Смирнова Дуня.С мороза. Сборник статей// СПб. Сеанс; Амфора, 2006.
Эту книжку в руках подержать и приятно, и странно. Она небольшая, менее трех сотен маленьких страниц крупного текста в жестком переплете. А странно оттого, что руки вынуждены удерживать лицо - вплавленную во всю величину обложки фотографию Дуни Смирновой.
Автор сценариев, известная телеведущая, наконец, кинорежиссер теперь обращается и к читающей публике - выпускает книгу с загадочным названием. Конечно, любопытно, что там внутри .
Статьи, собранные здесь, написаны в основном в 1997-1999 гг. для "Московских новостей" (плюс одна статья для "Столицы") - это первая часть, "Бедные"; в 2002-2003 гг. для "Ведомостей" (плюс две статьи для "Vogue") - это вторая часть, "Богатые" (почти вдвое меньше первой); наконец, рецензии для журнала "Афиша", вошедшие в третью часть, "Умные и глупые", не датированы. Распределение нарушают лишь несколько статей для "Фас" и "Pulse" нулевых годов, помещенные в первой части, и рассказ о "Коммерсанте" (1998) из второй.
О ком это, спрашивается? Кто они, эти умные-богатые-бедные-глупые? Люди, которые сочиняют книги, люди, которые занимаются бизнесом, люди, которые приглашают в гости, проживают в области и в Петербурге, ищут объединяющую идею, - одним словом, "мы". Автор знает, о чем говорит, в его власти проводить генерализации. Конечно, можно что-то узнать об издательском доме "Коммерсант", его иерархиях и диковатом способе ведения дел ("дикие причуды отечественного книгоиздания" - с. 173 - встречались уже и там), представить себе, чем наполняют пространство своих домов богатые русские, в какие чайники заваривают чай, что интеллигенты подают к столу. Типичные столы, дома, издания.
Но ни о каком феномене современности не говорится, пожалуй, более чем о женщине (мужчины получились как-то менее выразительными) - как правило, не слишком увлекающейся интеллектуальной деятельностью. Такую можно встретить везде - в школе, в поликлинике, в плановом отделе; она сдает квартиру и распределяет заказы, уверена в себе; она бывает в театре, посещает концерты в консерватории, внимательно читает гороскопы, легко обзаводится мнениями, "покрикивающая и похохатывающая"... в общем, раздражающая. Но так часто встречающаяся, что остается лишь колко описать ее как тип (причем с повтором одного и того же приема в двух очерках). Поэтому всегда приятно обнаружить в женщине ум, найти, так сказать, родню по духу. Когда автор воздает дань Тэффи, ощущается, как эти же слова обращаются к самой Авдотье Андреевне каким-нибудь грядущим почитателем: "Ни одно мгновение популярность не застила ей зоркого, проницательного и холодного взора... (рецензируемый сборник представляет) подлинное понимание причин большевистской победы и злую горечь от справедливости подобного поворота судьбы... Она очень хорошо знала Россию... Она была еще и очень культурным, образованным человеком" (с. 248).
Увы, редки такие явления, поэтому можно "с упоением" регистрировать окружающую глупость: "Какое счастье, что каждый ее (Коллинз) роман переводят и будут переводить на русский! Это такая кристальная, фонтанирующая глупость!.. Я читаю это с огромным, ни с чем не сравнимым наслаждением от первой до последней страницы. Вообще глупость - одна из самых загадочных вещей на свете" (с. 200-201).
Дальше - больше. Обнаруживается, что именно отдельные несносные женщины так действуют на автора, что даже подталкивают к писанию б ольших по объему сочинений, чем статьи для периодических изданий: "То я пишу про то, как балерина Спесивцева жила с агентом большевиков, то про Бунина, от которого любовница ушла к лесбиянке" (с. 150). Попутно, в скобках, замечается, что и Людмила Маяковская, "кстати, тоже была совсем не подарок" (с. 182). Есть даже та, которая многие годы не дает покоя: "И какая липкая кокетливая гадость - этот "автомобильчик", "Фордик". Может быть, конечно, я больная. Даже наверняка. Не может здоровый вменяемый человек испытывать такую горячую ненависть к давно умершей женщине, которую он к тому же и никогда не знал. Но я испытываю. В глазах темнеет, сдавливает виски и затылок от беспредельной какой-то подлости и низости" (Это, конечно, о Л.Брик, с.182). В этой цитате вполне ощутима захлестывающая все высказывания этой книжки эмоция - злость, какое-то нападающее недовольство. Здесь, как и в фильме о Бунине, всего - слишком. Может быть, поэтому и типический "портрет эпохи" как будто неточен, как будто какие-то черты схвачены, но лицо ускользнуло...
В одном из самых ранних сочинений, "Моя замечательная жизнь", скромно размещенном на последних страницах, автор пишет о себе: "(несмотря на пережитое) я не замкнулась в себе, не озлобилась". Трудно согласиться с такой оценкой. Как и со всей картиной целиком, извините, страны, "нас" десятилетней и трехлетней давности, которую рисует автор, с этими малопривлекательными и маложивыми персонажами. Эти очерки кажутся слишком погруженными в "конкретную историю", претендуя одновременно на литературность. Оттого, может быть, и не выделяются приметы времени, что слишком много тут "вещей" и маловато "отношений".
Разумеется, можно говорить об обстоятельствах постиндустриального капитализма, которые встречает на своем пути пишущий: "Надо с притопом и удалью, свежо, глянцево, бабах по голове очередное издательство. Или писателя. Или переводчика. Можно едко и язвительно, а можно эдак интимно и ласково. Умно, но не слишком, чтобы не скучно. Мол, мы тут понимаем, сейчас вам расскажем, а вы купите и прочтете, пойдете и съедите, посмотрите и послушаете, наденете или подарите... Не пишем мемуары, дневников не ведем, ничто не имеет значения, незачем запоминать больше чем на две недели, а лучше весело так, легко и без пафоса. Главное, чтоб без пафоса" (с. 183). Сочинять так - значит, "сегодня выбирать манекенщицу, которая будет сводить вас с ума через год", как говорит рекламщик в одном французском романе. И именно это приносит "нечеловеческие деньги" и "долгожданную славу", пусть и взамен на "право на презрение к людям" (с. 259). И приходится ерничать, недоговаривать, "веселить". И критиковать Акунина, который, конечно, "уютный, скромный, здравомыслящий, остроумный, образованный, профессиональный", но все это означает "буржуазный" (с. 166) - значит, быть буржуазным "некрасиво". Улицкая - это имя синдрома: "синдром" имеет признаком то, что писатели (а в особенности почему-то писательницы) очень любят героями своих историй делать интеллигенцию в старом, советском смысле слова... Уберите это! Немедленно! Хочу домработниц, риэлтеров, настройщиков, киоскеров, бухгалтеров, торговых агентов и менеджеров среднего звена" (с. 187).
И потому описываются "протухшие сплетни" (с. 150) о Бунине.
Читатель в недоумении, но есть и то, с чем можно все-таки солидаризироваться, - каждый да обратит этот призыв на себя: "Устыдитесь и не вгоняйте меня в эту страшную тоску" (с. 260) "и прекратите ходить по Москве с угрюмыми лицами!" (с. 267).