Владимир Иванович Красиков (род. 1958) - современный русский философ. Доктор философских наук, профессор кафедры философии Кемеровского государственного университета. Автор таких книг, как "Человек на пути встречи с самим собой" (Кемерово, 1994), "Метафизика самоопределения" (Кемерово, 1995), "Предельные значения в философии" (Кемерово, 1997), "Явь беспокойства" (Кемерово, 1998), "Библия как реальность" (Кемерово, 1998), "Философия как концептуальная рефлексия. Философская пропедевтика" (Кемерово, 1999), "Этюды самосознания" (Кемерово, 2000), "Русская философия today" (Москва, 2008).
Основной объект исследования Красикова - природа предельных значений в философствовании. В любом развитом языке, полагает Красиков, имеются группы наиболее общих понятий, эквивалентных по смысловому объему и обозначающих сущностные структуры мира. Какое-либо из этих всеобщих значений берется философом в функции "предельного" - с соответствующим востребованием именно данного, заложенного в нем смыслового аспекта, который затем перерастает в новое концептуальное видение. Процессы усмотрения "предельного" значения в группе всеобщих, его полагание в качестве "координат" предлагаемого учения, аргументация в его пользу и интеллектуальная демонстрация мировоззренческих следствий - все это и составляет, по Красикову, суть философского творчества. Философия имеет трансцендентально-психологическую природу, причем несомненен приоритет трансцендентального - общего, человекоразмерного устройства сознания. Всеобщность и необходимость философии заключаются в том, что ее множественные учения с разными метафизико-ценностными системами отсчета взаимоконвертируемы, переводимы и понятны.
Наша беседа с Владимиром Ивановичем состоялась в рамках проекта "Современная русская философия".
"Русский журнал": Владимир Иванович, что вы можете сказать о современной русской философии? Какими именами она представлена?
Владимир Красиков: Она имеет переходный характер от советской к постсоветской, и этот переход не завершен. Для этого семнадцати лет после распада СССР мало: должно смениться как минимум одно поколение (25-30 лет).
Она жестко институциализирована, то есть представлена в основном "преподами", для которых это лишь жизнеобразующая профессия; она весьма консервативна, поскольку заполнена в большинстве своем пожилыми доцентами и профессорами советского периода - неудачниками, "отсиживавшими" лихолетье (90-е годы) в бедных, но безопасных зонах, умеющими только читать лекции по пожелтевшим конспектам и многозначительно "раздувать щеки".
Первые признаки нормализации, однако, уже видны: а) вновь и в философии радостно затараторили извечные фигуранты российского интеллектуального ландшафта, наши сиамские близнецы - неозападники и неославянофилы; б) сбывается мечта Конфуция о "тысяче цветов" - на российской почве - в виде обилия монографий, журналов, и в большинстве своем все это осуществляется "за свой счет".
Настоящее, живое, то есть социально-спонтанное, сообщество в рамках всей России, а не только Москвы-Питера лишь начинает складываться (во многом благодаря РФО). Однако в целом все еще слишком заформализовано и монополизировано московскими чиновничьими структурами "от философии".
В отношении имен говорить, вероятно, надо о ныне здравствующих, по книгам которых мы учились: А.А.Гусейнов, В.А.Лекторский, К.Н.Любутин, В.С.Степин и другие. К сожалению, я практически не знаю современного философского бомонда столиц - людей среднего поколения, хотя и осведомлен о блестящих умах среди них, но только понаслышке.
РЖ: Как вы можете охарактеризовать русскую философию в провинции?
В.К.: Русская философия в провинции сопряжена с географией размещения и степенью развитости инфраструктур высшего образования. Конечно, в первую очередь это города, где в университетах есть философские факультеты. Среди них выделяются наличием школ и традиций Екатеринбург, Томск, Ростов-на-Дону, Новосибирск. Однако и в областных городах, где университеты лишены счастья обладания философскими факультетами, философская жизнь, местами и временами, вполне журчлива - все дело в людях. Для характеристики ситуации хорошо подходят термины социологии научных коммуникаций: "диспетчеры" коммуникации и "изоляты". Где есть активные, коммуникабельные и в большинстве своем высокопродуктивные люди - там провинциальная философия бодра и жизнедеятельна, соединяясь в общем потоке с другими духовными формами (художники, литераторы, поэты).
Провинция есть провинция - пруд, который постоянно зарастает, и кислорода его обитателям постоянно не хватает. Местным гениям не в пример труднее - нет, не с творчеством, а с ответной эмоциональной энергией респондентов, которая подпитывает их энтузиазм. Собственной витальности хватает, как правило, на две-три книги, которые, не находя соответствующего резонанса - по причине невозможности дойти до адресной аудитории, - становятся их же собственным эпилогом. Региональные звезды краткоживущи: им не хватает водорода эмоциональной энергии подпитки слишком скудной и апатичной местной интеллектуальной среды. Здесь они, скорее, экзоты, предмет зависти и скрытого недоброжелательства, для столиц - смышленые аборигены с пожизненным клеймом. И слишком часто они быстро "перегорают", опускают руки и потихоньку деградируют в творческом отношении. Всякая способность, а особенно столь деликатная и неуловимая, требует постоянного культивирования, иначе она выхолащивается и теряется. Несть числа тому примеров - и в провинции, и в столицах.
Большинство так называемой "философской общественности" и вовсе не имеет подобных проблем. Большинство из этого большинства - "преподы", узкие специалисты (вернее, когда-то бывшие ими), ремесленники. Философии среди них нет - как нет истинной религии в большинстве приходов, где батюшки косноязычно проворят то, от чего они в своей реальной жизни неизмеримо далеки. Однако есть и "изоляты" - люди, искренне увлеченные философией и что-то творящие, пишущие. Их самодостаточность вызывает уважение, но это некие "вещи-в-себе" - неизвестно, что и как они пишут, хотя по большей части то, что становится известным, представляет собой либо невнятицу, либо благолепную наивность.
РЖ: В своей книге "Русская философия today" вы предприняли попытку рефлексии современной отечественной философии как институции, частью которой сами являетесь. Не нарушили ли вы так называемую корпоративную этику?
В.К.: Не думаю: никого персонально не склонял, ничьи репутации конкретно не подрывал. Парадоксально, но философия, как известно, исторически первая форма рационального теоретического знания, постоянный возмутитель благодушия и чуть ли не синоним скепсиса, дольше других дисциплин оставалась (и во многом у нас остается) "социологически невинной" - в своих девичьих грезах о прекрасном образе чистой, единой мировой умозрительной философии в поисках возвышенных вечных истин. Конечно, подобные восхитительные метафизации даже полезны в цветущем креативном возрасте, мобилизуя на интеллектуальные подвиги в честь Софии, но они могут инициировать и разочарования, и депрессии, постепенно девальвируясь во взрослении духа.
Начало конца вековечного "философского романтизма" связано с появлением фундаментального труда Рэндалла Коллинза "Социология философий", хотя философская общественность, особенно в нашей стране, восприняла ее как-то вяло: либо не могут, либо не хотят. Можно и нужно спорить с Коллинзом, однако общая методологическая модель рассмотрения философии как специфического, но одного из прозаических духовных трудов, в котором работают социологические закономерности "сетей", "позиций", эффектна, эффективна и убедительна. Наконец-то философия начинает быть рефлексивной по отношению к самой себе, не пачкаясь корпоративной этикой.
РЖ: Каким вам видится реформа философских институций в России?
В.К.: Реформа философских институций как таковая может состояться лишь в контексте тотальной реформы высшего образования и академической системы (РАН). Но подобная тотальная реформа бессмысленна без аналогичной реформы всей политической системы. По принципу конгруэнтности, особенно в жестких пирамидальных структурах, каковыми мы традиционно являемся, характер большинства институций копирует структуру главной "властной вертикали". Понятно: без реальной демократизации, децентрализации (демосковизации), формирования пресловутого "гражданского общества" философию европейской не сделаешь.
Тем не менее что-то можно уже предпринимать и сейчас. Профессиональные сообщества, в силу своей закрытости, всегда являли собой традиционно более консервативные социальные структуры. Мне представляется, что первыми шагами в реформировании философских институций могли бы стать меры в контексте идущей сейчас реформы высшей школы, которые, кстати, встречены в штыки филистерским большинством профессуры. Люди, по сути, всю жизнь бездельничающие, не хотят никаких перемен, потери своих небогатых, но сытных и уважаемых мест. Стоит ввести комплекс мер по возможностям настоящей академической мобильности: как через действительные конкурсы на замещение профессорского и академического состава (хотя бы документов, а не приятельско-земляческих отношений), так и в качестве щадящей переходной меры - годовые-двухгодичные конкурсные вакансии.
Далее нужно ввести возрастной лимит (к примеру, 60-65 лет) и перевод уважаемых профессоров в статус "почетный консультант" с такими же, как и ранее, окладами и правом совещательного голоса (emeritus professor). Это могло бы отчасти решить болезненную проблему смены поколений.
Названные меры могли бы стать "прорывом" в наших условиях. Достаточно вспомнить почти анекдотичный случай двухгодовой давности, когда на выборах в члены-корреспонденты и действительные члены РАН были введены места для "малолеток" (ученых до 50 и 55 лет соответственно). Но большинство этих вакансий осталось незаполненным: "бессмертные", большинству из которых в среднем за 70 лет, забаллотировали всех кандидатов - не пристало, рано "мальчишкам" входить в сонм избранных. А вдруг это станет нормой?..
РЖ: Вы являетесь автором концепции "трансцендентального психологизма", которая утверждает принципиальную антропопсихологическую типизованность человеческого бытия и, в отличие от экзистенциализма, более трезво смотрит на человечество, беря в рассмотрение весь человеческий поток, не отождествляя "человека вообще" с "экстремалами" человеческого вида. Каким вам видится философский предел в рассмотрении человека, на смерть которого написаны десятки монографических некрологов?
В.К.: Трансцендентализм, сформировавшийся в умозрениях Декарта и Канта, достиг своей максимально возможной мыслительной "чистоты" у Гуссерля в формате его феноменологической редукции. Стратегия очищения площадки человеческой рациональности от всего психологического и физиологического должна была выявить как пределы "истинно человеческого", то есть чистого мышления, так и эксплицировать его внутренние самодостаточные структуры и механизмы. Необсуждаемое допущение, нерефлексивное умалчивание самой философской рефлексии этого направления предполагало в качестве "истинной глубинной сущности человека", "человеческого" - мысль, причем мысль зрелую, "выстоянную" в ясности и отчетливости своего тренированного удерживания. Эта базисная установка идеалистической философии сложилась еще в древности - от Парменида до Плотина. Без сомнения, это метафизически завораживающая идея о чистом, форматирующем вселенную и себя мышлении. Однако подобная, на первый взгляд самодостаточная, величественная интеллектуальная конструкция продемонстрировала свои серьезные изъяны уже у самих "отцов-основателей" новоевропейской традиции трансцендентализма.
Во-первых, сама конструкция для своей чистоты требует бытия мышления, беспрецедентного для остальной материальной вселенной и независимого от нее. Потому Декарт говорит о двух равноположенных субстанциях, а связь нас, находящихся в "башне из слоновой кости" нашего мышления, с материальным миром гарантирует Бог, который "не может быть обманщиком".
Во-вторых, Кант, с чисто немецкой методичностью каталогизировав наши субъективные мыслительные способности, натолкнулся на иррациональный (по тем меркам) предел, который, по сути, организует само рациональное (категории рассудка). Это "трансцендентальная апперцепция", или универсальное сверхчувство "я", - чувство своей прижизненной самоидентичности, сопровождающее нас везде и всегда, и так называемые "понятия чистого разума", или "трансцендентальные идеи" (Бога, мира, субъекта). Это и есть "форма мышления", сама его "чистая организация", "структура". Но откуда они берутся? Они сами есть первая данность, которую полагают воля и наши страсти: изначальные интенции к жизни, любви, славе.
В-третьих, наиболее радикальный и одновременно последний борец с психологическим содержанием в мышлении как чуждым, загрязняющим мысль "материальным содержанием", Гуссерль вернулся к платоновским истокам и вынужден был говорить также об иррационализме исходных смыслов, эйдосов. Мировой горизонт интенциональности, объемлющий формат чистого мышления, который Гуссерль находил сначала в некоем объективно идеальном зазеркалье вселенной (а-ля мир идей Платона), затем постулируется в более понятном и очевидном виде смысловых структур мира повседневности - совокупного обыденного сознания миллионов реально живущих, работающих, любящих, страдающих людей.
Философия долгое время была заворожена идеалом единого, стройного, непротиворечивого, самодостаточного мышления как квинтэссенции "человеческого". Крах этого проекта и воспринимается как "смерть человека": имеется в виду классический образ человека от Парменида до Гуссерля, где симптомами наступления смертного часа полагали распространение психологизма - волюнтаристских (Шопенгауэр, Ницше), виталистских (Зиммель, Бергсон, Дильтей) и экзистенциалистских (Камю, Сартр) проектов. Хотя последние также вполне классичны, говоря о всеобщности качеств Dasein при их каждый раз уникальной реализации.
Собственно, некрологи и пишутся на этот "классический" образ "родового человека мысли". Психологию никто из философов никогда серьезно не воспринимал. Более того, она долгое время была "эмпиристским пугалом" для утонченных джентльменов мысли. В этом есть много справедливого. Психология развивается как самостоятельная дисциплина уже почти два века, но так и не смогла создать свои общедисциплинарные теории вне узких контекстов внутренних направлений. Может быть, потому, что слишком сложен и неоднозначен объект исследования, подобный по универсализму объекту физики. Однако "типизованность" человеческого бытия здесь является весомым индуктивным выводом из их исследований.
Описание философского предела в рассмотрении человека мне видится как развитие отмеченных идей Декарта - Канта - Гуссерля: рационалистическое описание иррациональных (то есть пока не проясненных мыслью) исходных основ человеческого существования, представление единства человеческого формата существования через многообразие антропопсихологических типажей, находивших свои социокультурные и исторические аранжировки.
В фокус философского внимания вовлекаются новые и новые субъективные способности (воля, вера, любовь, переживания), в совокупности продуцирующие "чистую мысль". Иррациональное, то есть ранее полагавшееся таковым, производит рациональное. Лишь вспышка объединяющей, синтезной и одновременно продуцирующей, иммагинативной философской рефлексии может вновь сплавить "неклассический образ человека". Король умер, да здравствует король!
РЖ: Согласны ли вы с таким тезисом, что русская философия должна ориентироваться исключительно на внутренний рынок, компенсируя тем самым вечное отставание от Запада?
В.К.: Вопрос, по-моему, внутренне противоречив: мы не сможем, ориентируясь лишь на внутренний рынок, "компенсировать тем самым вечное отставание от Запада". Так, собственно, и произошло с советской философией, полагавшей себя монопольной обладательницей и бдительным стражем марксистской истины, заключавшейся в том, что все остальные, "буржуазные философы", первородно заблуждаются. Кое-что дельное нехотя, сквозь зубы цедили наши философские бонзы, но только в той мере, в какой они, вольно или невольно, приобщались к источнику неиссякаемой благодати основоположников. Да и ранее было то же самое. Славянофильская традиция, а затем "путейская" (Бердяев, Булгаков, Флоренский и другие), победившая в конце концов "логосовскую" (Яковенко, Гессен, Шпет и другие), правда, не в России, а уже в эмиграции, также партикуляристски высокомерно отрицала необходимость учиться у западной философии и сотрудничать-соревноваться с ней. Они нам, дескать, не указ, мы самобытны и глубоко духовны - вплоть до "невроза уникальности" (Барабанов).
Сказанное, однако, не означает, что следует идти исключительно по пути "Логоса" - прошлого века и века нынешнего. Бесспорно, достигнутый уровень рефлексии в современном "Логосе" - один из наиболее значительных в нашей стране, что обусловлено мимезисом переводчиков и специалистов по последним направлениям западной философии - своим денотатам. Но соревноваться на этом поприще - задача заведомо проигрышная: лучше Хайдеггера, Рикера или Деррида, в формате их направлений, не напишешь, а будешь тысячепервым последователем с соответствующей репутацией на глобальном философском рынке. Водить хороводы вокруг соборности и православия - значит превратиться в экзота, развлекающего западных интеллектуальных туристов.
Ориентация по содержанию - проблемам, ценностям, смыслам - должна быть сориентирована на внутренний рынок. Но по форме это должно быть современное философствование - изящное, ироничное, актуальное и глубокое. Без идеологического надрывного пафоса, плоской дидактики, специализированного "птичьего языка", вымученных ("традиционных") тем. Можно и должно выходить со своим философским продуктом на мировой интеллектуальный рынок. Я убедился, что, если автор не просит гонорара и имеет добротный английский перевод своего труда, многие издательства готовы издать его книгу тиражом в 300-500 экземпляров, чтобы самим же потом продать.
РЖ: Является ли философия самым экстремистским видом творчества, в котором можно позволить все, что угодно, идя на сознательный конфликт с уголовным законодательством?
В.К.: Самым "экстремистским" видом социального творчества является религия, особенно в своих фазах религиогенеза, когда появляются новые харизматики и группы их сподвижников. Эти фазы перманентны для духовного развития человечества, однако особенно явственны и интенсивны по своим проявлениям в великие эпохи преобразования: осевое время, Реформация и вторая половина XX века. Здесь действительно речь может идти о нарушениях всех писанных и не писанных, мыслимых и немыслимых норм. Религиозная жизнь, религии, как, к примеру, философия или искусство, - имманентно сопутствуют человеческому развитию и являются индикацией и манифестацией его особенностей и точек напряжения. Только в отличие от "запаздывания" философии, в силу рефлексивной природы последней, религия - социально-психологическая реакция предварения: глубокого беспокойства предстоящего (апокалипсические ожидания), дезориентация, нащупывание новых форм мирочувствования. В этом плане религиогенез - именно "лаборатория" новых чувств и ценностей, которые затем более успешно концептуализируются другими духовными способностями человека.
Философия - наиболее экстремистский вид духовного творчества, и, как правило, уголовному законодательству до нее нет никакого дела.
Человек, как известно, органично сочетает в себе общее, видовое и особенное, персональное. Второе, правда, в виде потенции, возможности развития отличным от других образом. В большинстве своем, или в норме, человек походит на остальных. Подобные нормы были найдены и осознаны людьми задолго до всех наук и искусств, составляя то, что называется здравым смыслом, житейской умудренностью. Это совокупность схем реагирования, оценок, суждений, моделей поведения, которые "правильны" не потому, что они традиционны и передаваемы, находимы в предании и источниках, а потому, что вновь и вновь возобновляемы повседневной жизнью миллионов. Это то, что работает в любой культуре - средне, шаблонно, ясно и безальтернативно: так делают все. Что же делают все (большинство)? Ищут личного благополучия (пусть даже всегда под благовидными вывесками общего блага), простых решений, уважения, брачных партнеров и детей. Совокупность хабитуализируемых правил поведения, называемая здравым смыслом, составляет фундамент человеческого видового поведения, имея свое концептуальное выражение в виде некоторых опорных мировоззренческих тезисов. Объединенный интеллект, массовое, то есть синхронизированное с другими, типичное сознание создает свою философию - философию здравого смысла, философию материализма, гедонизма, утилитаризма, реализма, равно как и познание, называемое научным. Разновидности мировой философии, относящиеся к концептуализации правил и мироощущений повседневности, как и научное познание, базируются на могучем чувстве общности людей: чувствую, мыслю как все - значит "правильно". Синхронизация мыслей и чувств, абсолютное доверие к ней и нежелание ставить ее под вопрос - основное качество этого массового и постоянного в людской истории состояния коллективного сознания.
Это качество было выделено и осмыслено теми немногими людьми, которые в своем развитии оказались способными актуализировать в себе потенцию уникальности, непохожести на других. Они стремились к реальному отличению и в реализации этого стремления действительно становились отличными - в поведении и в понимании (отражении) мира. Причем это достигалось не только тем, что они были более наблюдательны либо более проницательны, а тем, что они не смущались задавать неудобные, наивно-детские, глупые, с точки зрения многих, вопросы. Вопросы, ставящие под сомнение всем очевидное и признаваемое "само собой разумеющимся". И шли они от себя к миру, интровертированной рефлексии, в отличие от сфокусированной на внешнем, экстравертированной позиции здравого смысла большинства. Здесь критерием стало: чувствую, мыслю не как все - значит "правильно". Определить, что и почему составляет границы "здравого смысла" - означает выйти за его пределы: обыденного опыта, нормы существования и ее осознаваний. Философия, репрезентирующая становление персонализующегося разума, является исходно экстремистичной по отношению к мировоззрению большинства.
В истории мировой философии сосуществуют две стратегии концептуализации: философия здравого смысла и философия радикализующегося индивидуального мышления. Преобладает всегда философия здравого смысла, но публичной и знаменитой становится "философский экстремизм". Это как в повседневности - нас привлекают более аттракционы, нежели проза обыденности, хотя жить мы предпочитаем в последней.
РЖ: Можете ли вы согласиться с мнением Сергея Хоружего, что в современной русской философии сильна тенденция ресоветизации, в то время как Николай Плотников настаивает на факте несостоявшейся десоветизации?
В.К.: Не согласен с обоими, хотя некоторые основания для таких характеристик у них действительно имеются. Думаю, что некий идеологический пафос у них превалирует над анализом. Я бы сказал так, что десоветизация отечественной философии оказалась неполной, половинчатой, как, впрочем, и любое наше реформирование. Однако говорить о "факте несостоявшейся десоветизации" я бы не стал. Да, многие структуры да и люди остались на прежних местах и в прежних ментальных кондициях, но произошло два революционных события.
Первое - это возвращение сообщества в поле современной мировой и своей дооктябрьской мысли. Цунами философской переводной литературы всерьез подмыло сами опоры мышления тех, кто проходил профессиональную социализацию еще в Стране Советов. Тех, кто мог измениться, ригидных и ограниченных довольно в любой сфере знания.
Второе - небывалое оживление философской самодеятельности. Многие издают за свой счет, в складчину, организуют бумажные и электронные философские журналы. Скажут, поток этот мутноват: профессионализм слабоватый, перехлест амбиций - да так всегда и везде бывает. Должна быть хотя бы сотня "философов", остепененных и нет, сотня "философских книг", изданных "для степени" и "для души", чтобы в итоге появился хотя бы один приличный философ и настоящая интересная философская монография.
За "ресоветизацию", вероятно, принята тенденция к стандартизации философского образования и особенно навязывание ему определенных тематизаций. Это палка о двух концах. С одной стороны, стандартизация нужна: беспредел 90-х годов, когда под вывеской "авторских курсов философии" преподавали все, что угодно, показал, что многие наши преподаватели философии еще далеки от осознания единства свободы и личной ответственности. Твоя личная философия, какой бы гениальной она тебе ни казалась, должна представляться друзьям, поклонникам, широкой публике, но не вдалбливаться в головы бедным студентам. Необходимо давать историю философии и категориальные схемы по основным разделам так называемой "систематической философии": онтологии, гносеологии, методологии, антропологии, социальной философии и пр.
Но, с другой стороны, знакомясь, а затем, чертыхаясь, давая студентам темы, обозначенные в госстандарте, готов согласиться и с Хоружим, и с Плотниковым. Это апофеоз "диалектического материализма", анахронизм философии XIX века (энгельсовские корни) - в начале века XXI. Причем, как говорится, дьявол прячется в деталях. Сам госстандарт краток, и названия тем в нем звучат достаточно нейтрально. Однако разъясняющее темы содержание прописывается головным УМО (философского факультета МГУ), а там все до боли знакомое по советской философии. Никому не придет в голову труд посмотреть на сайтах ведущих издательств мира их философские тематизации - так нет же (!), как давали "материю" и "диалектику", так и будут давать, а заграница им не указ. Если и имеет место "несостоявшаяся десоветизация", то лишь в отношении центральных бюрократических структур отечественных философских институций. Но я боюсь, что дело не решится просто в духе Куна, когда смена поколений решит проблему очищения от догматизма. В традиции отечественной политической модели "выборной монархии" готовить себе "преемников" - как на высшем уровне, так и по принципу конгруэнтности - повсеместно. "Диалектические материалисты" обязательно создадут своих молодых клонов и постараются передать эстафету в надежные руки.
Беседовал Алексей Нилогов