Лев Дановский. Слепок. - СПб. "Петербург - XXI век", 2005.
30 декабря 2006 года исполнится ровно два года с того дня, как ушел из жизни петербургский поэт Лев Дановский (Айзенштат). Ушел в 57 лет, успев выпустить два сборника стихов - "Пунктирная линия" (1998) и "Рельеф" (2004); еще один - итоговый - сборник под названием "Слепок" был составлен друзьями и выпущен посмертно. Много это или мало? Как посмотреть. Кто-то оставляет после себя горы рукописей и завалы сборников, выходивших едва ли не ежегодно, кто-то медленно, по чуть-чуть копит "золотой запас", потому что никакого другого ему не надо. Лев Дановский был накопителем именно такого запаса, он сумел в сравнительно небольшом корпусе лирики запечатлеть и время, и свою жизнь, и жизнь вообще - эту трагичную и притягательную стихию, дарованную нам непонятно за что.
Почему-то при жизни Льва немалое число читателей расценивало его как поэта социальной направленности. Поводы к тому были, в опубликованных стихах нередко прослеживались гражданские мотивы, чувствовалась боль от того, что происходит в стране в печальную и трагическую эпоху перемен. Такая формула - "социальный поэт" - отчетливо позволяла отделять стихи Льва Дановского от творчества ближайших друзей - поэтов Владимира Гандельсмана и Валерия Черешни. Формула была удобной, хотя комплиментом подобную оценку творчества считать нельзя, ну не особо нравится нам гражданственность в лирике, среди ценителей поэзии она даже считается дурным тоном. Нам экзистенциальные глубины подавай, формальные изыски, а если тебе подсовывают жизнь как таковую - мы кривим рот и отворачиваемся.
К счастью, сквозное прочтение книги "Слепок" не оставляет от этой формулы камня на камне. Напротив, даже поражаешься, насколько шире и объемнее этот поэтический мир, нежели узкий социальный сегмент, в который нас загоняют политики и производители товаров, не желающие видеть иные измерения бытия. Человек не перед лицом общества - перед лицом Творца предстает в этих стихах.
Он смотрит оттуда, он смотрит оттуда сюда.
И тот, кто почувствовал силу отвесного взгляда,
Скорее всего, не откликнется радостным "да" -
Закроется робким "не надо".
Или вот:
Этот снег, как человечьи жизни,
Под косой опекой фонаря.
Кривизна всегда есть в укоризне.
Как бы жить за все благодаря?
Вот что волновало автора: как жить, благодаря за все Создателя? Что же касается совести поэта, который не может глядеть равнодушно на то, как "беженка просит на хлеб, мальчик просит на гроб"... Ну, если кого-то такие картины не волнуют - это их дело. А вот Льва Дановского это волновало, хотя и здесь (что крайне важно!) он не давал себе никаких поблажек, не набирал очки, описывая жизнь сирых да убогих, и всегда готов был себя одернуть: "Впрочем, это клише / Я подаю на хлеб / Я не могу уже".
Позиция Дановского в чем-то уникальна. Он не входил в поэтические круги, не зарабатывал пером и, соответственно, не существовал в герметичной "творческой" тусовке, чьи проблемы зачастую далеки от жизни как таковой. У Дановского, с одной стороны, жизнь была под боком, с другой - ориентиром являлись высочайшие поэтические критерии. Отсюда нетипичный взгляд человека снизу, из гущи рядовой жизни, но при этом - взгляд зоркий, понимающий и одухотворенный. Поводом для поэтического высказывания зачастую становятся вещи совсем не "поэтические" - семейная ссора, допустим: "После скандала в комнате ядовито / Но зато безукоризненно ясно". Или: "Все чего-то боюсь: потерять ключи / Уходя, включенной оставить плиту". Однако эта приземленная реальность далее волшебным образом преображается, и поэт на крыле образа поднимает читателя вверх, проявляя через бытовую деталь - бытийный аспект жизни.
А когда реальный масштаб вещей
Восстановит горе, вплотную вдруг
Смысл подступит, уставшая быть ничьей
Шевельнется речь и очнется звук.
Что любопытно: некоторые стихи Дановского воспринимаются так, будто их написал ты сам. То есть, ты прекрасно осознаешь, что написал автор, но хочется почему-то присвоить эти стихи, поскольку высказано нечто твое, сокровенное, в форму отлит твой жизненный опыт, и проделано это наилучшим образом. Такое желание присвоить стихи поэта служит лучшей аттестацией его творчества и говорит о поэзии больше, чем глубокомысленная критическая статья.
Современный лирик не может часть своих стихов не посвятить рефлексии о поэзии. Это у нас - давняя традиция; кто-то при этом желает "глаголом жечь сердца людей", кто-то высказывается скромнее: "Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох?" Дановский ближе ко вторым, ничего особо возвышенного в описании творчества у него нет - пафос вообще приглушен, зачастую преднамеренно снижен, а роль поэта лишена каких либо котурнов. "Чижик-пыжик, пиши, это нам по плечу / Чижик-пыжик, пиши, брат, пропало". Здесь одновременно говорит долг одаренной личности - "по плечу" все-таки, но и результат творчества этой личности предрешен заранее. Не герой тут - лирический герой, совсем не герой. Да и откуда взяться героизму в стихах человека, много лет ходившего в советскую оборонную контору, в пресловутый "почтовый ящик"? Автору этих строк реалии таких "ящиков" хорошо знакомы, и я могу с чистой совестью подтвердить: там действительно можно сойти с ума, как в стихотворении "Место работы":
Это все атрибуты, знаки, приметы,
Что говорить о сути, то сути нету.
В этом ящике номер - , в этой палате.
Герман сошел с ума и сидит в халате
Вместе с тем, пребывая в этом метафизическом овраге, в этой "яме", автор все равно склонен ощущать себя Иосифом, который должен "Не проморгать божественный намек / Откликнуться и празднично исполнить". Дановский откликался, не забывая, что служит той самой речи, которая "?нарочита, странна, / Заострена. Как рогожа, / Шероховата. Свежа. / Ни на что не похожа. / Речь рубежа". В этом же стихотворении утверждается, что "Речь неизбежна", и эту неизбежность воплощает в своем творчестве каждый настоящий поэт.
Если говорить о месте Льва Дановского в петербургской поэзии, то оно особенное. Этот поэт не из "кучи, боевой - кипучей", он вообще вне тусовок. У Льва были замечательные и талантливые друзья, был узкий круг почитателей и ценителей, и этого оказалось достаточно, чтобы реализоваться по большому счету. Увы, но в эпоху тусклого "совка" 70-80-х питерская поэзия отчасти ушла в андеграунд, отчасти влачила полуофициозное существование, не мытьем, так катаньем прорываясь в печать и теряя на этом компромиссном пути остатки поэтической совести. Дановский, как и его друзья, не рвался ни в печать, ни в подполье, где тоже сложились собственные структуры, пародийно напоминающие официоз.
Время не радовало, но и не загоняло на тот свет, как в свое время Мандельштама с Гумилевым; стихи запрещенных поэтических классиков были в ходу, а значит, был воздух. Следствием же был "ворованный воздух", то есть появлялась поэзия, взраставшая на опыте великих. Одним из великих считался и Бродский. По возрасту он лишь на шесть лет старше Дановского, но тут дело не в возрасте, и кое-где влияние Бродского чувствуется. Влияние, но никак не подражание, и чем более зрелыми становились стихи Льва, тем меньше в них чужого - только свое. И, наверное, дорогого стоит высказывание Бродского о творчестве Льва Дановского: "Стихи довольно замечательные". Вроде бы восторженная оценка отсутствует, даже есть какое-то снижение, но многие ли отечественные стихотворцы могут похвастаться таким отзывом классика? Думаю, что единицы.
Название книги - "Слепок" - представляется очень удачным, как и названия разделов: "Перспектива", "Пунктирная линия", "Рельеф", заканчивают же книгу стихотворения последних лет жизни.
Льву повезло: за его творчеством всю жизнь (а его творческая жизнь была не такой уж короткой!) пристально следили друзья-поэты, которые лучше всего могут сказать об особенностях поэтики Дановского. Надо просто раскрыть книжку "Слепок" и прочитать напечатанные там статьи друзей или заглянуть на сайт Владимира Гандельсмана.
Льву удалось реализовать в поэзии если не все, то очень многое. Ему удалось в конце жизни сделаться еще и замечательным культуртрегером: он несколько лет вел литературные вечера в Еврейском общинном центре. Он был, наверное, единственным петербургским литературным куратором, который, во-первых, тщательно знакомился с творчеством других поэтов, во-вторых, предельно корректно представлял их публике (хотя авторы могли быть глубоко чужды Льву по своей поэтике). Дановский отставлял в сторону свое творческое "я", в данном случае он был слугой поэзии вообще, и это также что-то говорит о его личности.
Не повезло нам, потому что жизнь в литературном Питере без Дановского стала беднее и пустее.