Лурье, В. М. (при участии В. А. Баранова). История Византийской философии. Формативный период. - СПб.: Axioma, 2006.-XX+553 с. ISBN 5-90141-013-0
Давно ожидаемая и обсуждаемая в сети книга В. М. Лурье (мирское имя игумена Григория), наконец, стала достоянием читающей публики. Нельзя сказать, чтобы эта книга явилась полным сюрпризом (почему - скажем позднее), но подарок историкам, богословам, да и просто читающей публике безусловно состоялся. Дело в том, что в мире не так уж и часто издаются книги по большим периодам истории философии, и каждая такая книга - событие. Книга же о философии византийской - столь редкий зверь, что это - событие вдвойне. История изучения византийской философии не такая уж и долгая. В докритическую (до
Было признано существование в Византии двух традиций, причем, одна из них вписывалась в традицию научной аналитической философии просвещенческого типа, а другая - нет. Лурье не без некоторого хитрого плана называет одну из них "античной", а другую - собственно византийской. Впоследствии окажется, что таких планов у автора - не один и не два. По всей книге разложены там и сям различные приманки и ловушки (недосказанности и парадоксы), в которые рискует попасть доверчивый читатель, привыкший к чинной интеллектуально-эстетской продукции, написанной в фарватере трудов неокантианцев и отчасти гегелевской школы. Но метод В. Лурье - иной.
Автор признает схему, идущую от гуманистической критики средневековья, только переворачивает ее с ног на голову (или, если угодно, ставит ее с головы на ноги). В результате то, что жалостливо называлось в западном мире "служанкой богословия" и прочно утвердилось в качестве "настоящей философии", что преподается в университетах и даже изучается в школах, волей автора было низвергнуто с кафедры и вновь водворено в ремесленную каморку. Иначе говоря, философский метод, гносеологию, феноменологию и логик нам рекомендовано вновь считать третьеразрядными дисциплинами, костылями для истинной науки. Эта "истинная наука" и есть византийское богословие в самом его классическом, ненавистном Фейербаху и Ленину виде. Именно богословие Византии и есть предмет изложения в книге В.М. Лурье, в то время, как собственно философская (в современном, повторим, смысле) проблематика трактована эпизодически и постольку поскольку. Читатель, ищущий завлекательного путешествия в мир византийской теории познания, в изложение моделей логики, в описание онтологических проблем обоснования этики и всего подобного, может со спокойной совестью отложить книгу и читать сочинения старых немецких ученых. Отложить книгу Лурье может и тот, кто ожидает увидеть новое (после Татакиса) изложение истории "параллельного мира", выживания античной (небогословской) философской традиции и проблематики в не очень дружественном окружении богословов и монахов, озабоченных правоверием очередного претендента в епископы. Этого в книге нет.
Что же там есть и кто ее истинный читатель? Перед нами, по сути, история византийского богословия (иначе, учебник патрологии, изложенный в виде истории идей, а не истории людей) и как таковая имеет уже то преимущество перед трудами Флоровского и Мейендорфа, что учитывает практически все (или около 80%), что было сделано в патрологической науке. Именно продолжателем дела этих двух русских богословов "парижской школы" и мыслит себя автор книги. Истинный читатель этой книги - тот, для кого традиция Флоровского и Мейендорфа, - его традиция. Интерес этих двух ученых к истории Церкви был определяющим во многом для их исследования истории идей. Иначе говоря, история богословской философии (или философского богословия) написана не просто в конфессиональном ключе, но даже в рамках конкретной православной богословской школы.
Говоря об этой книге, прежде всего надо понимать, что перед нами - не научная монография, а учебник по патрологии. По этой причине к книге не стоит предъявлять требований научной новизны. Новизна "Истории византийской философии" - скорее, синтетического свойства. Критику остается лишь проверить, насколько удачен синтез, насколько адекватно отражены научные достижения, насколько выводы автора следуют из его предпосылок. В этом плане с книгой В. Лурье все не просто в порядке - такой синтез едва ли не впервые проведен последовательно и грамотно, причем не только в российской, а и в мировой богословской науке.
Важной чертой новой истории византийской патрологической мысли в изложении В. Лурье выступает ее изначально библейский и эсхатологический характер. Изложение философии-богословия начинается с библейских тем (Откровения, "священнического богословия"). Еще одной особенностью этой книги будет попытка проследить византийскую богословскую мысль, как некое единство, как идущее от Иисуса Христа до падения Византии, непосредственное движение откровения через богословское рассуждение. И хотя в церковном контексте такая точка зрения предстает логичной и почти что аксиоматической, сам материал, кажется, иногда диктует иное. Авторы ограничиваются "формативным периодом" до 12 в., указывая при этом, что дальше возрастает действительная роль "гуманистической философии" (в согласии с теорией "нарастающей псевдоморфозы" получается, что возрастает энтропия) и сейчас нет достаточных научных оснований для написания такого продолжения. Однако на деле выходит, что автор отступает именно там, где начинается философия в ее классическом современном смысле. Достаточно сказать, что параллельно с вышедшим трудом В.М. Лурье К. Иеродиакону готовит в Оксфорде новую историю византийской философии в самом классическом виде: она начинается от Михаила Пселла и Иоанна Итала - продолжателей античной традиции. И это внутреннее противоречие методологии - не просто ошибка автора или недочет, это одна из ловушек, которые он расставляет читателям. Философия оказывается фантомом, это не знаменитая оппозиция "Wahrheit und Methode", это последовательное развенчание философии. Можно, впрочем, и рассматривать это как делогизацию философии или как возвращение философии к "дофилософской" метафизической проблематике, ибо и Пифагор и Гераклит, и Платон задавались в первую очередь вопросами о божестве и мире.
Другое дело, что автор несколько недоучитывает роль античной философии в византийском богословии. Часто эти античные идеи лежат на поверхности (как у каппадокийцев), но автор проходит мимо них (апроприации, естественного богословия, формулировок трансцендентности, выработки и предыстории языка апофатики и т.д.). Его интересует другое - идеи собственно богословские (о сущности и природе Бога, о различении Лиц Троицы, о природах во Христе). Автор (или точнее, авторы - В. Баранов написал часть раздела по иконоборчеству) ограничиваются, как правило, указаниями на специфическую философскую терминологию, на собственно философскую проблематику, но несколько вскользь. Так в разделе о Леонтии Иерусалимском упоминается сложная философская проблема универсалий с отсылкой к Аммонию, но автор с извинением воздерживается от трактовки философской предыстории, ссылаясь на неудачный опыт обсуждения подобной работы. Возникает закономерное впечатление, что перипетии церковной истории для изложения важнее, чем собственно идеи и терминология, применяемая для их экспликации.
Что безусловно является достоинством книги - это наглядность и ясность изложения в сочетании со стремлением интегрировать все новейшие достижения патрологической науки. Тут автор достигает местами виртуозности. Особенно удачно изложение перипетий VI в., учитывающее результаты работ ориенталистов Лувена, вскрывших генезис и пружины спора в монофизитстве о нетлении тела Христа. При всей гипотетичности идеи об оригенизме патриарха Евтихия, объяснение причин "афтартодокетического" эдикта звучит столь ясно и убедительно, что вызывает доверие и уважение. Авторский стиль - находка В. Лурье. Простой и ясный язык, местами несколько неряшливый стилистически, создает атмосферу живого разговора, обсуждения на семинаре, при котором дистанция между читателем и автором уменьшается до минимума. Автор - не высоколобый и сухой профессор, но и не завораживающе-непонятный Darsteller, которых мы привыкли видеть в авторах учебников и очерков, автор - собеседник, имеющий право и на ошибку, и на интерпретацию.
Сильной стороной монографии также является ее структурированность и правильная разбивка материала. Каждый хронологический раздел начинается введением в проблематику и завершается подведением итогов. Некоторые авторские языковые особенности (вроде нарочитого филэллинизма в написании "екклисиология" вместо более привычного "эклезиология") тоже принадлежат к категории "ловушек" для испытующего сознания. Ведь парадокс любви-ненависти к греческому и западному - глубинный парадокс русской культуры, лишь усилившийся с насильственной европеизацией. Позиция автора кристально проста (и в этом он - прямой продолжатель Г. Флоровского): sola (Graeca) fide, иначе говоря, на Западе беда - латинство, на Востоке - монофизитство и несторианство, на Руси - дикость. Остается одна Византия. При всей условности и даже натянутости этой концепции она работает и позволяет достигать серьезных результатов.
В.М. Лурье безусловно выразитель идеи пандогматизма, в его Византии мир вращается исключительно вокруг богословских идей, все церковные деятели так или иначе являются выразителями или сторонниками догматических концепций. Пути Византийской мысли - это "пути богословия", других путей у нее просто нет и быть не могло. С этим трудно согласиться историку, видящему весьма ограниченную роль идей в средневековой Византии и знающему цену динамике, но такой взгляд - безусловно философский, ибо он предполагает последовательный метафизический реализм. В этом - безусловное достоинство монографии.
Теперь надо сказать о главном и революционном ее свойстве, которое было упомянуто в начале рецензии. Книга писалась не "наедине с компьютером", а в порядке живой дискуссии, происходившей на страницах "Живого Журнала". Именно поэтому она не стала сюрпризом в полном смысле. Автор проверял, перепроверял, рационализировал, оживлял и перекраивал свое изложение, наблюдая над реакцией свих первых читателей. Благодаря этому в изложении он достиг и большой ясности и репрезентативности. Конкретные проблемы интерпретаций же настолько сложны, что подходят более для дискуссии в узко-научном журнале. Особенно интересным получился раздел про иконоборческий период, написанный в сотрудничестве с В. Барановыми, недавно защитившем диссертацию на тему богословия иконоборцев в Открытом Университете в Будапеште. При всей дискуссионности ее (именно здесь "пандогматизм" проявляется довольно сильно) яркое изложение заставляет думать и сопоставлять. Иконоборчество предстает серьезным вызовом для постхалкидонского антиоригенистского богословия.
Хочется надеяться, что книга будет со временем продолжена за пределы "формативного периода". Для классической патрологии сейчас тяжелое время. Когда дисциплина вырождается в материал для справочников и реперториев, она оказывается никому не нужной. Но когда по ней пишутся учебники - значит, она востребована, значит, у нее есть будущее. Но будущее связано с новыми методологическими представлениями, пример которых мы видим в вышедшей книге. И попытка смены языковой парадигмы, смены формы изложения патрологии через живой диалогический дискурс с использованием языка и формы философии, может и должна послужить на пользу пробуждению нового интереса к сложным и запутанными проблемам мысли прошедших эпох и стран, причем именно тех, которые имеют первостепенное значение для русского самосознания и для уточнения философско-культурной самоидентификации нашего современника.