам хочется перевести?
Л.С.: Да нет вроде... То, что должно в руки попасть, в конечном счете и попадает. Само, в общем-то.
РЖ: Чаще вы предлагаете тексты издательству или оно вам?
Л.С.: И так, и так. Как правило, интереснее, когда я предлагаю, есть элемент риска, неожиданности. С "Амфорой" у меня именно так сложилось: после первой книги, Горана Петровича, они прониклись ко мне доверием.
РЖ: Вы постоянно над чем-то работаете или у вас бывают большие перерывы?
Л.С.: Иногда лень переводить, и тогда перерыв себе устраиваю, но лежит куча книг, идею перевода которых можно рассмотреть.
РЖ: У вас не бывает усталость: зачем переводить, ведь так хорошо сказано в оригинале? Вам перевод до сих пор интересен?
Л.С.: В общем, да, хотя... Еще ребенком, пытаясь представить себя во взрослой жизни, я видела себя с книгами за письменным столом, рядом машинка, ручка, бумага... Если бы я представляла себя на яхте в Средиземном море, тогда бы, наверное, была сейчас там, и даже имея способность к переводу, не стала бы переводить. Тоже было бы неплохо, правда?
РЖ: Тяга к книгам у вас из семьи? Ваши родители были связаны с литературой, книгами?
Л.С.: Да нет, профессионально связаны не были. Но книг в доме было очень много, и, что важно, их читали. Не только у родителей и бабушек-дедушек, но и у прабабушек-прадедушек, как видно по старым фотографиям. Насколько мне известно, никто из моих предков не занимался таким странным делом, просто они были культурные люди.
РЖ: Читая переводную литературу, вы обращаете внимание на перевод или просто читаете книгу?
Л.С.: Стараюсь не обращать внимания, но иногда перевод вызывает восхищение. Меня в свое время восхитил Сэлинджер Риты Райт-Ковалевой, наверное, все об этом говорят. Зарубежная литература XIX - начала ХХ века в школе казалась мне написанной и переведенной одним человеком: Бальзак, Диккенс, Драйзер... Жуткая тоска, наверное, поэтому я плохо ее знаю. Когда мне попался в руки перевод великого шведа, то есть норвежца... вот видите, уже склероз... Гамсуна, я не обратила внимания на то, кто и когда его перевел.
РЖ: Балтрушайтис, Бальмонт его переводили.
Л.С.: Да. Он произвел на меня огромное впечатление. При советской власти по ошибке, видимо, издали его двухтомник, который я подряд несколько раз перечитала. Тогда я поняла, что зарубежную литературу пишут все-таки несколько писателей.
РЖ: Согласно Н.Л.Трауберг, советская школа перевода "в большинстве своем писала средне-хорошим русским, средне-поздне-диккенсовским, средне-теккереевским языком, и непохожие авторы становились похожими".
Л.С.: Точно.
РЖ: Когда вы начинали, что было с переводом сербскохорватской литературы, сколько переводчиков?
Л.С.: Человек пять-семь проделали большую работу по переводу литературы с середины XIX века и до середины ХХ. Другое дело, литература была не очень высокого класса. Переводы эти я внимательно не читала и не сравнивала с подлинниками, в университете мы старались читать на языке оригинала.
РЖ: Как у вас складывались отношения с редакторами? Вторгались ли они в ваш текст, как вы к этому относились?
Л.С.: Всегда с благодарностью. Как правило, с идиотами я не сталкивалась. Первый мой большой перевод, "Хазарский словарь", напечатал журнал "Иностранная литература". С удовольствием вспоминаю свое сотрудничество с Маей Тарасовой и с Ларисой Васильевой.
РЖ: Но они не знали язык оригинала: Тарасова работала с болгарским, а Васильева с венгерским.
Л.С.: Мая, по-моему, учила его как второй или третий иностранный язык; может, на слух его не знала, но в тексте ориентировалась. Васильева, конечно, не совсем. Тем не менее их редактура была очень ценной. В "Амфоре" работает замечательная девушка с поэтической фамилией Жаворонок, Света Жаворонок. Она досконально перебирает перевод по крупицам, хотя языка тоже не знает.
РЖ: Вы себя ощущаете переводчиком, филологом, преподавателем - кем?
Л.С.: Одно могу сказать: я не преподаватель, хотя двадцать три года преподавала. Я сразу понимала, что это не мое, но надо где-то было работать. Работала и старалась... А ощущаю себя человеком, христианином. В профессиональном смысле - не знаю, по-моему, это совсем не главное, это вообще не важно. Главное - стараться все делать хорошо. Если на даче я занимаюсь кустами или деревьями, я очень стараюсь, просто знаний тут у меня меньше...
Беседовала Елена Калашникова.
Фото Елены Калашниковой