Нет ничего скучнее и бессмысленнее общих мест, изобретаемых для одурачивания народных масс "специальными людьми" - в основном публицистами и политическими комментаторами. В основном, разумеется, за приличные деньги и по особому заказу. Впрочем, само их изобретение - дело нехитрое. Главное - довести их до состояния навязчивой коммерческой рекламы. Например, путем их ежедневного повторения по телевизору в прайм-тайм. В частности, если Михаил Леонтьев с завидной регулярностью выступает в "Однако" со своими пятиминутками ненависти, предметом которых являются международный либерализм и Америка, Америка и международный либерализм, то успех идеологического нацпроекта под названием "Государственно-капиталистический национализм" предсказать совсем нетрудно.
Однако если Михаил Леонтьев с шумом возник ниоткуда и по истечении срока годности тихо уйдет в никуда, то социальной философии русского мыслителя Константина Леонтьева предстоит - чем дальше, тем больше - восходить из силы в силу, доказывая свою непреходящую, но вечно "неудобную" актуальность, которую михаилы леонтьевы никогда не будут замечать - отчасти по невежеству, а отчасти вполне сознательно. Потому что если прав Константин Леонтьев, то за что тогда платят деньги Михаилу Леонтьеву? Если социология Константина Леонтьева - русская социология, то тогда социология заказчиков Михаила Леонтьева - она чья?
Риторический вопрос, однако.
Впрочем, обо всем по порядку. В конце восьмидесятых годов позапрошлого века в печати появились две пространные статьи Константина Николаевича - этого "диктатора без диктатуры", "политического Торквемады" и "русско-православного Жозефа де Местра": "Национальная политика как орудие всемирной революции" и "Плоды национальных движений на православном Востоке". Обе они, имея своим основанием анализ печальных, плачевных и, в общем, разрушительных результатов, к которым привело торжество политического национализма в странах Европы - как западно-католических, так и восточно-славянских, - исходили из следующего постулата самого Леонтьева, блистательно доказанного им и с тех пор никем не опровергнутого (а всего лишь целенаправленно умалчиваемого): "Идея национальности в том виде, в каком ее ввел в политику Наполеон III, в ее нынешнем модном виде, есть не что иное, как тот же либеральный демократизм, который уже давно трудится над разрушением великих культурных миров Запада".
Вот именно: политический национализм на самом деле не только не является врагом, антагонистом либерального демократизма, но, более того, является его закономерным и неизбежным порождением, продолжая то же самое разрушительное дело.
Но только на новом этапе.
В новых формах.
Под новыми лозунгами.
Почему? Потому что старые формы устарели, старые лозунги себя исчерпали и дискредитировали, а старый этап уже пройден теми, кто его проходил.
В собственных интересах проходил, разумеется. Но уж никак не в ваших, само собой.
На самом деле никакой "национальной политики" нет - ни в реальности, ни вообще, в принципе, доказывает Константин Леонтьев. Нет национальной политики, а есть политика племенная. Или, как бы мы сказали сейчас, клановая. А преследовать клановые, племенные интересы - это значит вольно или невольно содействовать тому же космополитизму (в культуре, в обычаях и вообще - в творчестве), против которого национализм якобы борется.
Дерево познается по его плодам. Плодами всякого политического движения, мерилом его результативности являются творческие результаты - социального строительства, культуры, своеобразия вообще. Нация, как бы парадоксально это ни звучало, - это коллективный индивид, и индивидуальное в ней - это отличное, особенное, неповторимое, неиссякаемо творческое. Чем больше один народ отличается от другого (не в ущерб международной солидарности, разумеется) - тем лучше: каждый отдельный народ интересен нам тем же самым, чем интересен каждый отдельный человек, - своей особенной "физиономией".
Так вот, сегодня, как и во времена Константина Леонтьева, всякое движение политического национализма закрепляет и завершает усреднение и деградацию народа, делает ее необратимой. Но при этом еще и предает этой деградации какой-то шутовской, инфантильный, пародийный и бесконечно издевательский оттенок.
У нас, например, принято смеяться (с подачи того же Михаила Леонтьева) над стилем перманентных "оранжевых революций" в Грузии и Украине. Противопоставляя им, разумеется, якобы монументальное спокойствие "независимой России", которая не бузит, не устраивает майданов, а методично и самоуверенно идет к своим новым зияющим вершинам. Простите, но разве в этом состоит критерий "правильности курса" - в том, что бузят или, наоборот, не бузят? "По мне - хоть пей, да дело разумей": в том смысле, что наличие или отсутствие политических драк совершенно ни на что не указывает, в смысле результативности, а всего лишь свидетельствует об особенностях совокупного национального темперамента, который сохраняется даже и тогда, когда уже нет дела, к которому его можно было бы приложить.
Темперамент и язык сохраняются дольше всего. Или, вернее, действуют сами по себе, рефлекторно - подобно тому как рыбья голова, будучи отсеченной от туловища, все еще продолжает разевать рот и блестеть живыми глазами.
Страшное зрелище!
Но ведь и Россия с этой точки зрения представляет собой зрелище не менее страшное, чем любая из суверенно-оранжевых республик. Каковы, скажите на милость, ее национальные святыни?
Никаких. А те, которые якобы существуют, создаются, искусственно создаются, "от противного". "У нас должно быть не хуже, чем у них". У них - Санта-Клаус, у нас - Дед Мороз. У них - кока-кола, у нас - квас. У них - протестантизм, у нас - православие.
"Нате-ка, выкусите-ка: у нас не хуже".
А почему у нас должно быть хуже или лучше? Почему критерием благополучия и всякой семьи, и страны в целом считается именно это: "Живем не хуже других"? При чем здесь "другие"? Разве по-настоящему творческий и по-настоящему счастливый человек вообще замечает других? Разве художника, в упоении рисующего прекрасный пейзаж, гложет или завистливое, или горделивое сравнение себя с "другими"? Разве влюбленные, целуясь в упоении, испуганно озираются по сторонам в страхе, что они делают это не так, как "другие"?
Вот именно. Когда нет ни любви, ни творчества, ни собственной, естественным образом возникающей и даже не нуждающейся в идеологическом оформлении "национальной идеи", их место замещается пародиями - на любовь, на творчество, на идею. Не умеем любить - будем ненавидеть: пусть хоть ненависть сойдет за оборотную сторону любви, если уж ее нет.
Любящий просто не замечает ненавидящих, великодушно их не замечает, смотрит поверх их голов: зачем замечать то, что попросту неинтересно? Творящий просто не замечает бездельников-потребителей, демагогов: зачем замечать то, что попросту неинтересно?
Господин Леонтьев (тот, который Михаил)! Если вы преисполнены национального духа, предъявите его достижения. Если вы любите Россию, то что вам за дело до Америки?
А для иллюстрации приведу цитату из одного романа, в переводе с иностранного.
"- Великие князья - они сволочи! Если бы они поговорили с товарищем Бертони, то они бы поняли, какие они ничтожества! - разорялся гориллоподобный человек в черном засаленном пиджаке и с красным бантом.
Однако я подумал, что если великие князья - сволочи, то зачем товарищу Бертони унижаться до разговоров со сволочами? Но даже если бы он захотел унизиться до разговора с ними, то они бы просто велели своим швейцарам не пускать домой всякий сброд. Ну и наконец, у великих князей было то преимущество, что они не считали товарища Бертони сволочью. Они даже не подозревали о его существовании".
Истинное преимущество русского (как, впрочем, и всякого другого) человека - не считать никого сволочью. И не потому, что сволочей как таковых нет, а потому что национальное достоинство обязывает.
Обязывает делать, творить, а не восполнять недостаток творческих сил (а то и их полное отсутствие) хорошо проплаченными "пятиминутками ненависти": когда нет сил на поддержание духовной независимости (индивидуальной и общенациональной), дурные силы буйствующего впустую темперамента прилагаются или к достижению национально-политической независимости (подлинной или декоративной), или к болтовне о ней.
Зато у нас есть Дед Мороз.
Зато у нас есть квас.
Зато у нас есть храм Христа Спасителя с подземным паркингом.
О чем, собственно, и писал в свое время Константин Леонтьев, анализируя с виду впечатляющие, но по сути плачевные результаты национально-освободительных движений в Европе (в частности, в Греции): "Итак, национально-политическая независимость у греков оказалась вредной и более или менее губительной для независимости духовной; с возрастанием первой - падает вторая".
В самом деле, чем таким принципиально существенным отличается национализм от либерализма, если результатом как одного, так и другого является, опять же по Константину Леонтьеву, "самая обыкновенная общеевропейская рационалистическая пошлость"?
И чем отличается пошлый "средний европеец" с бутылкой кока-колы от точно такого же пошлого и такого же самодовольного и среднего - но зато с бутылкой кваса?
Риторический вопрос, однако.