В прошлом обзоре "НЛО" речь шла о безнадежно запоздавшем сетевом 71-м и - перечнем, без ссылок - о бумажном 72-м. Теперь 72-й явился наконец в "Журнальном зале", так что мы повторим все в том же порядке: итак сетевой 72-й - подробно и бумажный 73-й - анонс.
72-й открывается "странным Тургеневым" - на этот раз действительно "странным" (канон мемуарного "странного Тургенева" представил в свое время В.Н.Топоров). Опубликованный в "НЛО" мемуар - "Встреча с Тургеневым" Николая Минского очевидно в канон не вписывается, более того, мемуарист часто врет, на чем его легко ловит публикатор (С.Сапожков). Похоже, неканоничность текста и происходит от того, что писатель Минский главным образом представляет себя, а не своего персонажа (даже притом, что такого рода "представление" не вполне входит в его задачу). "Странный Тургенев" получился кокетливым и истеричным, он сообщает о себе "интимности" первому встречному и едва поздоровавшись (" Ведь вот меня почему-то считают чувственником, - сообщил он мне. - Женщины пишут мне любовные письма. А на самом деле у меня совсем нет темперамента. Виардо говорит, что я рыба"). Разговор "странного Тургенева" состоит из литературных анекдотов, расхожих и вряд ли оригинальных (речь там о Толстом в носках, о Фете в панцире из золотых монет, о Достоевском - растлителе детей). Достоевский там еще однажды появляется на заднем плане: Минский встречал его дважды в Петербурге, Достоевский пил абсент - залпом из стакана и пророчествовал о грядущем величии русского государства.
Кажется, Минский, как большинство рассказчиков, чересчур шаржирует персонажей, сводя сюжеты к "анекдотам о писателях". Несколько иного рода мемуарный сюжет, и в гораздо большей степени отрефлектированный, представляет Вадим Беспрозванный ("Владимир Нарбут в восприятии современников"). Работа входит в "нарбутовский блок", открывающийся блестящей статьей о Крученых (Н.А.Богомолов. "Дыр бул щыл в контексте эпохи").
Еще один "именной" блок называется "Жак Деррида: от критики к этике" и представляет замысловатый текст "именинника" о философии и демократии, "круглый стол" в редакции "НЛО", посвященный, надо думать, российской рецепции ("Наш Деррида") и короткую статью Натальи Автономовой - отчасти о том же самом (" Деррида успел стать общим местом раньше, чем был переведен").
Центральный текст номера посвящен просветительскому "петербургскому мифу": переосмысление петровского наследия, буквальное и метафорическое завершение петровского дела, "Петербург Екатерины" и ее "мраморный имидж", - Вера Проскурина многократно напоминает об актуальности для екатерининской риторики " латинской сентенции об Августе, принявшем Рим кирпичным, а оставившем его мраморным".
В свете "греческого проекта" Екатерины можно читать и подробный реферат-роспись издававшегося в 1805-1806 гг. российско-немецкого журнала "Konstantinopel und St. Petersburg, der Orient und der Norden", однако автора (Аллу Койтен) в гораздо большей степени занимает собственно концепция просветительской журналистики.
Наконец in memoriam 72-го номера Алексей Хвостенко: "На смерть поэта", последнее интервью, последние стихи:
... Я забываюсь сном редко
Чаще лежу прикрыв веки
Это не сон и не явь
Будто посуху переправляешься вплавь
Навстречу инки идут и ацтеки
Из царства несуществующего в сущее
Тот щеголь мысли что посетил меня
Далее ото сна
И легкой походкой гнома
Пошел семеня в омут
Мной найденных противоречий...
В бумажном 73-м имеем очередную "историю интеллектуалов", на этот раз в эпоху перемен, объемистый палестинский блок, несколько меньший - театральный. Более половины номера представляет собой Festschrift: редакция "НЛО" и постоянные его авторы поздравляют с 70-летием Михаила Леоновича Гаспарова.
42-й номер "НЗ" явился в "Журнальном Зале" неделю назад, это очередной "франко-российский проект", посвященный государственным институтам и власти - как " совокупности социальных практик или логик поведения". Соответственно в "Либеральном наследии" юридическая система (судопроизводство) "Старого порядка" (Турин, XVIII в.) и "Полицейское управление во Франции при Старом Режиме" (XVII-XVIII вв.). Заглавие рубрики вероятно следует понимать как условно номинальное. В следующей затем "Культуре политики" - "культура коррупции", история российского чиновничества. При этом Сузанне Шаттенберг предпринимает попытку описать российские бюрократические практики с точки зрения "теории систем", то есть без "постфактической критики". (В "экономической колонке" Евгений Сабуров в свою очередь описывает "смирение" экономистов перед бюрократией, но зиждется оно на обратной установке: в чиновнике видят не функцию, но "человеческое, слишком человеческое". - "Бюрократ, который - я"). Между тем, согласно функциональной "теории систем", есть некая позитивная роль принятия подарков для формирования социальных механизмов, и есть второй подход: теория рационального выбора, " безоценочно исследующая индивидуальную пользу от продажности для каждого субъекта". Ключевые слова для описания российской чиновничьей культуры - потлач (кормление) и ойкос (домашняя община), господствующие отношения - не абстрактно-бюрократические, но патримональные. (Похожим образом для отношений в системе "власть - обыватель" Алексей Левинсон находит определение "пуэрилизм").
И далее - как вариант "умом Россию не понять": " давно пора отказаться от мысли, будто историю России можно адекватно осмыслить с помощью понятий модерности и теории прогресса...". То, что ранее понималось как " странность и безнадежность российского случая" отныне понимается как система, что же до пресловутой "борьбы с коррупцией", то она не более чем риторическая фигура и политическое средство, служащее всякий раз конкретной имиджевой цели, но ничего не меняющее внутри "культуры коррупции".
В "Очерках нравов" краткий экскурс в "судебную систему" России Нового времени, статья Вадима Волкова носит название "По ту сторону судебной системы...".
Странное впечатление производит статья Михаила Соколова "Культ спецслужб в современной России" в "Политике культуры". Исходный посыл в том, что некий "спецагент" как культовая фигура в поп-культуре - феномен исключительно российский (с доказательствами здесь туго, агента 007 и Ле Карре вычеркиваем сразу, затем возникают проблемы с Голливудом, но нашему автору " не так просто вспомнить какой-нибудь американский фильм, в котором агент ЦРУ был бы положительным героем", правда, никуда не деться от агентов ФБР, но есть отмазка: " на одного хорошего фэбээровца приходится минимум три плохих". - Кто считал?)
Вообще подобного рода установки требуют примеров из той же поп-культуры и их маломальского анализа, - тогда стало бы очевидно, что новые российские боевики про "агентов", как и прочее новое русское кино, скроено по голливудским образцам. Но автор копает глубоко и предпочитает искать разгадку мнимого феномена в исторической памяти и в трудах Эдварда Шилза про "институциональные харизмы". Получается темная и замысловатая конструкция, состоящая из все тех же банальностей поп-культуры: что-то про " первичную схватку", " вселенский порядок" и " восхитительную амбивалентность" " человека в безупречном костюме и с кобурой под мышкой".
То были колонки и рубрики; в основных "Темах" имеем: "социальные практики сталинского государства" - паспортная система, тоталитарные "авторитеты", симбиоз статистики и НКВД. Ален Блюм убедительно показывает, как ученые-технократы пытаются "использовать" власть ради торжества науки и становятся орудием тяжеловесной репрессивной машины. Как пример, история с "записью национальности":
" Придерживаясь научного типа мышления, Статистическое управление придает большое значение этнической идентификации, которую, по итогам дискуссий XIX века, считает одной из главных характеристик народонаселения. НКВД же, со своей стороны, в 1920-е годы еще практически не озабочено точностью и природой ответов на анкетный вопрос о национальности. Национальность тогда еще не является категорией практики и интересует только статистиков, для которых она стала особо значимой аналитической категорией, даже более важной, чем социальное положение. ... В 1930-х годах категория национальности становится полноценной оперативной категорией - одной из наиболее стигматизирующих в условиях торжествующего сталинизма. Однако скольжение от первых ограничений, накладываемых на "социально чуждые" группы населения, к ограничениям по чисто национальному признаку по-прежнему следует логике, отсылающей к конкретным группам, скорее, чем опирается на систематическую классификацию национальных групп, исчерпывающе описывающую население СССР, которой пользуются статистики".
В принципе работа о статистиках легко прочитывалась бы в следующей "Теме" - "Рыцари плановой экономики", но там обретаются расхитители и "допостсоветские" милиционеры. Постсоветские милиционеры являют собой отдельную "Тему", и лучшая статья здесь - анализ фокус-групп по "проблеме незаконного насилия в органах милиции" (Игорь Рущенко. "Без статуса, или В "яме неопределенности""). Характерная цитата: "... У нас был такой оперуполномоченный уголовного розыска - Саша. Он бил всех - признавались, не признавались. Если к нему попадал человек, у него просто чесались руки. Он был, в общем-то, неплохой человек, но, если к нему попадал задержанный, он обязательно всех бил".