В следующую пятницу в Стамбуле, в Шишли, районе, где я провел всю свою жизнь, в здании суда, расположенном прямо напротив трехэтажного дома, в котором на протяжении сорока лет жила в одиночестве моя бабушка, - я предстану перед судьей. Мое преступление состоит в "публичном оскорблении турецкой идентичности". Прокурор будет требовать, чтобы меня посадили в тюрьму на три года. Возможно, у меня должен вызвать беспокойство тот факт, что дело турецкого журналиста армянского происхождения Гранта Динка, обвиненного в том же преступлении, по статье 301 того же уголовного кодекса, рассматривалось в том же здании суда - и он был признан виновным; однако я сохраняю оптимизм. Ибо, как и мой адвокат, верю, что выдвинутые против меня обвинения неубедительны, и не думаю, что действительно окажусь в тюрьме.
Меня смущает то, что мой процесс может показаться несколько драматизированным. Я очень хорошо осознаю, что большинство моих стамбульских друзей, с которыми я советовался по поводу предъявленного мне обвинения, подвергались в свое время гораздо более суровым судебным преследованиям и потеряли многие годы жизни в залах суда и тюремных камерах только из-за написанной книги или даже статьи. Поскольку мне довелось жить в стране, где при каждом удобном случае принято прославлять пашей, святых и полисменов, но никак не писателей, пока они не провели значительную часть своей жизни в тюрьме, я не могу сказать, что был удивлен тем, что попал под суд. Я понимаю, почему мои друзья улыбаются и говорят, что теперь я стал наконец "настоящим турецким писателем". Но когда я произносил слова, послужившие причиной всех этих неприятностей, у меня и в мыслях не было, что я удостоюсь такой чести.
В феврале этого года в интервью, опубликованном в швейцарской газете, я сказал, что "миллион армян и тридцать тысяч курдов были убиты в Турции"; я посетовал также на то, что в моей стране наложено табу на обсуждение этой темы. Среди серьезных историков нет сомнений в том, что большое количество живших в Оттоманской империи армян подверглось депортации (как считается, за солидаризацию с врагами империи во время Первой мировой войны) и многие из них были "по ходу дела" убиты. Турецкие пресс-атташе, большинство из которых - дипломаты, продолжают утверждать, что число погибших сильно преувеличено и что эти события нельзя считать геноцидом, поскольку уничтожение армян не носило систематического характера; к тому же во время войны армяне также убили много мусульман. Однако в сентябре текущего года, несмотря на противодействие со стороны государства, три весьма уважаемых стамбульских университета объединили усилия, чтобы провести академическую конференцию, участники которой готовы были обсудить мнения, неприемлемые для официальной точки зрения. Благодаря этому впервые за девяносто лет состоялась публичная дискуссия на эту тему, несмотря на статью 301 уголовного кодекса.
Если государство готово зайти так далеко для того, чтобы оградить турецкий народ от знания о том, что произошло с армянами Оттоманской империи, значит, я был прав, сказав, что на эту тему наложено табу. И тот факт, что мои слова произвели фурор, лишний раз свидетельствует о наличии этого табу: многие газеты развернули против меня яростную кампанию, а некоторые колумнисты, придерживающиеся правых взглядов (но не обязательно исламисты), дошли до того, что объявили: меня надо заставить замолчать - для общей пользы; группы национальных экстремистов организовали митинги и демонстрации протеста против моего "предательства"; имели место публичные сожжения моих книг. Как Ка, герой моего романа "Снег", я ощутил, каково это - столкнуться с необходимостью покинуть родной город из-за политических взглядов. Поскольку у меня не было желания подливать масло в огонь, я не хотел даже слышать об этом деле и поначалу хранил молчание, охваченный странным чувством стыда, скрываясь от публики и даже от собственных слов. Затем губернатор одной из провинций приказал сжечь мои книги, а когда я вернулся в Стамбул, общественный прокурор квартала Шишли возбудил против меня дело, и я обнаружил, что оказался в центре внимания и (как было сказано в одной из газет) "стал объектом международной озабоченности".
Следователи, производившие дознание, не испытывали по отношению ко мне личной враждебности; я уже понимал, что мое "дело" нуждается в обсуждении как в Турции, так и за ее пределами. Я пришел к такому выводу отчасти потому, что был убежден: запятнать "честь" моей страны могла не дискуссия о "темных пятнах" в ее истории, но невозможность провести такую дискуссию. Я исходил также из веры в то, что в сегодняшней Турции наложение запрета на обсуждение участи армян в Оттоманской империи являлось, по сути дела, запретом на свободу выражения; и я понял, что эти две темы взаимосвязаны - не просто тесно, но нерасторжимо. Кроме того, я был настолько тронут и вдохновлен, можно сказать, "всемирным" интересом к моей судьбе и благородными выступлениями в мою поддержку, что почувствовал дискомфорт в связи с обнажившимся разрывом между моей страной и остальным миром.
Труднее всего было объяснить (в том числе и самому себе), почему страна, официально собирающаяся вступить в Европейский союз, решает посадить в тюрьму автора, чьи книги хорошо известны в этой самой Европе, и почему она посчитала нужным разыграть эту драму, как выразился бы Конрад, "на глазах у Запада" ["under Western eyes" - отсылка к одноименному роману Джозефа Конрада о русских народовольцах, название которого обычно переводится "На взгляд Запада" или "Глазами Запада". - Прим. перев.]. Этот парадокс не может быть списан на простое невежество, зависть или нетерпимость, и это не единственный парадокс в данном деле. Действительно, что должны подумать о стране, которая настаивает на том, что турки, в отличие от своих западных соседей, добрые, склонные к сочувствию люди, неспособные на геноцид, в то время как националистические политические группы осыпают меня смертельными угрозами? Какой логикой руководствуется государство, жалующееся на то, что его враги распространяют по всему миру ложные сведения об историческом наследии Оттоманской империи, в то время как оно преследует и стремится посадить в тюрьму одного писателя за другим, пропагандируя таким путем в глобальном масштабе образ "Ужасного Турка" ("Terrible Turk")? Когда я думаю о профессоре, которого государство попросило дать экспертную оценку положения меньшинств в Турции и который, сдав отчет, не понравившийся властям, был посажен в тюрьму; когда слышу новость о том, что с того момента, как я начал писать эту статью, до времени написания фразы, которую вы сейчас читаете, еще пять писателей и журналистов подверглись судебному преследованию по статье 301, - я представляю себе Флобера и Жерара де Нерваля, двух крестных отцов ориентализма, которым эти инциденты показались бы чрезвычайно странными причудами ( bizarreries), и они были бы правы.
При этом представление, разыгрывающееся сейчас перед нами, не является, как мне кажется, гротескной и непостижимой драмой, характерной только для Турции: это проявление нового глобального феномена, к пониманию которого мы только начинаем приближаться и который мы должны научиться хотя бы отчасти контролировать. В последние годы мы были свидетелями поразительного экономического роста в Индии и в Китае; мы наблюдали в этих странах также и стремительную экспансию среднего класса (хотя я не думаю, что мы действительно поймем людей, претерпевших эту трансформацию, пока не увидим их частную жизнь отраженной в зеркале правдивых романов). Как бы ни назывались эти новые элиты - "незападной буржуазией" или "обогатившейся бюрократией", - они, как и вестернизированные элиты в моей стране, чувствуют себя вынужденными действовать в соответствии с двумя различными и на первый взгляд несовместимыми линиями поведения, дабы легитимизировать недавно приобретенные богатство и власть. Прежде всего они должны оправдать стремительный рост своего благосостояния путем усвоения образа мыслей и установок Запада; создав потребности в таком "вестернизированном" образовании, они затем берут на себя обучение своих сограждан. Когда те обвиняют их в забвении традиций, они отвечают пропагандой самого оголтелого и нетерпимого национализма. Конфликты, которые могли бы показаться стороннему наблюдателю вроде Флобера странностями или причудами ( bizarreries), являются, по моему крайнему разумению, результатом столкновения между этими "прозападными" политико-экономическими программами и порождаемыми ими культурными ожиданиями. С одной стороны, налицо стремление присоединиться к глобальной экономике; с другой - ярый национализм, в глазах которого подлинная демократия и свобода мысли - чуждые нам западные изобретения.
В.С.Найпол был одним из первых писателей, описавших частную жизнь безжалостных, смертоносных незападных правящих элит постколониальной эры. В мае текущего года в Корее, когда мне довелось встретиться с великим японским писателем Кэндзабуро Оэ, я услышал, что он также подвергся ожесточенным нападкам со стороны националистов-экстремистов за призыв к тому, чтобы отвратительные преступления, совершенные армией его страны во время вторжения в Корею и в Китай, открыто обсуждались в Токио. Нетерпимость, проявляемая Российским государством по отношению к чеченцам и другим меньшинствам и правозащитным группам, покушения на свободу выражения со стороны индийских националистов, этнические чистки уйгуров в Китае - все эти явления порождены тем же базовым противоречием.
Поскольку завтрашние романисты готовятся описывать частную жизнь новых элит, они, безусловно, надеются на то, что Запад выступит с критикой ограничений свободы выражения в их странах. Но в сегодняшней ситуации, когда у всех на слуху ложные обоснования войны в Ираке и правдивые сообщения о секретных тюрьмах ЦРУ, доверие к Западу настолько подорвано во всем мире, в том числе и в Турции, что таким людям, как я, становится все труднее отстаивать ценности западной демократии у себя на родине.
Источник:The New Yorker
Перевод Иосифа Фридмана