Последний в этом году выпуск предполагает ритуальное подведение итогов, и речь, по всей видимости, должна идти о некоторых очевидных для регулярного наблюдателя тенденциях и о главных позициях "Журнального зала-2005".
Но, кажется, главным гуманитарным "итогом" этого года стало то самое " опустевшее помещение": стихи Давида Самойлова о том, что происходит с нами, когда смежают очи гении, за последние месяцы стали своего рода шиболетом, они цитировались многократно, и я не буду здесь их приводить. Я приведу другую - странным совпадением поразившую меня цитату из сентябрьской (!) "Звезды" (номер был подписан в печать задолго до всего). "Звезда" всегда опаздывает, и этот выпуск рубрики Омри Ронена явился в "Журнальном зале" под конец ноября. Он называется "Мертвецы":
"На большой попойке вином, кровью / Вызывал я мертвых". "Egy nagy tivornyan borral, verrel / Ideztem a halottakat": "На большой попойке вином, кровью": я вызываю друзей в осенние ночи всегда траурного для меня ноября, когда теплый озерный туман ложится на края Гайаваты, и мертвецы садятся со мной за стол.
Мартирологом станет следующий номер "НЛО", он выйдет в будущем месяце и неизбежно будет отсылать к поминальным XIII Лотмановским чтениям, завершившимся на минувшей неделе и посвященным памяти Михаила Леоновича Гаспарова, Владимира Николаевича Топорова и Елеазара Моисеевича Мелетинского. Я же помяну здесь Александра Павловича Чудакова, его смерть едва ли не первая в этом ряду. Я по понятным причинам буду говорить о Чудакове-писателе: "Ложится мгла на старые ступени" прошла в "Знамени" в конце 2000-го и стала последним русским романом ХХ века - и по хронологии, и по ощущению. Я - каюсь - в том давнем выпуске "Чтива" написала о чудаковском романе походя и пропустила какие-то важные вещи. Все, что будет сказано теперь, можно списать на некрологическую риторику, но дело не в ней. Мы ведь знали это и раньше. Хотя на расстоянии видится иными глазами.
"Ложится мгла..." - роман о Патриархе, в этом смысле понятен концептуальный жанровый подзаголовок: "роман-идиллия". Идиллия как некий обращенный назад поэтический мир, - мир, не признающий истории и знающий лишь безвозвратно утерянный и загубленный Золотой век, - до сих пор был привилегией так называемой "деревенской прозы". Пришлый герой традиционной идиллии агрессивен, он губит природу, он разрушает дом патриархов, он - сама История, все прочие - жертвы предложенных обстоятельств. Чудаковская идиллия не о разрушении, а о выживании, и настоящий парадокс тут в ненарочитом, но тем более явственном переворачивании стереотипов. Этот герой приходит из опасного и враждебного мира (приблизительно так это выглядит и в исходном мифе), но приходит фактически на целину, с тем чтобы выжить самому, спасти семью и - что важно - сохранить культуру в предложенных обстоятельствах.
Кажется, главное отличительное свойство чудаковского "романа-идиллии" - явление Героя. В последние десятилетия в русской литературе не было героя (пусть в какой-то момент в этой роли пытался выступить маканинский "подпольный человек", он казался "героем времени", и возможно, нашему времени не пристало иметь героя). Но герой-патриарх из романа-идиллии пришел из "раньшего" времени и странным образом разрушил самое знаменитое "общее место" классической литературной хрестоматии - легенду о русском герое - лишнем человеке на рандеву истории, о нежизнеспособном интеллигенте-белоручке, погубившем Великую патриархальную страну. Интеллигентный герой чудаковского романа - Патриарх и сильный человек, который не погибает, но выживает и сохраняет. Буквально ТОТ, НА КОМ ЗЕМЛЯ ДЕРЖИТСЯ.
Роман-идиллия завершался смертью Деда и некрасовской цитатой про " немоту перед кончиною". Я закончу эту - поминальную - часть некрасовским же эпиграфом (все та же "Орина, мать солдатская"):
День-деньской моя печальница,
В ночь - ночная богомолица,
Векова моя сухотница...
Теперь о другом - о "Журнальном зале - 2005" и его приобретениях. Первое и очевидное - собственно расширение: "Журнальный зал" прирос диаспорой. За последний год здесь явились: русскоязычное с израильской пропиской "Зеркало", два журнала с немецкой пропиской - "Крещатик" и "Студия", "Международный журнал поэзии - Интерпоэзия", нью-йоркское "Слово/Word" и, наконец, почти экзотика - датский "Новый берег". Но самое приятное из последних приобретений не диаспоральный, а самый что ни есть красноярский "День и ночь". Журналы русской провинции являются реже и выживают тяжелее, чем журналы русской диаспоры, между тем в большинстве они на порядок профессиональнее в журнальном своем качестве, и "ДиН" - лучший тому пример. Можно было не без эффекта сказать, что "ДиН" выживает чудом. Но чудес нет. "ДиН" держится фондом Михаила Прохорова и бессменным редактором, он же наборщик, корректор и грузчик, един во многих лицах, - Романом Солнцевым.
Отчасти с "ДиН" связана другая тема этого года - возвращение в литературную ситуацию больших поэтов, так или иначе на десятилетия из "литературного присутствия" выпавших. Именно в красноярском журнале явилась в этом году Наталья Горбаневская с подборкой "Из новых стихов", я приводила в прошлом выпуске "Чтива" "резвый вальс" про замерзший трамвай, на этот раз другие стихи, может, в пандан разговору о смертельных совпадениях, о патриархальном мире и "стариках, что ходили по мукам".
Вот узнаешь, почем
этот фунт одноглазого лиха,
провалившись плечом
в паутину, где спит паучиха,
прорубясь топором
в запертую кладовку дракона,
оттолкнувши паром
на манер все того же Харона.
На манер, например,
той старухи, что ходит по мукам,
что оставила мир
не правнукам, а лучнику с луком.
Другое знаменательное "возвращение" произошло несколько раньше, но, кажется, окончательным "литературным фактом" стало в этом году. Алексей Цветков (не стану добавлять через дефис "старший", пусть Цветков-второй пишется через дефис) " после 17-летнего отпуска" снова поэт. И пусть в "Журнальном зале" новая книга Цветкова представлена не так полно, как на блоге, однако за год с небольшим имеем четыре подборки, здесь я с некоторым опережением сошлюсь на последнюю - в январском "Знамени" (возможно, опять в пандан разговору):
Памяти А. Сопровского
дорога в наледях на брно две зимних смерти
в столице слякоть но с утра вполне красиво
покуда не через порог покуда вместе
отлично время провели за все спасибо
за то что встретились и врозь хранили верность
вдохнем тогдашнего огня и вновь наполним
сойтись бы как-нибудь опять пока не вечность
на самой светлой из планет какую помним
все было с вами рождеством и новым годом
теперь на росстанях гудки и давка в кассах
и не сдвигая по одной перед уходом
за тех кто мертвые сейчас на этих трассах
И под конец - собственно о журналах. Год назад в таком же итоговом обзоре я писала о чудесном преображении "Октября". С "Октябрем" за этот год ничего не произошло: все те же случайные или неслучайные удачи в отделе "прозы-поэзии" (с поэзией лучше, чем с прозой, но это как у всех - год такой выдался) и все те же "штудии" вместо критики. "Звезда" по-прежнему опаздывает и по-прежнему сильна задним умом (архивами, стало быть). "Новый мир" по-прежнему примеряет не "такое", а "эдакое", и это с ним не первый год. Уж мейнстрим стал нам скучен, твердит "НМ" - как будто с оглядкой на читателя. И в самом деле, тиражи мейнстрима традиционно несравнимы с тиражами маргиналов и популярностью экстремалов. Экстремалы звучат громче (правда, занимаются все же не литературой, а некоторыми другими вещами), маргиналы выбирают нишевые "жанры", иными словами, четко знают своего читателя (возрастным, социальным или другим каким образом маркированного). Если идти по этому пути в надежде на тиражи, то есть очень простое решение. Можно ведь сделаться журналом фэнтази, альманахом женского трэша, ежемесячным сборником "русского детектива", мало ли простых и заведомо "тиражных" предложений. Впрочем, "НМ" не ищет легких путей. В 2005-м, кажется, появилась еще одна линия мысли: "НМ" обратился лицом к провинции - в широком смысле (и к "диаспоре" в том числе). Кто от этого в большей степени выигрывает - столичный журнал или новонайденные провинциальные (диаспоральные) авторы, говорить пока рано. В иных случаях все же кажется, что игра в одни ворота. Как бы там ни было, наблюдатель "исторический" скажет затем о разрушении "единого контекста". И не исключено, что назовет это не единственно свойством "НМ", но чертою литературного времени. Хотя есть такое подозрение, что дело в особенностях редакционной "оптики".
"Знамя" идет по другому пути, изобретая не авторов, но журнальный прием. Иногда это выглядит нарочито, но в конечном счете задача журнала - в такой ли, другой ли - организации контекста. Возможно, то, что делают в "Знамени", похоже на игру с рамочками. Но... строить не ломать, так что пусть будет так.