Русский журнал: Чем можно объяснить парадокс доверия к власти во Франции и в России, когда в момент экономического кризиса в этих странах доверие к институтам власти и к президентам Николя Саркози и Дмитрию Медведеву лично только увеличивается?
Леонид Седов: Заоблачно высокий уровень доверия в России на протяжении всех последних лет обнаруживает только президент (ему доверяют свыше 70 процентов граждан, не доверяют 15–20 процентов). В этом проявляется традиционный для России «монархический синдром». За время относительно благополучного материального положения россиян в годы путинского президентства начал формироваться своего рода «культ Путина». Накопленный Владимиром Путиным политический капитал в условиях кризиса начал расходоваться, но пока это происходит очень медленно. Значительная часть нарастающих трудностей списывается на Дмитрия Медведева. Поэтому его рейтинг падает сильнее.
Рейтинг Медведева в январе опустился на 12 процентных пунктов по сравнению с сентябрем (когда и у премьер-министра, и у президента были очень высокие рейтинги в связи с высоким одобрением их внешней политики и так называемой победой над Грузией). Также сегодня начал снижаться и рейтинг Путина, но менее существенно – на 5 процентных пунктов. Это еще раз подтверждает ту роль, которую на данном отрезке времени играет президент по отношению к премьер-министру, – роль громоотвода.
Об этом же говорит и следующее обстоятельство. По последним данным ФОМ, о Путине говорят, что он хорошо справляется с проблемами, стоящими перед страной, 66 процентов опрошенных, а о Медведеве – 50 процентов.
В вопросе о доверии все остальные органы и институты, кроме президента, имеют отрицательный баланс оценок. Очевидно высокое недоверие к демократическим, выборным органам (Думе, Совету Федерации) и электоральным институтам (партиям). Самые отрицательные оценки выставляются тем силовым структурам (прокуратуре, суду и особенно милиции), которые все более воспринимаются россиянами как органы подавления со стороны власти, все более осознаваемой как власть оккупационная по отношению к собственному народу. И дело, конечно не в том, что это, по выражению Гудкова, «органы, обеспечивающие повседневный уровень существования».
Другие же силовые структуры – армия, ФСБ – осуществляют функцию защиты от внешних угроз и потому пользуются высоким доверием. Как и вообще власти в случаях, когда они «поднимают Россию с колен», конфликтуют с другими государствами или прибегают к экспансии, немедленно становятся не враждебными и не заслуживающими доверия, а близкими, родными и даже любимыми. Сказывается присущий и народу, и избираемому им начальству «имперский синдром».
В данных ФОМа особенно драматичных падений рейтингов не просматривается.
Все это говорит об особом тяготении России к авторитарным формам. Что касается Николя Саркози (как, впрочем, и Барака Обамы), то они, по сути, только что избраны и мнение о них только начинает формироваться.
РЖ: Как осуществляется переход от доверия к лидерам к доверию к государственным институтам? Можно ли этот переход назвать важнейшей предпосылкой формирования гражданской культуры? Не является ли доверие к государству в таких странах, как Россия, компенсацией недостатка доверия внутри общества?
Л.С.: Доверие к государственным институтам является частью гражданской культуры, а достигается оно только в условиях существования нормальных условий их формирования – честных выборов, контроля за их работой. При режиме «самооккупации» и бюрократическо-олигархическом устройстве страны такого доверия не возникает. Надежды же связываются с теми или иными личностями, страна придумывает своих героев.
Одновременно с этим растет вера в патерналистское государство, что парадоксально при отмеченном выше уровне недоверия к конкретным институтам. Догадка о том, что доверие к государству связано с высоким уровнем недоверия людей друг к другу, представляется правильной, но требует проверки социологическими средствами.
Беседовала Любовь Ульянова