"Удар по почкам заменяет кружку пива"
Школьная шутка
В финале американского художественного фильма "Капоте" подробно и с любовью показано, как карательные органы вешают некоего сильно провинившегося молодого человека - "хладнокровного убийцу" Пери Смита. Вот его затаскивают на эшафот. Крупный план - последняя полубезумная улыбка приговоренного, его молящие глаза ("Не надо!"). Но тщетно: лицемерный священник уже талдычит "Отче Наш", заглушая глухие рыдания несчастной жертвы. Мешок на голову, петлю на шею. Ее затягивают и... общий план - у повешенного инстинктивно подергиваются нижние конечности. Правосудие свершилось. Пришла пора утирать сопли и слезы.
Трумэн Капоте в исполнении артиста Филиппа Сеймура Хоффмана потрясен до глубины своей трепетной писательской души. Заокеанские киноакадемики, вручившие артисту Хоффману Оскара-2005 за главную мужскую роль, потрясены тоже. Потрясен и я, рядовой зритель, нервно вцепившийся в подлокотники кресла в темном зале кинотеатра.
"Все по-хорошему. Зла не хватает". ©. Т. Кибиров.
Если камера оператора, не отрываясь, холодно следит за тем, как живому человеку отпиливают голову тупой ножовкой, или за тем, как отец насилует собственную дочь, это, согласитесь, тоже производит сильное впечатление. А еще большее впечатление производит резкий и сильный удар ногой в промежность. Аж слезы на глаза выступают. Только я не хочу, чтобы режиссер на мне технику подобных ударов отрабатывал. Боль я терпеть, положим, согласен, но, во-первых, хотелось бы понимать ради чего, а во-вторых, даже если веская причина и имеется, противно, когда пытаются воздействовать на твой животный страх перед смертью и на твой постыдный, завораживающий интерес ко всему, что связано со смертью, нерасчленимой со страхом. Что-то во всем этом есть от продажи в омерзительных привокзальных ларьках самопальных видеокассет с подборками документальных кадров пыток и казней.
Тут знатоки, конечно, напомнят мне про знаменитую финальную сцену повешения в фильме Ларса фон Триера "Танцующая в темноте". А я на это отвечу, что Триер заслуживает куда большего осуждения, чем режиссер относительно невинного "Капоте" Беннет Миллер. Потому что Триер бьет больнее и грамотнее. Вероятно, можно, но трудно выдумать что-нибудь более провокационное и фальшивое, чем жалостливый кинорассказ о певице Бьорк, которая, несмотря на моральную поддержку чернорабочей Катрин Денев, стремительно теряет зрение, а затем и самое жизнь в одержимой коллективным дьяволом Америке. Весьма показательно, что, когда приходит время как следует засветить зрителю между ног, радикал Триер ничуть не меньше умеренного Миллера склонен к сюсюканью. Его хрупкая беззащитная героиня просто напрашивается в пару к нежному убийце из "Капоте".
Помнится, когда-то меня покоробил эпизод из "Астенического синдрома" горячо мною любимой Киры Муратовой, где запечатлены кроткие домашние собачки, чуть ли не болонки, загнанные в живодерские клетки. Вот если бы она рассказала про опасные запущенные стаи нечесаных дворняжек, повсеместно бродящих по улицам и покусывающих прохожих, а потом сумела бы внушить к ним жалость, вот это было бы да!
Нечто подобное в 1988 году удалось Кшиштофу Кеслевскому, последнему из великой плеяды христианских европейских кинорежиссеров. В прологе его "Короткого фильма об убиении" мы с все возрастающей ненавистью следим за тем, как прыщеватый варшавский юноша Яцек Лазар шкодит на городских улицах: разгоняет голубей на площади, потом сбрасывает камень с моста на несущийся внизу поток машин, затем толкает в писсуар совершенно незнакомого парня в общественном туалете. Закономерная кульминация деяний Яцека - жестокое, бессмысленное и бесконечно растянутое убийство случайно подвернувшегося таксиста. В какой-то момент - чего Кеслевский и добивается - любой нормальный зритель начинает страстно мечтать об отмщении, о том, чтобы мучительная смерть поскорее настигла самого Яцека. За это зритель и расплачивается: во второй половине фильма его мечта исполняется и убийцу неспешно, с чувством, с толком, с расстановкой убивает государство. "Я хотел снять это кино именно потому, что все это совершается от моего имени, - писал Кеслевский. - Раз я являюсь членом этого общества, то, если кто-то кому-то в этой стране накидывает на шею петлю и выбивает из-под ног табуретку, это делается и от моего имени тоже. Думаю, что фильм, в сущности, не о смертной казни, а об убийстве вообще. Об убийстве, которое всегда - зло. Вне зависимости от мотивов".
Уверен, что поклонники Триера и Миллера с легкостью подберут соответствующие мотивировки из их интервью, интерпретирующих их фильмы. Что ж, в который уже раз приходится с сожалением констатировать, что критику, в отличие от исследователя, не дано быть доказательным, но лишь убедительным. Я чувствую, я уверен, что сцена повешения, снятая Кеслевским, не более чем омонимична по отношению к финальным эпизодам спекулятивных фильмов "Капоте" и "Танцующая в темноте", но, приобретая право выставлять оценки ("спекулятивных"), я автоматически утрачиваю право на объективность.
Более сложный и спорный случай - "Хрусталев, машину!" Алексея Германа. Здесь ударов в промежность тоже предостаточно, но беспредельное доверие, которое я питаю к автору таких человечных картин, как "Проверка на дорогах", "Мой друг Иван Лапшин" и "Двадцать дней без войны", заставляет снова и снова пересматривать "Хрусталева" в поисках ответа: зачем Герману понадобилось прибегать именно к таким мерам воздействия на зрителя?
Помните, у Чехова в "Чайке" Сорин рассказывает о том, как один знакомый отреагировал на его пение? "Раз так же вот я запел, а один товарищ прокурора и говорит мне: "А у вас, ваше превосходительство, голос сильный..." Потом подумал и прибавил: "Но... противный"". Эта гениальная формула - "сильный, но противный" - на редкость точно характеризует кинематограф Ларса фон Триера. И многие другие явления современного искусства, от раннего Владимира Сорокина до позднего Дэвида Кроненберга.
Так что не советую, граждане, щекотать себе нервы оскароносной американской кинокартиной. Решительно не советую. Лучше "Завтрак у Тиффани" Трумэна Капоте перечитайте. Или пересмотрите, на худой конец.