Николя Саркози. Свидетельство: Франция в XXI веке. Пантеон, 2006, 272 с. 24.95 долларов.
Nicolas Sarkozy. Testimony: France in the Twenty-first Century. Pantheon, 2006, 272 p. $24.95
Французские президентские выборы обычно не вызывают особого интереса в Соединенных Штатах. Список действующих лиц, кажется, почти не менялся за последние годы: президент Жак Ширак, бывший премьер-министр Лионель Жоспен, глава крайне правых Жан-Мари Ле Пен. Последние президентские выборы без участия Ширака в качестве кандидата прошли в 1974 году, когда Белый дом занимал Ричард Никсон, а Даунинг-стрит, 10 - Гарольд Вильсон. За последние сорок лет внешняя политика Франции - т.е. ее позиция по отношению Европе, Соединенным Штатам, Ближнему Востоку и Африке - оставалась на удивление постоянной независимо от "левизны" или "правизны" сменявшихся президентов. Большинство кандидатов в президенты Пятой республики были настроены неизменно антиамерикански, будь то вольнодумцы-голлисты или несгибаемые борцы с капитализмом.
На этот раз все иначе. Ни Николя Саркози, лидирующий правый кандидат, ни его главная соперница, кандидат от Социалистической партии Сеголен Руаяль никогда ранее не участвовали в президентской гонке. Обоим кандидатам слегка за 50, это уже другое поколение, сильно отличающееся от поколения Ширака, - в том числе и тем, что оно прекрасно освоилось с интернетной революцией. Оба кандидата обещают модернизировать Францию и должным образом экипировать ее применительно к требованиям XXI века. Однако Руаяль все еще разделяет традиционный антиамериканизм Социалистической партии, призывая, например, к построению сильной Европы для противостояния "американской сверхсиле", как однажды выразился Юбер Ведрин, бывший министр иностранных дел от Социалистической партии. Что касается Саркози, то он не похож ни на одного прежнего кандидата.
Наступательное обаяние
"Свидетельство" (Testimony), первая книга Саркози, опубликованная на английском языке, представляет собой неожиданно резкий наступательный маневр, призванный очаровать американскую аудиторию. За основу этого издания взят перевод книги Té moignage, своего рода прото-манифеста, опубликованного во Франции прошлым летом и ставшего бестселлером; издание дополнено главами из Libre, хроники политического пробуждения и развития Саркози со студенческих лет до обретения зрелости, а также некоторыми свежими материалами. В книге поражают два момента. Во-первых, Саркози открыто выражает свое восхищение Соединенными Штатами, что, мягко говоря, необычно для французского политика. Во-вторых (и это не менее необычно), Саркози откровенно говорит о провалах и неудачах Франции.
Уважение Саркози к Соединенным Штатам достаточно ясно выражено уже в Té moignage [Свидетельство (фр.)]; в Testimony автор берет быка за рога уже на первой странице: "Я не намерен извиняться за ощущение родства, связывающего меня с величайшей демократией мира". В сентябре прошлого года, во время своей поездки в Нью-Йорк, где он принял участие в мемориальной церемонии, посвященной 9/11, и в Вашингтон, D.C., где он встретился с президентом Бушем, Саркози поразил французских комментаторов - а заодно и премьер-министра Франции Доминика де Вильпена - критикой "французского упрямства" по отношению к войне в Ираке. Саркози заявил о своей решимости бороться за наступление "новой эры в трансатлантических отношениях" и сказал: "Для Европы немыслимо вырабатывать свою идентичность путем противостояния Америке". Обращаясь к американцам, Саркози заметил, что амбивалентное, если не настороженное, отношение Франции к Соединенным Штатам "отражает некую зависть к вашим потрясающим достижениям".
В "Свидетельстве" Саркози с воодушевлением развивает эту тему. У Франции и Соединенных Штатов, говорит он, нет другого выбора, кроме крепкой дружбы. Эти две страны тесно связаны общей революционной историей, основанной на индивидуальной свободе и республиканских идеалах. Франция обязана Америке своим освобождением от нацистской оккупации в 1944 году. Сегодня обе страны стоят перед общими вызовами, среди которых главные - терроризм, распространение ядерного оружия, подъем Китая, Индии и Бразилии. К этим объективным историческим и стратегическим факторам Саркози добавляет свои личные пристрастия - например, ярый антикоммунизм, унаследованный от отца, оказавшегося во Франции в 1948 году после бегства из коммунистической Венгрии. Восстановление доверия между Францией и Соединенными Штатами, говорит Саркози, не предполагает ни запрета на откровенный обмен мнениями, ни устранения всех разногласий. Сам Саркози с готовностью критикует, например, неудачи США в экологической политике, но он не хочет, чтобы подобные разногласия приводили к контрпродуктивным дипломатическим демаршам.
Человек, исповедующий подобные взгляды, особенно в сфере международной политики, неизбежно оказывается в оппозиции по отношению к голлистской "фрондерской" проарабской традиции, безраздельно доминировавшей во французской дипломатии. Саркози призывает к большей поддержке Израиля: "Мы не можем поставить взаимоотношения Франции с Израилем в зависимость от того, как будут складываться наши интересы в арабском мире". Саркози призывает покончить с отношениями с африканскими странами, основанными на непрозрачных политико-экономических схемах и персональных связях с их лидерами - словом, выступает за то, чтобы позиции Парижа стали более транспарентными и демократичными. Он согласен даже ослабить усилия, направленные на защиту французского языка, полагая, что французы должны быть готовы чаще говорить по-английски. Для французского политика, который ведет предвыборную кампанию, это отчаянно смелые заявления.
Саркози еще менее сдержан в своей критике внутренней политики Франции. За последние 25 лет, говорит он, Франция превратилась в стагнирующее общество, которое, подорвав ценность труда, тешит себя иллюзией устойчивости своей системы социального обеспечения. Безработица составляет сегодня 8,6%, да и ранее, при жизни последнего поколения, она не опускалась ниже 8%. Французы имеют самую короткую в западном мире рабочую неделю. ВНП Франции, превышавший ВНП Великобритании в 70-е годы, теперь ниже на 5%. Государственный долг Франции достигает 66% от ВНП страны, в то время как в Великобритании этот показатель составляет 42%. И если остальная Европа пыталась адаптироваться к глобализации, то Франция ее просто отрицала, скрываясь за разрушительным кредо антилиберализма. Страна, пишет Саркози, "не может себя вести как галльская деревня, окруженная римскими лагерями", потому что "галльская деревня побеждает только в комиксах и мультяшках про Астерикса".
Кроме того, Саркози утверждает, что Франция прячет реальность существующего в ней неравенства за теорией эгалитаризма. Это противоречие бросается в глаза при взгляде на судьбу проживающих во Франции меньшинств, из которых мусульмане составляют, по некоторым данным, пять миллионов человек. Многие из них сконцентрированы в специально спроектированных жилых кварталах, окружающих крупнейшие французские города. Саркози, дважды побывавший министром внутренних дел, в самых резких выражениях выступил против тех, кто устроил беспорядки в 2005 году, и проявил твердость, настаивая на том, что иммигранты обязаны уважать республиканские ценности Франции. При этом он признает, что меньшинства имеют недостаточное представительство во властных структурах, поскольку основополагающие французские принципы не позволяют прибегать к любого рода преференциям. Чтобы построить лестницы, выводящие из анклавов, являющихся de facto иммигрантскими гетто, Саркози выдвигает в своей книге "французскую версию политики аффирмативных действий", выступая тем самым против французской традиции, которая зиждется на отказе даже идентифицировать меньшинства как таковые. Будучи сыном венгерского иммигранта и внуком еврея из Фессалоник, он имеет вполне определенные, выстраданные взгляды на интеграцию: Саркози рассказывает, что он с детства испытывал на себе бремя аутсайдерства, чему способствовала и его "чуждая для французского слуха фамилия". Находясь на посту министра, Саркози наделал много шума, объявив о своем решении назначить префектом одного из департаментов в Восточной Франции мусульманина. Это оказалось неприемлемым для многих французов, увидевших в решении Саркози покушение на светскую традицию, предполагающую юридически строгое отделение церкви от государства.
Короче говоря, Саркози утверждает, что Франция может рассчитывать на оживление деловой жизни и экономический рост только в том случае, если она пойдет на реформирование своей социальной модели. Его предложения? Восстановить рабочую этику, "доказав, что работа оправдывает себя"; ужесточить систему социального обеспечения и снизить налоги на прибыль; поощрять создание рабочих мест в частном секторе путем ослабления ограничений, мешающих приему на работу, таких как обязательная 35-часовая рабочая неделя; усилить контроль над затратами на общественные нужды и снизить государственный долг за счет сокращения бюрократического аппарата и создания более прозрачной системы управления. Однако экономический либерализм Саркози имеет свои пределы: достаточно сказать, что он остается "интервенционистом", т.е. сторонником вмешательства государства в промышленную политику. Учитывая тяжелое состояние государственной финансовой системы Франции, он, возможно, слишком оптимистичен, полагаясь на спасительную силу сокращения налогов. Но, как бы то ни было, идеи Саркози являются гораздо более смелыми и последовательными, чем взгляды любого другого "мейнстримовского" кандидата на пост президента Франции за много лет. "Я не стараюсь быть провокативным, для меня это не самоцель, - пишет он. - Просто я хочу разбудить людей, потому что сейчас это крайне необходимо".
Разрыв с прошлым
Многие идеи Саркози относительно положения дел в современной Франции, безусловно, будут восприняты с пониманием и симпатией в Соединенных Штатах и Великобритании. Но каково отношение к ним французского избирателя? Готовы ли французы к проведению болезненных реформ? Готовы ли они иметь президента, который обещает лишить их многих привилегий и вытряхнуть их из зоны комфорта, не говоря уже о том, что Саркози собирается установить более тесные взаимоотношения с Соединенными Штатами? Кажется, Саркози считает, что предлагаемый им альтернативный курс, направленный на "решительный разрыв" с прошлым и предусматривающий некоторые жертвы, может оказаться электорально выигрышным, поскольку он позволяет ему резко отмежеваться от Ширака, 12-летнее президентство которого было отмечено печатью стагнации.
Оба государственных мужа - Ширак и Саркози - происходят из одного политического семейства, но их взаимоотношения всегда были сложными, если не скандальными. Как вспоминает Саркози в "Свидетельстве", именно Ширак, который был тогда премьер-министром от голлистской партии, предложил в 1975 году Саркози, двадцатилетнему активисту, произнести речь на первом для него партийном съезде. Ширак стал политическим ментором Саркози, отчасти "отцом", отчасти примером для подражания. Как молодой Ширак, Саркози был гиперактивным и не по годам развитым - "молодым, да ранним". В 28-летнем возрасте он был избран мэром Neuilly-sur-Seine, маленького парижского пригорода. И, подобно Шираку на протяжении всей его карьеры, Саркози очень хорошо понимал значение местных "силовиков" и не упускал случая втянуть их в сферу своего влияния в качестве базы для осуществления контроля над политической партией.
Доверие между Шираком и Саркози было подорвано в 1995 году, после того как Саркози поддержал на президентских выборах соперника Ширака. В последнее время их взаимоотношения характеризуются скорее недоверием, чем "нелюбовью". Ширак стремился держать своего бывшего протеже на коротком поводке, но ему не удалось помешать Саркози взять под свой контроль Союз за народное движение (Union pour un Mouvement Populaire), который был поначалу ответвлением от созданной Шираком партии. Теперь Саркози ведет предвыборную кампанию, отвергая курс президента Ширака, в чьем правительстве он служил с 2002 года. Отчасти это тактический ход: для электоральных целей Саркози должен выглядеть как человек, резко отличающийся от действующего президента, для чего ему необходимо провозглашать взгляды, противоречащие политической платформе эры Ширака. Но то, что Саркози счел нужным дистанцироваться от своего бывшего наставника, объясняется также и реальным различием в их взглядах. "Нас раздражают совсем разные вещи. Его раздражают либерализм, американцы, некоторые руководители корпораций и люди, которые не согласны с ним относительно будущего Европы, - пишет Саркози о Шираке. - А меня раздражают такие вещи, как недостаток твердости, нерешительность, нарушение обещаний, отказ видеть Францию такой, какая она есть, и зараженность распространенными в обществе предрассудками. Мне кажется, Франция уже устала от ожиданий, истомлена отсрочками и отлагательствами и жаждет глубоких перемен".
Саркози повторяет этот смелый, но сомнительный тезис на протяжении всей книги. "Французы не боятся перемен. Они ждут их, - утверждает он. - Это политики превратились за последние годы в склеротичные, легко предсказуемые и негибкие фигуры - политики, но не общество". Французская элита, пишет он, утратила связь с простыми людьми и недооценивает их способность к адаптации. Саркози верит, что антиамериканизмом заражен политический класс Франции, а не французский народ, которому близки американская популярная культура и американские ценности. Если бы французские политические деятели обуздали свои личные импульсы и умерили свою риторику, французская публика охотно поддержала бы менее конфронтационные взаимоотношения со своим старым трансатлантическим союзником.
Саркози прав в том, что во Франции образовался существенный разрыв между элитой и электоратом. Разочарование в истеблишменте было характерной чертой предыдущих выборов, и оно позволяет объяснить успехи маргинальных кандидатов, таких как крайне правый Ле Пен, опередивший в 2002 году в первом туре президентских выборов кандидата от Социалистической партии Жоспена; у Ле Пена неплохие показатели по опросам общественного мнения и в президентской кампании текущего года. Это согласуется и с тем фактом, что на всех парламентских выборах начиная с 1981 года французы голосовали против правящей партии.
Но действительно ли это стремление к переменам с необходимостью трансформируется в "решительный разрыв" с прошлым, который обещает Саркози? Даже сам кандидат, похоже, испытывает в этом некоторые сомнения. В прошлом году критические замечания Саркози в адрес французской дипломатии по отношению к Ираку были встречены в Париже с бурей возмущения; с тех пор Саркози посчитал необходимым высказывать мнение, что Ширак был прав, возражая против войны в Ираке. В середине кампании он несколько смягчил свою риторику, сделав ее менее радикальной, что сказалось и на книге "Свидетельство", где вышеуказанные положения балансируются обещаниями "защитить Францию, которая страдает", и бороться с эксцессами монетаризма и "финансового капитализма". Саркози отказался в своей предвыборной кампании от наиболее противоречивых и "одиозных" (в глазах многих французов) положений, изложенных в книге, таких как политика аффирмативных действий: ведь он не смог убедить в ее необходимости даже собственную партию. И он теперь гораздо реже и приглушеннее призывает к "разрыву" с прошлым.
Саркози на грани раздвоения личности
То, что Саркози во многом пошел на попятный в столь жесткой президентской кампании, является отчасти проявлением электорального оппортунизма. Он пытался таким образом предотвратить сразу две угрозы - со стороны Ле Пена справа и со стороны Франсуа Байру (поздно взошедшей звезды опросов общественного мнения) из центра. Некоторые из неожиданных популистских предложений Саркози, такие как проект создания министерства иммиграции и национальной идентичности или атаки на "переоцененный" евро и валютную политику Европейского центрального банка, кажется, откровенно предназначены для избирателя из рабочего класса с крайне правыми взглядами, напуганного грядущими переменами; похоже, Саркози подыскивает для него подходящего козла отпущения на случай обострения ситуации.
В то же время Саркози попытался апеллировать к электорату, выходящему за пределы традиционной голлистской политической базы: он обратил свои взоры на центр, чтобы подстраховаться на случай второго тура и сократить "жизненное пространство" Байру, лидера Союза за французскую демократию (Union pour la Democratie Francaise), небольшой, но влиятельной партии. Байру прибавил обороты по опросам за март, превратив предвыборную кампанию в широкую гонку по трем дорожкам и продемонстрировав пределы возможностей Саркози апеллировать одновременно к правым и к центру. Скромные планы Байру относительно государственных затрат и стремление к достижению консенсуса между левыми и правыми получили значительную поддержку. Он стал реальной угрозой для лидирующих кандидатов.
Оказалось, что Саркози во многих отношениях труднее спорить с Байру, чем с социалисткой Руаяль. Хотя в некоторых кругах считается, что Руаяль "блэристка" (Blairite), ее программа определенно левая и при этом старомодная; в конце концов она затупила свои политические зубы, работая советником Франсуа Миттерана в 1982-1988 годах. Теперь она обещает увеличить минимальную заработную плату, рационализовать и объединить энергетические мощности Electricite de France и Gaz de France, ужесточить правила соблюдения 35-часовой рабочей недели, чтобы "снизить ее негативное воздействие на рабочих", и строго наказывать компании, которые распределяют дивиденды среди акционеров, вместо того чтобы инвестировать доходы в развитие. Она выступает против "власти денег" и "капиталистической жадности". Если Саркози охотно позирует перед камерами в компании с британским премьер-министром Тони Блэром, то Руаяль - несмотря на то, что это ее партийный единомышленник, лейборист, - даже никогда с ним не встречалась.
Реальный вопрос состоит в следующем: не может ли получиться так, что менее решительная, популистская тактика, избранная Саркози в ходе предвыборной кампании, поставит под сомнение искренность его преданности тем ценностям и идеям, которые выражены на страницах "Свидетельства"? Для такой озабоченности имеются все основания. Ведь, находясь в министерском кресле, Саркози далеко не всегда действовал как экономический либерал или политический радикал (смутив тем самым многих своих сторонников). Впрочем, он доказал, что способен предпринимать жесткие меры: будучи министром финансов (в 2004 году), он однажды пригрозил боссам крупных супермаркетов, что у них будут "большие неприятности", если они не снизят розничные цены. И никто не забыл, что Ширак, с именем которого ассоциируется десятилетие стагнации, тоже когда-то имел репутацию энергичного реформатора.
Однако справедливости ради нельзя исключить возможность того, что Саркози будет решать накопившиеся во Франции проблемы решительно и смело - точно так, как он обещает сделать это в своей книге; по крайней мере, он может попытаться дать реформе реальный шанс. Саркози понимает, в частности, насколько необходима дерегуляция французского рынка труда: без нее нечего и думать о создании новых рабочих мест и возможности заставить французов работать больше; не менее остра необходимость обуздать бюрократию и сделать более реалистичной систему социального обеспечения. Если взяться за дело с умом, можно провести стремительные и далеко идущие реформы.
В таком случае Саркози воплотит идеал того политика, образ которого нарисован в "Свидетельстве", - амбициозного и готового идти на риск прагматика, задиристого и не зашоренного идеологически. Эта книга разительно отличается от работ традиционных французских политиков. В ней нет и намека на соотнесение современности с французским "былым величием"; нет в ней и упоминаний о великих моментах французской истории. Шарль де Голль упомянут всего один раз, да и то походя. В книге нет претензий на "большую прозу", нет экстравагантного синтаксиса; вместо всего этого - относительно простые предложения и разговорный тон. Саркози как автор "Свидетельства" - это скорее грубоватый, уверенный в себе политик, не скупящийся на жесткие оценки, чем человек, участвующий в предвыборной гонке и по необходимости взвешивающий каждое слово. Этот последний нашел общий язык с избирателями. Но тот политик, который предстает перед нами на страницах этой убедительной книги, может быть, ближе к реальному Николя Саркози.
Источник: "Foreign Affairs"
Перевод Иосифа Фридмана