Помянем Бориса Николаевича, помянем Дедушку! По возрасту (с моим 1981 годом рождения) первый президент РФ годился мне в деды, и его восприятие достаточно четко разделяется у меня на детские впечатления и поздние сведения.
Первое мое отчетливое воспоминание о Ельцине относится 1989 году, когда по ТВ транслировалось его публичное выступление в Америке. Наша семья тогда очень хорошо к нему относилась. Помню, как девятилетним мальчишкой я вбежал в кухню, где хозяйничала мама, и пропел на манер пса из мультфильма про "Трех мушкетеров": "Я босиком - и это минус, но выступает Ельцин - это плюс!"
Потом был август 1991-го и семейная поездка в Москву. Об аресте Горбачева и политических волнениях нам сказали утром соседи по очереди в магазине на Дорогомиловской. Они остались закупать продукты в больших количествах, а мы отправились гулять по столице. Сейчас мне кажется, что в тот день я видел "Лебединое озеро" на телеэкране, но не исключено, что это и поздние фантазии. Помню, отец уехал за нотами на Неглинную, оставив нас с мамой гулять по Новому Арбату. Мы были на втором этаже какого-то магазина ("Дом книги"? "Мелодия"?), когда по проспекту пошла огромная толпа - демонстрация. Ее было хорошо видно в окно. Мы присоединились к ней где-то ближе к хвосту. Кто-то настойчиво говорил маме: "Уходите с ребенком, это опасно", - но мы дошли до Белого дома. Помню спокойные, разомлевшие на солнце БТРы, возбуждение толпы. Ельцина мы не видели, но о нем говорили все вокруг, а в какой-то момент из здания Верховного Совета вынесли пачку листовок с его обращением. Листовки принялись раздаривать жадным рукам, а кто-то не очень старый залез на броневик и срывающимся от волнения голосом начал зачитывать ельцинские строки.
В 1993-м родители были в Москве уже без меня и смотрели на штурм Белого дома с Бородинского моста. Тогда мне было уже хорошо известно и понятно, что любые попытки возврата прошлого - зло, поэтому подавление мятежа воспринималось мной как должное. Во имя того же невозвращения в 1996-м по личной инициативе я пришел в избирательный штаб президента с предложением помощи. Разносил газеты, клеил листовки, помогал ставить на площади аппаратуру для трансляции минаевского альбома "Борись, Борис!". Все ради того, чтобы коммунисты не пришли к власти. В итоге получил билет Российского союза молодежи (подростковой вотчины партии "Наш дом - Россия") под номером то ли 3, то ли 5 по области.
Вскоре после этого в семье кончились деньги и пришлось осваивать новые заработки. Мы вышли торговать на рынок. Это было замечательное время: справа толкали футболки студенты иняза, слева - преподавательница балета продавала колготки и нижнее белье, посередине стояли мы с разным ширпотребом. В конце выходного дня, когда поток покупателей спадал, наш сектор объединялся для разговоров об искусстве-музыке-литературе за чашкой чая из термоса. Единственным "непосвященным", допускавшимся до этого круга, был армянин Сергей - владелец продуктового ларька напротив. Он тихо стоял рядышком и слушал "людей с образованием", изредка вставляя уточняющие вопросы. Помню, что из его торговой точки разносились песни Шуфутинского, а на футболке одного из инязовцев был нарисован писающий Барт Симпсон со злорадной ухмылкой. В этот период мое сближение со светлым образом Бориса Николаевича закончилось.
Потом был не очень страшный рэкет, гибель отца одноклассника в Чечне, окончательное банкротство "МММ", дефолт 1998-го. Ельцин превратился в картинку на экране. Не очень понятную, не всегда вменяемую, часто нелепую. От этого очень легко было отвлечься. Тем более что на ТВ можно было найти много более интересных вещей. "Матадор" с молодым Эрнстом, вечерние киносеансы. В то время по главной кнопке страны показывали такие картины, как "Мертвец" Джармуша, "Дикие сердцем" Линча, "Бешеные псы" Тарантино и "Прирожденные убийцы" Стоуна. Все они по сей день входят в набор моих любимых фильмов.
Стабильности в стране не было, но было ощущение свободы как совершенного невмешательства в твою самостоятельность, самоопределение. В тот момент я был абсолютно уверен (в общем-то, вполне справедливо), что, каким мне быть и как жить, я решаю безо всякого вмешательства со стороны государства. За это хочется сказать Борису Николаевичу большое спасибо.
Трудно, отойдя от воспоминаний, пытаться дать фигуре ЕБН общую оценку, особенно (говорю без всякой кровожадности) при живом Горбачеве и царствующем Путине. Мне кажется, к концу 1980-х Советский Союз стал подобен пикирующему бомбардировщику, и мы выпрыгнули из него, на ходу назначив инструктора по планированию. То время, которое именуется теперь свободой 1990-х, был периодом свободного парения. Кто выжил - могут хвалить инструктора или обвинять его в нерасторопности, кто нет - не может уже ничего. В любом случае те, кто впервые оказался в воздухе, сложно переносят полет. В какой-то момент инструктор отстранился, назначив вместо себя главного по парашютам, - теперь наша задача не просто приземлиться, а как можно крепче врасти в землю. Кто сросся - не могут не хвалить главного по парашютам, но многие так и зависли между землей и небом.
В одном можно быть уверенным: жалеть Ельцина не приходится и завидовать ему не в чем. Хотелось бы, чтобы вместо него был кто-то более расторопный, адекватный, открытый? Несомненно. Могло ли быть лучше? Очень сомнительно, скорее, наоборот.
Мне не удалось в прошлом году посмотреть запись прощания с первым президентом по ТВ, но друг-семидесятник возмущенно рассказывал: ты бы видел, на какие неструганные козлы они водрузили гроб на кладбище! Я видел другое: когда за некоторое время до этого мы отпевали своего однокурсника, в конце службы меня послали за гробовой крышкой. В церкви ее не оказалось: она стояла на улице, прислоненная к перекладине, на которой выветривались старые половики. Контраст дорогой, украшенной цветами и шелком крышки и полуистлевшей ткани неприятно резанул глаз. "А что, - спросил я у проходящей мимо старухи, - всегда у вас здесь крышки от гробов так ставят?" "Всегда", - ответила она коротко, и тут меня накрыло неистребимое в нашем народе знание, что все тлен, суета и нет ничего нового под солнцем...
Поэтому, оглядевшись по сторонам, закончить поминание Бориса Николаевича хочется словами из триптиха на его смерть одной девочки-школьницы: "Ельцен жыл! Путен жыф! А ты спаси меня, Господи..."
