В издательстве "Молодая гвардия" в январе выйдет книга И.Курукина и Е.Никулиной "Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина". Предлагаем читателям РЖ фрагмент этого вечно актуального исследования.
Несмотря на распространение "кабацкого дела" на российских просторах, в XVII столетии большинство населения страны - крестьяне - по-прежнему отдавали предпочтение домашним напиткам - пиву и браге. Кабацкое питье было дороговато, да и находилось далеко от родной деревни, а виноградные вина были и вовсе недоступны для простых людей.
В Архангельске ежегодно закупались сотни бочек вина лучших западноевропейских сортов - "романеи", "бастра" ("бастардо"), "алкана" (аликанте), "мушкателя", сека или секта (Seco de Jeres - сухое вино из Испании), "кинареи" (белое вино с Канарских островов), красного церковного (это могли быть и мальвазия, и один из сортов малаги, и кагор), белого и красного французского, "ренсково" (рейнского). Импортные вина ввозились на Русь через Новгород, Псков, Смоленск, Астрахань (из Закавказья и Персии) и Путивль (так доставляли из Турции мальвазию). При царе Алексее Михайловиче в Московском Китай-городе уже существовали погреба, где продавалось крупными мерами ("галенками") импортное французское и испанское вино; но покупали его только люди знатные и богатые и жившие в столице иноземцы (1). "Черные люди" знакомились с иноземными напитками в основном во время народных волнений. Тогда - как, например, в 1605 году, когда перед вступлением в Москву самозванца толпа громила дворы Годуновых и их родственников, - из разбитых бочек черпали вино ведрами, шапками, сапогами. В результате летописец констатировал: "На дворах и погребах вина опилися многие люди и померли".
Главным потребителем импортных вин в XVI-XVII столетиях стал двор. "А исходит того питья на всякой день, кроме того, что носят про царя, и царицу, и царевичей, и царевен, вина простого, и с махом, и двойного, и тройного блиско 100 ведер; пива и меду - по 400 и по 500 ведер; а в которое время меду не доставает, и за мед дается вином, по розчету. А на иной день, когда бывают празники и иные имянинные и родилные дни, исходит вина с 400 и с 500 ведер, пива и меду тысечи по две и по три ведр и болши. Да пива ж подделные, и малиновые, и иные, и меды сыченые, и красные ягодные, и яблочные, и романея, и ренское, и францужское, и иные заморские питья исходят, кому указано, поденно и понеделно. И что про царской росход исходит, и того описати не мочно", - все же попробовал рассказать о хозяйстве царского Сытного дворца середины XVII века эмигрант, бывший подьячий-Григорий Котошихин (2).
"Заморские питья" шли не только на государев стол. Ими потчевали прибывших в Москву иностранных дипломатов. Заключительным этапом благополучно завершившегося посольства был торжественный прием с парадным обедом. Такие пиршества в Кремлевском дворце с горой золотой посуды, сотнями перемен блюд и десятками тостов производили незабываемое впечатление на иностранцев; в них участвовал сам царь, который "жаловал" гостей из своих рук кубками с вином и мясом жареных лебедей.
Кроме того, послам и их свите выдавали на Посольском дворе, как правило, "фряжские вина"; но угощали и отечественными медами, пивом, а иногда и "хлебным вином", но не простым кабацким, а сделанным из виноградных вин путем перегонки-"сиденья", чем занимались специальные дворцовые винокуры. Сытный приказ, который ведал кушаньями и напитками, заказывал водки в Аптекарском приказе: "Велети изсидети в Оптекарском приказе на государев обиход на Сытной дворец из четырех ведер из романеи водка коричная". Таким образом обслуживалась не только знать. В открытой в Москве на Варварке в начале 70-х годов XVII века "Новой аптеке" свободно продавались "водки, и спирты, и всякие лекарства всяких чинов людем". В ассортименте аптеки были "водки" коричная, гвоздичная, анисовая, померанцевая, цветочная и прочих сортов, изготовленные на казенном сырье; их продажа покрывала все аптечные расходы на приобретение отечественных и импортных лекарств (3). <...>
"Голь кабацкая" на столичных улицах и пиры в кругу московской знати стали для иностранных дипломатов и купцов поводом для суждений о повседневном пьянстве русских. Однако внимательные иностранцы все же отмечали, что порок этот характерен скорее для "именитых мужей", имевших деньги и время для подобных удовольствий. "А простой народ, слуги и рабы по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы - дело господское", - писал цитировавшийся выше Герберштейн. Другой австрийский дипломат, Николай Варкоч, и живший при московском дворе курляндец Яков Рейтенфельс отмечали воздержанность к вину русских крестьян, которые, "будучи обречены на тяжкую работу и прикреплены к земле, безнаказанно оскверняют праздничные дни, благодаря снисхождению законов, работою на себя, дабы не пропасть, так как в течение всей недели они обязаны в поте лица трудиться на своих господ" (4). <...>
Водка использовалась как награда за выполнение ответственных поручений. В далекой Сибири дворяне, побывавшие "у калмыцкого бушухтухана в посылке", получили за службу "тринатцать чарок с получаркою". Водкой стимулировали сибирских аборигенов при сборе ясака - натуральной дани мехами. Осенью, к моменту расчета, сибирские воеводы требовали с местных кабаков вина "для иноземных ясачных расходов" и жаловали туземцев даровой чаркой. Обычная практика спаивания "ясачных людей" раскрывается в доносе на воеводу города Мангазеи А.Палицына: "Приедут самоеды с ясаком, воевода и жена его посылают к ним с заповедными товарами, с вином, и они пропиваются донага, пропивают ясак, собак и бобров". Подобные же методы применялись на русском Севере для "призвания" аборигенов в православие, поэтому отправлявшийся в дальние края воевода просил разрешения захватить с собой ведер 200-300 вина (5).
У торговцев вошло в обычай "пить литки" - отмечать выпивкой удачную сделку, что с немецкой пунктуальностью отметил в своем русско-немецком словаре купец Тонни Фенне в 1607 году. Привычку к хмельному усвоили и духовные пастыри. Перебои в снабжении храмов импортным красным вином заставили церковные власти проявить находчивость: специальный собор в конце XVI века постановил заменить виноградное вино вишневой настойкой (6). Посол Герберштейн наблюдал в Москве публичные порки загулявших священников. В 1550 году власти назначили особых лиц следить, чтобы священники и монахи не смели "в корчмы входити, ни в пьянство упиватися". На созванном через год церковно-земском Стоглавом соборе пьянство было осуждено как "начало и конец всем злым делам". 52-ю главу соборных постановлений составил "Ответ о пиянственном питии", запрещавший держать в монастырях "вино горячее", но разрешавший братии употреблять квасы и "фряжские вина, где обрящутся, да испивают яко же устав повелевает в славу Божию, а не в пиянство". Следом появилось специальное решение московских церковных и светских властей, запрещавшее священникам и монахам ходить в кабаки, напиваться и сквернословить "на соблазн мирским людям". Виновных, невзирая на сан, надлежало привлекать к ответственности наравне с мирянами. Если же кто-либо подпаивал чернеца, то с него взыскивалась цена выпитого, а сам виновник подвергался заточению в монастырь (7).
Однако к концу XVI столетия нормы "пития" как белого, так и черного духовенства далеко ушли от традиционного ритуального образца. За трапезой в богатых монастырях неизменно подавались для братии 2-3 меры меда или "пива сыченого" (8). Помимо обычной пищи, монахи вкушали "кормы": земельный вклад на помин души часто сочетался с условием, чтобы монастырь ежегодно устраивал для братии угощение в память того, по чьей душе делался вклад, а иногда - два "корма": в день ангела и в день кончины вкладчика. Кроме заупокойных, были еще отдельные "кормы молебенные", когда знатные богомольцы приезжали в обитель отслужить молебен за здравие или по обету, данному по какому-либо случаю.
Кажется, увлечение "питьем кабацким" уже не противоречило представлениям о благочестии. В сказании о знаменитом московском юродивом XVI века Василии Блаженном (которого, по преданию, уважал сам Иван Грозный) его герой уже вполне одобрительно относился к пьянице в кабаке, который хоть и трясется с похмелья, но не забывает перекреститься, прежде чем выпить, и тем посрамляет дьявола.
В других частях недавно ставшей единой Руси к московским обычаям еще не вполне привыкли. Житие одного из древнейших новгородских святых, игумена Варлаама Хутынского повествует о том, как скончавшийся в XIII веке настоятель не утерпел и чудесным образом восстал из гроба. Старца возмутило поведение присланного в монастырь после ликвидации новгородской независимости игумена-москвича Сергия: "Нача жити в небрежении: ясти и пити, в келии наедине упиватися; всегда бяше пиян, паче же немилостив до нищих и до странных с пути приходящих". Явившийся на всенощной святой своим жезлом "нача игумена Сергия бити", отчего тот через неделю скончался (9). <...>
Фольклорное совмещение кабака и святости порой находило неприглядное, но вполне натуральное отражение в реальной жизни. В 1661 году игумен Устюжского Троицкого монастыря жаловался ростовскому митрополиту Ионе на местных кабацких целовальников. Они - можно думать, из самых лучших побуждений - устроили часовню прямо над кабаком "и поставили в ней нерукотворенный образ господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и иные иконы, изнаписав, поставили, и верх, государь, у той часовни учинили бочкою, и на ней шея и маковица и животворящий крест Господень, яко ж и на святых Божиих церквах.... И той, государь, часовне в таком месте и милосердию Божию и иконам быть достоит или нет, потому что собрався всякие люди упиваютца до большого пьянства, и пьяные люди под тою часовнею и под крыльцом спят и блюют и всякое скаредство износят?" (10).
Набожный Иван Грозный, хотя сам и не придерживался трезвого образа жизни, тем не менее упрекал монахов Саввина-Сторожевского монастыря: "До чего допились - тово и затворити монастыря некому, по трапезе трава растет!" Возможно, государь несколько преувеличивал размеры запустения. Однако в 1647 году вновь назначенный игумен знаменитого Соловецкого монастыря жаловался, что его подчиненные "охочи пьяного пития пить, и они своих мер за столом не пьют и носят по кельям, и напиваются допьяна". Конечно, известные и богатые обители, как Кирилло-Белозерский, Спасо-Ярославский, Костромской Ипатьев, Симонов, Суздальский Спасо-Евфимьев монастыри, были славны не только кухней и погребом, но и библиотеками, книгописными и иконописными мастерскими. Но наряду с ними существовали десятки небольших и небогатых "пустыней", которые трудно назвать "культурными центрами": их братия вела хозяйство на скотном дворе и рыбных ловлях, скупала земли, давала мужикам ссуды, торговала на ярмарках и зачастую не сильно отличалась нравственными достоинствами от мирян.
В 1668 году власти небольшого Нилова-Столбенского монастыря оказались неспособными навести порядок в обители, откуда монахи, "похотя пить хмельное питье, выбегают, и платье и прав ильные книги с собой выносят" и закладывают в близлежащем кабаке. В конце XVII столетия архиепископ холмогорский Афанасий по поводу назначения нового игумена Трифонова-Печенгского монастыря получил характеристики его братии: "Moнах Арсений, житель Кольского острога, монашествует лет пять или шесть, житие живет к пьянству желательное и на кабак для напитку бывает нередко и на ту потребу чинит из монастырских избытков похищение. Монах Иаков, заонежанин, корелянин, породою от рождения лет двадцати, грамоте неучен... а пьянства держится с желанием. Монах Калист, в миpе был Кольского острога стрелец, леты средовечен, житие живет совершенно пьянственное, мало и с кабака сходит, грамоте неучен и монастырского ничего верить ему невозможно" (11).
Порядки, укоренившиеся в монастырях, высмеиваются в "Калязинской челобитной" - пародийной повести 1677 года. Монастырская братия Калязина монастыря бьет челом тверскому архиепископу Симеону на своего архимандрита Гавриила (оба - реальные лица) за то, что он, забыв страх Божий и монашеские обеты, досаждает монахам: в полночь будит на церковную службу, не бережет монастырскую казну - жжет много ладана и свечей, не пускает монахов за ворота, заставляет бить земные поклоны. Приехав в монастырь, архимандрит "начал монастырский чин разорять, пьяных старых всех разганял, и чють он, архимарит, монастырь не запустошил: некому впредь заводу заводить, чтоб пива наварить и медом насытить, и на достальные деньги вина прикупить и помянуть умерших старых пьяных". И совсем бы монастырь запустел, если бы московские начальники не догадались прислать в него новых бражников, которых сыскали по другим монастырям и кабакам. Монахи пробовали договориться с архимандритом: "Хочешь у нас в Колязине подоле побыть и с нами, крылошаны, в совете пожить и себе большую часть получить, и ты б почаще пива варил да святую братию почаще поил, пореже бы в церковь ходил, а нас бы не томил", - но тот мало с ними пьет да долго бьет. Если же архимандрит не изменит своего поведения, монахи угрожают уйти в иной монастырь, "где вино да пиво найдем, тут и жить начнем" (12).
Церковный собор 1667 года запретил держать корчмы в монастырях. Не раз пресечь в обителях производство и употребление крепких спиртных напитков, пока в 1682 году патриарх не запретил винокурение всем церковным властям и учреждениям. Священники и монахи подвергались аресту и штрафу, если появятся на улице в нетрезвом виде "или учнут сквернословити, или матерны лаяти кому". Помогало это, по всей вероятности, мало, поскольку епархиальные архиереи вновь и вновь вынуждены были призывать, "чтоб игумены, черные и белые попы, и дьяконы, и старцы, и черницы на кабак пить не ходили, и в мире до великого пьянства не упивались, и пьяные по улицам не валялись бы".
Но и после того жалобы не прекратились: "Пения было мало, потому что он, Иван, безчисленно пивал, и за ево пьянством церковь Божия опустела, а нам, прихоженам, и людишкам нашим и крестьянишком за мутьянством ево приходить и приезжать к церкви Божией невозможно", - обижались на своего попа жители села Роковичи Воротынского уезда. Суздальцы били челом на вызывающее неблагочиние клира городского собора, где один из батюшек "без престани пьет и бражничает и, напився пьян, идучи с кабаки и ходя по улицам, нас, сирот, и женишек наших, и детишек бранит матерны всякою неподобною бранью, и безчестит всячески, и ворами называет, и на словах всячески поносит". Систематически обращались к своему архиерею и новгородские крестьяне с просьбой отставить духовенство, от чьего нерадения и пьянства "церковь Божия пуста стоит" (13). <...>
Привилегированные группы - бояре, дворяне, гости - имели право гнать вино для своих нужд, тогда как прочие подданные должны были довольствоваться казенным питьем в кабаках. Небогатые потребители стремились любыми способами обойти государство-монополиста, и уже в XVI веке появилось такое явление, как "корчемство" - нелегальное производство и продажа вина, сохранившееся в России вплоть до прошлого столетия, несмотря на ожесточенные преследования со стороны властей.
Подданные медленно, но верно привыкали к "зелену вину". "Человече, что на меня зрише? Не выпить ли хотише? Выпей брагу сию и узришь истину", - приглашала надпись на одной из сохранившихся братин. Во всех учебниках по истории раздел о XVII веке сообщает об успехах российского просвещения и процессе "обмирщения культуры". Но эти процессы протекали отнюдь не безболезненно. После Смуты церковные и светские власти осуждали контакты с иностранцами, запрещали книги "немецкой печати"; церковный собор 1620 года даже постановил заново крестить всех принимавших православие иностранцев на русской службе и испытывать в вере побывавших за рубежом московитов. Но в то же время власти вынуждены были принимать на службу иноземных офицеров и украинских ученых монахов.
Примечания:
1. См.: Курц Б.Г. Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича. Киев, 1915. С.178-179.
2. О России в царствование Алексея Михайловича. Из сочинения Г.Котошихина // Бунташный век. Век XVI. М., 1983. С.465.
3. См.: Материалы для истории медицины в России. СПб., 1883. Т.2. С.482, 532-534; Новосельский А.А. Исследования по истории эпохи феодализма. М., 1994. С.201.
4. ГерберштейнС. Указ. соч. С.103; ЧОИДР. 1874. Кн.4. С.34; 1906. Кн.3. Отд.III. С.137.
5. Цит. по: Прыжов И.Г. Указ. соч. С.118. См. также: Акты исторические. - СПб., 1841. Т.1. #250.
6. См.: Бенешевич В.Н. Московский собор конца XVI в. о церковном вине // Известия отделения русского языка РАН. 1917. Т.22. Кн.1. С.7.
7. Российское законодательство Х-ХХ вв. Т.2. С.329; Выпись Андрею Берсеневу 1552 г. // ЧОИДР. 1881. Кн.2. Приложение XXIV. С.76-77.
8. См.: Дополнения к актам историческим. СПб., 1846. Т.1. #135.
9. См.: Житие Варлаама Хутынского в 2 списках. СПб., 1881. С.55-56.
10. Цит. по: Суворов Н. Часовня над кабаком // РС. 1917. ##10-12. С.128.
11. Цит. по Никольский Н.К. Северный монастырь в XVII в. // Вестник Европы (далее ВЕ). 1908. #11.
12. Русская демократическая сатира XVII в. С.51-54.
13. СтефановичП.С. Приход и приходское духовенство в России в XVI-XVII вв. М., 2002. С.267, 269-270.