«Вехи» – 100

24 экспертных интервью

От редакции.Слово «интеллигенция», пущенное в оборот в 1860-е годы, за 50 лет превратилось в явление. В отличие от многих прочих слов, это не отпало ломтем, а накрепко вросло в общественную почву, пережив революции, фасадный коммунизм, потихоньку справляясь ныне с новым капитализмом. В 1909 году увидел свет сборник «Вехи»; с тех пор редко кто не брался за это слово-явление, рассчитывая махом или методически решить его загадку. Между тем наиболее прозорливые авторы сборника предупреждали, что браться нужно с осторожностью: извращенные, слабые и мечтательные «они» – это строго мыслящие, точно рассуждающие, рассерженные «мы». Что произошло за эти 100 лет с момента публикации книги, самой известной и близкой российскому интеллектуальному слою? Осталось ли что-то актуальным для нас в этом собрании наблюдений и проекций? Об этом "Пушкин" спросил многих достойных наблюдателей, отнюдь не пренебрегающих проектным измерением. Вот три простых вопроса, которые задал им "Пушкин": 1. «Вехи» актуальны? 2. Чем они хороши? 3. Чем плохи?

* * *

Николай Плотников, доктор философии, координатор проектов Исследовательского центра «Russian Philosophy and Intellectual History» Рурского университета (Бохум)

1. Пожалуй, самым драматическим в современной политической и общественной мысли в России, является то, что «Вехи» снова становятся актуальными. В этом заключен страшный приговор всему последнему десятилетию развития этой мысли.

Ведь при размышлениях по поводу 90-летия «Вех» казалось, что пройдена некая точка невозврата в интеллектуальной дискуссии. Что уже невозможна характеристика позиций в этой дискуссии с помощью «веховских» схем и мифологем противостояния интеллигенции, власти и народа (общества). Что, наконец, достигнут уровень философской рефлексии и развития концептуального языка, с которого «Вехи» представляются фактом прошедшей истории. И поэтому, чтобы сделать их «актуальными», нужны дополнительные усилия новых интерпретаций, проводящих критическую ревизию того строя мысли и языка, что был затвержен русской интеллектуальной традицией вослед «Вехам».

Теперь – десятилетие спустя, – когда вся публичная дискуссия оказалась выжжена идеологической пропагандой, когда ответственные усилия по поиску нового языка и новых форм рефлексии политического пространства оказались принудительно заменены на сервильное восхваление суррогатов мысли, вроде «суверенной демократии», «вертикали власти», «санитарного кордона» и прочих продуктов воспаленного бюрократического сознания – теперь «Вехи», увы, снова становятся актуальными. А это значит, что интеллектуальная дискуссия отброшена на десятилетия назад, – в ту отвратительную ситуацию, когда вопрос «ты с властью или против» становится критерием содержания, когда философствование о «власти» воспринимается как апология существующего режима, и столь же часто оказывается именно таковой. В ситуацию, когда знаменитую веховскую фразу Гершензона о том, что интеллигенция должна быть благодарна власти, которая оберегает ее от народного гнева пушками и тюрьмами, всерьез повторяют вполне вменяемые публицисты, предвещая всеобщий хаос и разруху в случае ухода со сцены нынешней правящей бюрократии.

Сегодняшняя, почти ужасающая актуальность «Вех» свидетельствует о том, что политическая и интеллектуальная ситуация вновь оказывается в тупике противостояния интеллигенции и власти, из которого тщетно пытались выбраться авторы «Вех». И если в канун 90-летия «Вех» публицисты еще могли иронизировать по поводу анахроничности самого` жанра «идейных» мобилизующих сборников, намекая на то, что структура публичной дискуссии лишает такое противостояние всякой почвы, то последнее десятилетие произвело на свет с дюжину таких околовластных сборников, пытающихся встать на котурны веховской традиции и в очередной раз обвиняющих «либеральную интеллигенцию» во всех смертных грехах.

Итогом десятилетия между двумя юбилеями «Вех» оказывается то, что снова мы возвращаемся на интеллектуальное пепелище, будучи вынуждены повторять все те идейные позиции, вокруг которых велась ожесточенная полемика и сто лет назад, и в советском диссидентстве, и в перестройку – т. е. во все периоды, когда «Вехи» были «актуальными».

2 – 3. Трагичность сегодняшней ситуации еще и в том, что теперь мы, наученные опытом исторической интерпретации и свободной рефлексии, точно знаем, что никаких вех «Вехи» не установили. Что они сами при всей своей претензии стать критическим метатекстом русской интеллектуальной традиции, оказались плотью от плоти этой традиции, пронизанной всеми разрывавшими ее силовыми линиями. Вместо того чтобы стать диагнозом, они оказались симптомом. Симптомом непроясненности оснований политической философии, выливавшейся в бессмысленное противостояние легитимизма и оппозиционности, «примирения с действительностью» и революционного ее слома.

При всех ярких и порой весьма точных характеристиках менталитета власти и интеллигенции, и по сей день узнаваемых в интеллектуальных повадках и той, и другой, «Вехи» не смогли найти никакого нового языка, способного артикулировать столь чаемый ими «третий путь» между произволом полицейского режима и революционной провокации. Багаж их понятий и риторических формул был настолько укоренен в традиции консервативной критики современности и настолько узнаваем в интеллигентской среде, а вместе с тем и настолько противоречил собственным идейным интенциям авторов сборника, что никакого другого публичного воздействия, кроме скандального, и никакой иной реакции, кроме отторжения, публикация этого сборника вызвать и не могла.

Но «Вехи» не смогли увидеть и описать ту инстанцию социальной критики, которая становится в обществах современности стабилизирующим противовесом всесилию государства и радикализации социального протеста. Борясь с радикальной революционной интеллигенцией (которая, кстати, в случае большевиков даже и к интеллигенции себя не причисляла) и аргументируя pars pro toto, авторы «Вех» лишили себя возможности назвать и определить нарождающиеся структуры публично дискутирующего общества – структуры, закрепляющие функцию социальной критики, которая лишает властные и экспертные инстанции монополии на политическую истину. Собственно, пример публичной реакции на сборник «Вехи» – по степени интенсивности обсуждения и разнообразия высказанных суждений и оценок беспрецедентной в русской интеллектуальной истории – свидетельствует о том, что сфера публичной дискуссии в России начала ХХ века стала реальным фактором формирования общественного мнения.

Но авторы «Вех» во всех ключевых темах сборника – социализма, религии, интеллигенции и власти – прошли мимо этой структурной проблемы общественности, предпочитая бичевать пороки интеллигентской психологии и твердить о крушении революционных идеалов. То, что социализм из доктринерского революционного учения постепенно трансформируется в принцип демократической социальной политики, и при этом не отмирает (как считал Струве и его единомышленники), а становится фундаментом социального государства – авторы «Вех» проигнорировали столь же явно, как и то, что они не смогли ему противопоставить никакого альтернативного образа демократии, предпочитая распространяться лишь о вреде «демократических инстинктов» (Бердяев). Обрушиваясь с критикой на безрелигиозность русской интеллигенции, авторы «Вех» не увидели проблему «секуляризации» сферы публичности, которая нейтрализует исключительность религиозной претензии на истину, заменяя символ веры рациональным убеждением, достигнутым в процессе общественной дискуссии.

Наконец, требуя от интеллигенции обуржуазиться, воцерковиться, заняться внутренним самосовершенствованием и покаянием и проникнуться «государственным сознанием», авторы «Вех» сузили проблему интеллигенции до индивидуально-этической проблемы (вступая в противоречие с модусом своего собственного обращения к интеллигенции как социальной группе). В этом сужении проблемы заключены одновременно и достоинства и недостатки веховской политической философии. Достоинства, – потому что таким образом ставится проблема личной ответственности каждого дискутирующего индивида за социальные последствия его действий и слов. И это касается отнюдь не только интеллигенции, но всякого субъекта, находящегося в поле публичного дискурса – властного или оппозиционного. Недостатки, – потому что таким образом игнорируется автономная сфера дискутирующей общественности, т. е. та инстанция социальной критики, которая не может и не должна мыслить в рамках власти, но обязана артикулировать публичный дискурс общества, создавая тот категориальный строй мысли и языка, в котором формируются границы властных полномочий.

Сколько столетних юбилеев «Вех» должно еще пройти, чтобы русская политическая мысль наконец признала бесплодность дилеммы «люди или учреждения» и сделала этот «Сборник статей о русской интеллигенции» окончательным фактом прошедшей интеллектуальной истории?

* * *

Дмитрий Галковский, писатель и публицист

1. «Вехи» актуальны «вообще», по затрагиваемой тематике. Но это невостребованная литература, как невостребованной оказалась вся «русская философия». Для современного российского общества уровень «Вех» слишком высок, люди в такой плоскости разучились думать. Это книжка европейская, написанная людьми, ставшими европейцами для почти европейцев. РФ страна латиноамериканская, ее культурный диапазон «Аргентина или Колумбия». Даже для Аргентины «Вехи» штука заумная, «для профессоров».

2. «Вехи» были хороши для своего времени, как попытка нашей интеллигенции «сыграть на повышение». До этого она десятилетиями играла на понижение: рвала книги, переворачивала урны, поджигала почтовые ящики. Такая форма политической борьбы опасна в самых культурных государствах – достаточно вспомнить судьбу веймарской Германии. А в условиях периферийной, «договорной» цивилизации игра на понижение оказалась смертельной.

3. «Вехи» написаны устаревшим напыщенным языком провинциального декаданса, там много рассуждений и цитат из Библии, но мало фактов и рационального анализа. Проблема в том, что «Вехи» это спрессованный концентрат культурного журнала, причём маловероятно, чтобы его авторы стали такой журнал выпускать, будь у них средства и нормальная аудитория. Это вопль, прыжок выше головы. «Из глубины» – второй вопль, обусловленный не дальнейшей интеллектуальной эволюцией, а социальной деградацией и катастрофой. Иными словами, у авторов было мало силенок, мало мощи, мало убеждённости в своей правоте. Это чувствовалось тогда, чувствуется и теперь.

* * *

Александр Доброхотов, доктор философских наук, профессор Московского государственного университета

1 – 2. Позитивистский век сформировал в России тип интеллигента с квадратной головой. Насколько опасной для России оказалась эта мутация, можно судить по автору злобной карикатуры на «Вехи» – по г- В. Ильину. «Вехи» попытались вернуть голове ее естественную форму сферы, у которой есть, как известно, центр и множество равноудаленных от него точек.

Удивительна в «Вехах» и концентрация воли к отрезвлению, и многоаспектность размышлений над опытом трезвения, который ведь был не таким длительным: 1902 – 1909.

Ученые говорят, что живым существам присущ так называемый хоуминг: способность (не всегда очевидным образом осуществляемая) вернуться домой после сколь угодно запутанного маршрута. «Вехи» вернули русскую мысль к ее субстанции, к интуиции «абсолютной ценности».

Фраза Гершензона в Предисловии – «общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития» – хорошо показывает характер веховского поворота к новому пониманию смысла культуры. «Веховцы» выдвинули свое видение принципиального различия пользы и абсолютной ценности. Этот короткий инсайт – увы – не стал для XX века тривиальностью. По-прежнему в силе рекомендация Андрея Белого: эта книга должна стать настольной книгой русской интеллигенции.

3. В такой модальности трудно говорить о классическом тексте: классику надо ругать как-то по-другому. Если искать ложку дёгтя, то разве что такую: эта книга направлена против идеологических программ, но сама себя осознает как программу, и все еще утопически надеется на то, что научит чему-о «общественное сознание». Но все же – за это пусть бросит камень в «Вехи» тот, кто знает, что делать и с чего начать.

* * *

Юрий Сенокосов, директор издательских программ Московской школы политических исследований

1. Д а, «Вехи» продолжают быть актуальными, поскольку мы находимся фактически в той же ситуации буржуазно-демократического процесса, который начался в России в начале XX века, прерванного в 1917 году, и сталкиваемся с теми же проблемами, что и авторы «Вех». Достаточно вспомнить в этой связи хотя бы следующий отрывок из статьи С. Н . Булгакова, одного из авторов знаменитого сборника, чтобы убедиться в этом. «Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, что от нее ожидали. Положительные приобретения освободительного движения все еще остаются… проблематичными. Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы… Русская гражданственность, омрачаемая смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрублением нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий».

И еще, из статьи М. О. Гершензона: «Потомки оценят важность момента, который мы переживаем, но горе тем, кто ныне обречен осуществлять собственной жизнью этот исторический перелом. Великая растерянность овладела интеллигенцией. Формально она все еще теснится вокруг старого знамени, но прежней веры уже нет. Фанатики общественности не могут достаточно надивиться на вялость и равнодушие, которые обнаруживает интеллигентская масса к вопросам политики и вообще общественного строительства».

Действительно, какой идеал – политический или экономический – в наши дни предпочтительней? На первый взгляд, поскольку политическое развитие немыслимо вне экономического контекста, вопрос этот вроде бы не имеет смысла. И тем не менее, в свете столетнего юбилея «Вех», стоит вспомнить, что, критикуя русскую радикальную интеллигенцию за ее приверженность идее справедливости и «народного счастья», «веховцы» считали, что после отмены крепостного права она забыла об идеале политической свободы. И, как показали последующие 70 лет советской власти, они были правы. Ибо политика не сводится только к экономике, не является ее «концентрированным выражением». Или, как проницательно заметил несколько лет назад английский публицист Джордж Монблат, анализируя современные неуправляемые тенденции мирового развития: «Если мы позволим рынку управлять нами, всем нам конец». «Позволить управлять рынку» в данном случае означает то же самое, что перестать обращать внимание на политику и не стремиться поднять ее на качественно новый интеллектуальный уровень. К чему в конечном итоге и призывали авторы Вех», когда писали о необходимости «духовного возрождения общества.

Буржуазно-демократический процесс в современной России продолжается. И нет сомнения, что после торжества «духа буржуазности» и отказа от традиционных, привычных навыков мышления наступит момент, когда у россиян появится внутренняя потребность в свободе, и они начнут не только понимать, но и отстаивать свои права и свободы, как их понимали авторы «Вех».

2. «Вехи» хороши тем, что они вызвали в стране широкую общественную дискуссию. И в этой связи я хотел бы также обратить внимание на сборник статей, написанных тоже либералами, оппонентами «Вех» (П. Милюковым, М. Ковалевским, Д. Овсянико-Куликовским и др.), «Интеллигенция в России» под редакцией И. Петрункевича, в котором поставленные «веховцами» проблемы нашли, по словам редактора, «несколько иное освещение, более соответствующее исторической и внутренней правде». Сам Петрункевич, являясь гласным черниговского земства, был одним из основателей конституционалистского движения в России, и еще в 1879 году входил в контакт с террористами «Народной воли» и хотел, чтобы были остановлены террористические акты, дабы либералы могли предъявить программные требования правительству, но террористы отказались.

* * *

Николай Гаврюшин, профессор Московской духовной академии

  1. «Вехи» актуальны

• напоминанием о том положении, которое занимала прежде и уже не занимает интеллигенция в «русском обществе». Если во времена «Вех», согласно Струве, на Западе не было того «чувствилища», которое представляла собой интеллигенция в Р оссии, то теперь его de facto нет и в самой России: она маргинализована, лишена социальной базы, подменена бюрократией, ее историческая почва зачищена, затоптана, заполнена суррогатом; интеллигент востребован в качестве «обслуживающего персонала», но не свободной творческой личности; все идет к тому, что русский интеллигент станет своего рода Агасфером виртуального пространства рунета…

• обличением «религии золотого тельца», религии ростовщичества, являющейся истинным истоком и тайной «материально-технического прогресса», превращающей все органически сформированные социальные институты в бутафорию, а природу – в бездыханный труп…

• напоминанием о вечных проблемах «русского правосознания» и судопроизводства.

2. «Вехи» «хороши»

• своей искренностью, исповедальностью; стремлением выявить смысловые доминанты «религии совести»; романтическим персонализмом.

3. «Вехи» «плохи»

• безответственными обобщениями. Например: «русская интеллигенция Вл. Соловьева не читала и не знала» (Н. А. Бердяев); «личностей не было – была однородная масса, потому что каждая личность духовно оскоплялась уже на школьной скамье» (М. О. Гершензон). Что же, академическая и университетская профессура – невегласы, а личности были только в грибоедовской Москве или «только среди революционеров»? «Средний массовый интеллигент в России большею частью не любит своего дела и не знает его» (А. С. Изгоев). Над средним массовым интеллигентом можно куражиться бесконечно – он безответен, а сам тезис – непроверяем…

• чрезмерной моралистичностью, менторской тональностью, надрывной пафосностью;

• определенной деперсонализацией самих авторов: их личности гораздо рельефнее и ярче проявились в других работах, нежели в «Вехах»;

• идеалистическим взглядом на политическую борьбу. В них есть готовность оправдать радикализм или максимализм религиозной идеей. В них нет ясного ощущения того, что время на реализацию «идеи воспитания» уже ушло и действительно остаются «только две возможности: деспотизм или охлократия» (Струве); что существует, наконец, «социальная физика», с закономерностями которой невозможно не считаться.

Иными словами, «Вехи» «плохи» своим моралистически-утопическим взглядом на роль интеллигенции в социальных процессах.

Сегодня Россия стоит на той же грани: «деспотизм или анархия» – и отрицательный опыт «Вех», будучи ясно осознанным, может иметь и положительное звучание…

* * *

Алексей Козырев, заместитель декана философского факультета МГУ по информационной политике

1. «Вехи» стали актуализацией политического в русской жизни начала ХХ века. Собственно политика в России в ее реальном, а не контркультурном смысле началась с 1905 года. Поэтому должны были появиться «Вехи». В одном из своих значений по Далю «веха» означает метку для бомбометания. Авторы «Вех» практически все были радикалами до 1905 года, более того, активными участниками революционного процесса. Настоящими бомбистами они не стали. Опыт революции заставил их поправить свой политический курс как из прагматических соображений, так и из соображений вкуса, который у большинства их них присутствовал. Творческое самосознание в политике неоспоримо ценнее стадного инстинкта толпы, правовое государство сложнее и достойнее самовластья, подвижничество труднее и плодотворнее героизма. Веховцы попытались наметить черты идеалистической (в смысле Питирима Сорокина, который сам впоследствии продолжил и развил традицию «Вех») культуры, в которой практические компетенции приходящей во власть интеллигенции сочетаются с высоким представлением об обществе и человеческой истории как сфере развертывания общественного идеала. «Вехи» выразили наиболее близкую русской философии стихию платонизма, даже в общественной критике многие ламентации «веховцев» сродни некоторым строкам платоновского «Государства». Романтически «веховцы» увидели свой идеал в национальном бытии России, понимая ее, в общем-то, каждый на свой лад – от «Великой России» и «Святой Руси» до неведомого материка, таящегося в глубинах собственного творческого опыта и в чуланах славянофильских усадеб. Тем саркастичнее было торжество Интернационала и «бессрочная высылка из России» наиболее именитой части «веховцев».

2. Риторикой. Много запоминающихся афоризмов: чего стоит, к примеру, определение Франком интеллигента как «воинствующего монаха нигилистической религии земного благополучия».

Разносторонностью. При отсутствии жесткой идеологической платформы «веховцам» удалось охватить практически все стороны общественной жизни.

3. а) Тем же, чем и хороши. б) Традицией подозрения, которую «Вехи» создали в отношении интеллигенции, задумав первоначально лишь переставить акценты. Инфернализацией интеллигента. «Его мы помним слабым и гонимым, В измятой шляпе, в сношенном пальто, Сутулым, бледным, с рваною бородкой, Страдающей улыбкой и в пенсне, Прекраснодушным, честным, мягкотелым, Оттиснутым, как точный негатив По профилю самодержавья: шишка, где у того кулак, где штык дыра» (Волошин) … Интеллигентом после «Вех» стало быть как-то некрасиво, или же нужно уточнять, что дескать я-то интеллигент не в «веховском» смысле этого слова. Хотя в самом слове «интеллигенция» нет ничего плохого, это всего-навсего умственная способность человека. Так и в человеке, так и в обществе: когда интеллигенция слаба, труслива и робка, на ее место приходит быдло. В этом не раз давал нам убедиться опыт послевеховской истории.

* * *

Владас Ионо Повилайтис, кандидат философских наук, доцент Российского государственного университета им. И. Канта (Калининград)

1. «Вехи» привыкли называть книгой пророческой, и даже если оставить в стороне вопрос, так ли это, еще не факт, что пророчеству пристало быть настырно актуальным. «Вехи» давно уже не просто текст – это один из тех мифов, которым живет русская культура. А культура есть, пока есть миф. Возможно, что история сделала этот сборник чем-то большим, чем он был на самом деле, возможно, что она сделала его не тем, чем он был.

Но первое место среди книг в номинации «То, что вы хотели знать о русской интеллигенции, но стеснялись спросить» этой книге обеспечено еще надолго.

2. Правда «Вех» сегодня – в их совпадении в первую очередь со своим временем. Выразить эпоху – при всей кажущейся простоте – задача не из легких. Очень сомневаюсь, что попытки найти стерильную истину когда-нибудь закончатся, и уж тем более – закончатся чем-то хорошим. И вообще, должен же нам быть интересен кто-нибудь кроме нас самих, хотя и про нас самих там очень неплохо написано.

3. Хочется, конечно, указать классикам на то, что они чего-то там не поняли. И что-нибудь сжечь. Но воздержусь.

* * *

Ирина Роднянская, литературный критик, литературовед, редактор биографического словаря «Русские писатели. 1800 – 1917»

1. Пока наша мысль не ответит на вопрос, осуществима ли программа «Вех» в России и, если нет, то почему, «Вехи» остаются актуальными как задача, не исчезающая с горизонта. В начале 1990-х гг., в краткий период интереса к этой книге, моя коллега и соавтор, философ Рената Гальцева озаглавила свою статью о сборнике 1909 г.: «Непройденные „Вехи“». Я полностью присоединяюсь к этой формуле.

2. В этом разнообразном по деталям позиций, но единонаправленном коллективном труде впервые с теоретической и даже прагматической ясностью выразило себя направление общественной мысли, которое пробивалось у Пушкина, А К. Толстого, отчасти у Вл. Соловьева и очень немногих других – и которое можно назвать «либерально-консервативным», или русско-почвенническим, европеизмом. Оно ратовало за эволюционный путь развития России на собственной культурно-политической основе, которая, тем не менее, понималась как составная часть европейско-христианской исторической ойкумены. Группа мыслителей отважилась предложить альтернативу и революционной демократии, и «бездвижному» консерватизму.

Надо ли сегодня объяснять, что этот вызов был позитивной акцией?

3. Предложенная «Вехами» историческая альтернатива оказалась в России не востребованной ни позавчера, ни вчера, ни сегодня. В Западной Европе после Второй мировой войны сформировались очень близкие к позициям веховцев христианско-демократические партии (достаточно сравнить с их программами заметки С. Н. Булгакова в начале 1900-х гг. «Без плана»), и они (а не только план Маршалла), при всех их подчас скандальных изъянах, вытянули свои страны в сторону социально-рыночного правового государства. В России на фундаменте веховства ничего подобного не удалось ни в 1917, ни в 1991 году. Значит, есть в культурно-политической мысли «Вех» какой-то кардинальный изъян, какая-то нереалистичность, «мечтательность», что ли. Если бы я могла определить, где здесь собака зарыта, я, старая поклонница «Вех», считала бы разрешенным важнейший вопрос своей умственной жизни.

* * *

Андрей Копьев, психолог-консультант, кандидат психологических наук, заместитель генерального директора консалтинговой компании «ММ-Класс»

1. «Вехи», безусловно, актуальны, поскольку продолжает быть актуальной та проблема, которая мотивировала написание этого сборника: трагический разрыв интеллигентского сознания и интеллигентского «ордена» в целом с российским государством, их глубинное противостояние друг другу. Становясь в разные исторические периоды более или менее явным, этот конфликт продолжает, в сущности, определять и нынешнюю идеологическую и культурную ситуацию.

2. «Вехи» четко обозначили основные болевые точки этого противостояния, усмотрев их не только в родимых пятнах отечественной истории и государственного устройства, но и в предрассудках самой интеллигенции, в ее ставшем привычным обличительном пафосе, доходящем до рукоплескания бомбистам, в ее псевдосолидарности – круговой поруке, базирующейся на ложных основаниях. «Ибо возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию» (Ин. 12:43).

«Вехи» не смогли изменить ход событий, «прогрессивный блок» продолжал вести дело к вожделенному «февралю». Однако сам по себе факт мужественного и нелицеприятного анализа веховцами «своих» состоялся. В этом, помимо блестящей содержательной – философской, идеологической, – критики огромное моральное значение этого сборника.

3. Ничего плохого в «Вехах» мне не видится за исключением того, что – по сию пору – они по-настоящему не прочитаны и не поняты теми, кому были адресованы. Но причина этого скорее не в авторах «Вех», а в их читателях.

* * *

Анна Резниченко, кандидат философских наук, доцент Российского государственного гуманитарного университета

1. На этот вопрос можно ответить амбивалентно – и да, и нет: все зависит от того, что понимать под актуальностью. Если считать актуальным всю совокупность ответов на то, что сто лет назад называлось «запросами жизни», а сейчас – решением всех наших насущных проблем, от сексуальных до общественно-политических, то, разумеется, «Вехи» давно уже устарели. Бессмысленно предполагать, что С. Н. Булгаков в «Героизме и подвижничестве» даст исчерпывающий ответ на вопросы, возникающие в результате грузино-абхазского конфликта, а М. О. Гершензон в своей статье «Творческое самосознание» – на проблемы нынешнего экономического кризиса. Действительная актуальность «Вех» в другом: в том диагнозе, который был в ней поставлен определенному типу мировоззрения и мирочувствия; типу и способу отношения к жизни определенной группы граждан. В этом смысле «Вехи» прейдут лишь тогда, когда исчезнет самый этот тип. В силу моей профессии мне приходится примерно раз в семестр предлагать читать «Вехи» студентам. Так вот, наряду с текстами, которые давно уже воспринимаются как философская классика (к примеру, «Этика нигилизма» С. Л . Франка), живой интерес вызывает в студенческой аудитории статья, скажем, совсем не великого А. С. Изгоева (Ланде) об интеллигентской молодежи, – как нечто, написанное о тебе или твоем хорошем знакомом. Диагноз, поставленный сто лет назад, не устарел и поныне; осталось лишь подобрать «работающие» сейчас методы лечения.

2 – 3. Чем плохи «Вехи» – сказать не берусь; хотя при желании можно найти у авторов «Вех» и излишний пафос, и, как следствие, пробелы в аргументации. Ценность «Вех» определяется не их полемическим пафосом. В веховских, околовеховских и послевеховских полемиках смогли выкристаллизоваться те смысловые демаркации, которые надолго определили направление всей дельнейшей мысли в России. Прежде всего, это возвращение к первоначальному смыслу самого понятия «интеллигенция». «Интеллигенция» перестала быть термином для обозначения определенного социального слоя (в этом смысле хорошо «работающим» оказалось слово «интеллигентщина» или, – поз- же, – «центровая образованщина» («Из-под глыб»)), став тем, чем она была изначально: знанием, духом, идеей. Это – самое ценное различение, которое «сквозит и тайно светит» в каждой «веховской» статье, – быть может, и помимо основного сиюминутного императива ее автора. Из уточнения важных для всей европейской философии понятий (знание, идея, дух) и разыскания и составления их философских же родословных (от Оригена и Дионисия Ареопагита до Шеллинга и Вл. Соловьева) и выросла русская философия Серебряного века, философия С. Л . Франка, С. Н . Булгакова и Н. А . Бердяева. Уже одно это – весьма ощутимый и важный итог.

Более того. Незаметно, почти бесшумно, в самой культурной ситуации в России после 1909 года произошел переворот, готовившийся, наверное, с конца XIX века.

Произошла переоценка ценностей; полувековой бастион позитивизма рухнул; сформировалось совершенно особое контекстное поле, где, словами одного из авторов околовеховских полемик, «Нил Сорский был мыслителем и высоким представителем русской культуры 15 столетия, а знаменитый Николай Гаврилович всего лишь популяризатором нескольких ходовых немецких и английских книжек его времени». Нам остается лишь с горечью сожалеть, что эта культурная работа завершена не была.

* * *

Абдусалам Гусейнов, доктор философских наук, директор Института философии РАН

1. «Вехи» несомненно сохраняют общественную актуальность. Они представляют собой один из ярких случаев того, когда познание предмета включается в сам предмет и изменяет его. «Вехи» сегодня актуальны не только и не столько своими суждениями о русской интеллигенции. Более существенно, что они стали важным этапом, вехой в истории самой русской интеллигенции. Они знаменовали начало конца русской интеллигенции как особого социокультурного образования. Это обнаружилось в провозглашенных ими трех отказах.

i. В отказе от революционности. До этого интеллигенция говорила от имени народа, мыслила себя как силу оппозиционную по отношению к государству. П. Б. Струве высказал очень интересное суждение. В XVII – XVIII веках в России носителем антигосударственного начала было казачество, подогревавшее крестьянские бунты. После поражения восстания Пугачева в этом качестве оно сходит на нет, более того, оно становится опорой, ударной силой царской власти. Тогда место казачества в качестве революционной силы занимает интеллигенция. Так писал Струве в работе «Интеллигенция и революция». Думаю, что он прав. С конца XVIII до начала ХХ века интеллигенция в России была основным носителем бунтарского, революционного духа, направленного против правительства. «Вехи» знаменовали собой примирение интеллигенции с властью, более того, «веховцы» в глубине души понимали, что, делая выбор в пользу власти, они отказываются быть голосом и защитником народа, хотя открыто это высказал лишь М. О. Гершензон: «Каковы мы есть, нам не только нельзя меч-

тать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ограждает нас от ярости народа». Откровенная дерзость этого утверждения была едва ли не решающей причиной почти единодушного осуждения «Вех» самыми различными общественно-политическими силами России. Но слово было сказано. И, как показал последующий ход событий, оно было точным. По-разному можно оценивать обозначившийся поворот интеллигенции, но нельзя оспорить, что поворот состоялся: русская интеллигенция устами авторов «Вех» отказалась от того, чтобы быть выразителем и носителем революционного начала в обществе.

ii. Отказ от нравственного аскетизма, который также считался опознавательным знаком русской интеллигенции. Представители интеллигенции, посвящая себя борьбе за освобождение народа, пренебрегали собственными интересами, личным благополучием, культивировали акцентированное пренебрежение мещанским духом и образом жизни. «Вехи» открыто провозгласили, что интеллигенция имеет право на частную жизнь и собственное бытовое устройство, что ее стремление утвердить себя через самоотверженность является ошибочным и деструктивным.

iii. Отказ от социализма, приверженность к которому была свойственна русской интеллигенции в ее общественно-активных проявлениях. «Вехи», чьи авторы едва ли не поголовно переболели социализмом, встали на путь религиозных, духовно-нравственных поисков.

Авторы «Вех» отказались от всех важнейших установок, определявших общественное лицо интеллигенции, кроме одного. Они не отказались от учительской позы, от своего общепризнанного статуса лучшей части общества и права быть его наставниками. Они исходили из того, что и в той новой функции, которую они предписали интеллигенции, та продолжает оставаться совестью общества. Они не понимали и странным образом не чувствовали всей двусмысленности самой позиции нравственной избранности.

Сто лет после «Вех» были годами, когда российская интеллигенция шла, тяжело, мучительно, сопротивляясь, но, тем не менее, шла по тому пути, который они обозначили. Она еще раз пережила, проиграла намеченный в «Вехах» сюжет в конце ХХ столетия. Она все еще не может сделать тот последний шаг, на который не решились авторы «Вех». И все еще мнит себя совестью нации. Не означает ли это, что процесс трансформации интеллигенции, о котором говорили и который запустили «Вехи», все еще не закончился?! Отсюда и их актуальность.

2. Х орошо в «Вехах» то, что авторы сборника, как мыслители, осмелились сказать ту истину, которая выглядела как предательство идеалов.

3. Плохо то, что они, авторы «Вех», как люди, как личности приняли, смирились с тем, до чего они дошли как мыслители.

* * *

Модест Колеров, кандидат исторических наук, управляющий директор информационного агентства Regnum

1. Да.

2. Самокритикой и самоанализом.

3. Антиисторичностью, асоциальностью, капитуляцией перед властью.

* * *

Виктор Живов, доктор филологических наук, заместитель директора Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН

1. «Вехи» несомненно продолжают быть актуальны в том смысле, что они остаются важнейшим текстом русской интеллектуальной и духовной истории. Без них эта история неполна, а некоторые ее аспекты непонятны. К таким аспектам я бы, например, отнес осознание опасности богоборческого утопизма, сыгравшее важную роль в духовном прозрении части общества после революций 1917 года, и в возвращении этой части общества к Церкви.

«Вехи» столь же несомненно неактуальны, если пытаться прямо приложить их пафос к современной русской ситуации. Они говорят о проблемах дореволюционной интеллигенции, которая, при всей своей разнородности, не имеет абсолютно ничего общего с теми социальными группами, которые сейчас могут так называться. Никакой преемственности между этими «интеллигенциями» нет. Какими бы эпитетами ни описывать старую интеллигенцию (позитивными или негативными), советская образованщина прямого отношения к ней не имеет. Центральная для «Вех» проблема противостояния интеллигенции и власти сейчас не стоит, особенно в условиях прискорбного разочарования образованного общества в любой «диссидентской» деятельности. На сегодняшний день в интеллигентах числятся наследники Зубатова, и для суждения о них «Вехи» не нужны.

2. «Вехи» – довольно разнородный сборник. Между Петром Струве и Михаилом Гершензоном не так много общего, так что говорить о достоинствах «Вех» приходится с большой осторожностью. Пожалуй, одно из важнейших достижений «Вех» (всех авторов в совокупности) – это исторический идеализм. У авторов была духовная чуткость к истории, отсутствовавшая у большинства из образованных современников и чрезвычайно отрадно выглядящая на фоне позитивистской недальновидности властителей дум 1900-х годов. Авторы «Вех» знали, что история движется духом, а не социально-экономической мельтешней. И при таком подходе к истории у авторов «Вех» появляются хотя бы некоторые моменты трезвого отношения к своему историческому прошлому.

3. И все же, как стало ясно, когда сборнику не исполнилось еще и десяти лет, дальновидность его авторов была ограниченной. Они продолжали сосредоточиваться на пороках и достоинствах интеллигенции и очень мало думали о необразованном большинстве российского населения (о «народе»). Они не предполагали, до какой степени этот народ может обездушиться и обезбожиться, не думали о том, что утопический радикализм и апофеоз ненависти горстки лишенных совести и чести отщепенцев (большевики) может найти живой отклик у широких народных масс.

* * *

Альберт Алешин, доктор философских наук, профессор философского факультета Российского государственного гуманитарного университета

1. «Вехи» стали одним из ярких событий нашей духовной и интеллектуальной истории, поэтому их актуальность как памятника несомненна. Однако они оказались бесконечно слабыми как в понимании существа происходившего, так и в толковании исторически истекшего. Отмечу как своего рода курьез: Владимир Соловьев, в ком авторы сборника видели своего учителя, в одной статье опроверг – более того, даже высмеял – центральный тезис книги, противопоставляющий нравственное самосовершенствование и творческую самореализацию личности «внешним формам общежития».

2. Искренностью и глубиной чувства.

3. Они дают слишком широкие возможности для некритического, апологетического восприятия их «путеводных» идей.

* * *

Алексей Руткевич, доктор философских наук, профессор Государственного университета – Высшей школы экономики

1. В незначительной степени. Хотя любителей заемных доктрин хватает, «революционная интеллигенция» была истреблена тем чудищем, которое породила.

2. Хорош был диагноз.

3. Плох был прогноз.

* * *

Николай Котрелёв, доктор филологических наук, заведующий Отделом «Литературное наследство» Института мировой литературы им. А. М. Г орького РАН

Многоуважаемый г. Редактор!

Вот и ответы:

1. Если Вы спрашиваете, а я – отвечаю, если столетие со дня выхода празднуется (юбилей) – то актуальны! Впрочем, если бы Вы и я, и все пишущие и говорящие запамятовали, то были бы актуальны. Прошлого бы не было, если б оно не было актуальным. Хотя бы «по Фрейду» – наше сегодня определяется вытесненным в бессознательное прошлым, живым и актуальным, покуда мы живы. Если б мы с Вами забыли – на нас легла бы тяжкая и непростительная вина, значит: актуальны!

2. Актуальностью, прежде всего. Они трансцендируют исторические обстоятельства своего появления на свет. И не в том дело, что история «не разрешила» проблем того времени, что Россия словно бы топчется на одном месте. Нет, она, увы, все больше и глубже интегрируется в «мировое сообщество» или как там его. И потому актуальность «Вех» не угасает, напротив, пожалуй, раскаляется. Чтобы это понять, нужно только отдать себе отчет в том, что нынешняя мировая левая, либерализм есть содержательно и функционально как раз тот враг, от которого «веховцы» стремились оберечь своих потенциальных читателей, столь легко полоненных Белинским и молодым Струве, Михайловским и Марксом, Лениным и Брешко-Брешковской, Нечаевым и Милюковым, и – имя им: легион! Сегодняшние либералы, комсомольцы по крови (в России), по содержанию их исторического действия суть наследники, а то и просто метаморфоза печально памятного «ордена» русской «интеллигенции». И нет уже никакого «народа», от которого бы бежать под защиту Царских штыков, как нет и Царя. По сути дела, одна «интеллигенция» и осталась, синие да белые воротнички, и спасаться ей – от одной себя, от самоуничтожения.

Без тени шутки согласен с ленинским утверждением, что «Вехи» – это борьба «с идейными основами всего миросозерцания русской (и международной) демократии», и акцент ставлю на квалификации «международной». И смолоду за то и тянулся к «Вехам», что были они, по словам того же фундатора наших либералов, «отречением от освободительного движения недавних лет» (продолжение этой фразы: «и обливание его помоями» – чистая выдумка «Ильича», ради урока журналистского «стеба»).

3. Не знаю. Говорить о том, что поздно задумал их Гершензон, что медленно развивались Бердяев и Булгаков, поздно опамятовался Струве и т. п.? Да нет, что хорошо, то хорошо, даже если запоздало, даже если приходит на ум и ложится на сердце при разлучении души и тела.

Разве что следует не согласиться с Лениным, писавшим будто «Вехи» – «открытое провозглашение … „ливрейных чувств“ (и соответствующей ливрейной политики) по отношению к октябрьской буржуазии, по отношению к старой власти, по отношению ко всей старой России вообще», на этот раз наводил ловкий поклеп «вождь мирового пролетариата», международного либерализма: даже в редакции «Народоправства», когда уже физически гибла Россия, бердяевский призыв к топору вел к разрыву дружеских отношений, поскольку казался изменой заветам русской «интеллигенции». А вот в 1905 бы году поддержать генерала Трепова, понять, что военно-полевые суды были вынужденной и единственной законной мерой, направленной на восстановление гражданского мира…

* * *

Рубен Апресян, доктор философских наук, профессор, заведующий сектором этики Института философии РАН

1. «Вехи» актуальны. Актуальны в разных отношениях. Актуальны сами по себе, как «Вехи» – как «сборник статей о русской интеллигенции» – о той интеллигенции, как она виделась некоторыми из ее представителей в начале прошлого века. «Вехи» задают дополнительную мерку и для размышления о современной интеллигенции, которая, по сути, та же: в своих самоопределениях неопределенная и неопределившаяся. Интеллигенция, наверное, всегда, в глазах самой себя, будет представать недоопределенной и недоопределившейся. Не всегда хватает внутреннего усилия и внешнего повода для такого ревизирующего взгляда. «Вехи» и есть такой повод, к тому же стимулирующий внутреннее усилие. «Вехи» интересны, а тем самым актуальны и как сборник статей вот этих авторов. Нам уже известны их жизненные траектории и философские окончания. Для каждого из них участие в том сборнике стало своеобразной вехой, и мы в отличие от современников сборника можем это отчетливо видеть. «Вехи» актуальны и как вехи – как способ анализа состояния умов и идейных течений. Авторы «Вех» в обозрении того состояния умов и течений и досадуют, и горько иронизируют, но в своем анализе (с ним можно соглашаться или нет) они, свободные и от досады, и от иронии, остаются верными себе – взыскующими истины. В конце 1980-х и в начале 1990-х у нас предпринимались попытки аналогичных сборников, многие статьи в которых были, несомненно, интересны. Но те сборники не стали вехо-определяющими.

2. Понимание интеллигенции. Для авторов «Вех» интеллигенция – внеценностное понятие. Позже Бердяеву легко было в «Самосознании» говорить о некоторых первых большевистских руководителях – Каменеве, Рыкове, Бухарине и даже Троцком как интеллигентах. Интеллигенция – это просто образованные люди. А значит, мыслящие люди, имеющие определенные представления о себе и об обществе, в котором они живут. Рефлексирующие люди. Это не имеет ничего общего с тем представлением об интеллигенции, «настоящих интелли- гентах», которое возникло 40 – 50 лет спустя, в советском обществе, где стало много людей, получивших образование, специальное и даже гуманитарное, но не отягощенных рефлексией. Понятие «интеллигент» стало неявно оппозиционным, обозначающим не только образованного, но и мыслящего, «неподражательно мыслящего» (по выражению Солженицына), совестливого человека. Понятие «интеллигент», «интеллигенция», если так можно сказать, обморализировались (в смысле, обратном тому, что развивает в своей статье Франк). Имея в виду именно такое понимание интеллигенции, некоторые самые что ни на есть интеллигенты, по меркам авторов «Вех», заговорили в 1990-е о «смерти интеллигенции», порой сопровождая свои манифесты гордым: «Я – не интеллигент, я – интеллектуал». Авторы же «Вех», размышляя о русской интеллигенции, констатировали не только неоправданные и тревожащие шатания интеллигенции, но и недостаток рациональности, духовности, внутренне одухотворенной свободы. В «Вехах» рациональность нередко обнаруживается как атрибут, а то и как синоним интеллигенции. И мы легко можем начать перечитывать «Вехи» как «статьи о русской рациональности», о качестве рациональности, присущей русской интеллигенции того времени. В этом повороте «Вехи» так же содержат для нас урок. И вызов.

3. Ничем.

* * *

Симон Кордонский, кандидат философских наук, профессор Государственного университета – Высшей школы экономики

1–2–3. «Вехи» останутся актуальными до тех пор, пока существует такой феномен, как русская интеллигенция. Сборник «хорош» тем, что представляет рефлексию интеллигентами своей интеллигентности. Он «хорош» и как памятник все еще вполне живой «прослойке», и как демонстрация того, что интеллигентская рефлексия интеллигентности не лекарство от нее.

Интеллигенты, кто словом, а кто и делом участвовавшие в попытке добиться социальной справедливости, осмыслили в этой книге свой – признанный ими же неудачным – опыт. Получилось эффектно, но не практично.

«Вехи» задумывались, как мне кажется, для нейтрализации интеллигентности, но стали в результате фрагментом советского и постсоветского интеллигентского пространства, чему свидетельством само внимание к годовщине книги.

Интеллигенция мнит себя – и в «Вехах» в первую очередь – некоей самостоятельной социальной величиной, в то время как она не более чем пена на совсем иной социальной реальности, доступной интеллигентам только в художественной, театрализованной форме. Но если эту пену убрать, то и супа не будет. Наша реальность – собственно суп – сотню лет стремится к распределительной социальной справедливости, кипит. И воспроизводит отечественную интеллигенцию, пенится.

Ни интеллигентское стремление к добру и социальной справедливости, ни интеллигентское же отрицание этих ценностей ни к чему хорошему, как показывает опыт последних десятилетий, не приводит. А. Величанский в семидесятые годы писал: «Мы мстим и мстим и мстим кому-нивесть: отмщенья ярость зверская – людям большая честь! – веками вечными одно лишь мщенье длилось. Но если справедливость только месть, и если в зверстве добродетель есть – будь они прокляты – добро и справедливость».

Потеря интереса к «Вехам», если такое когда-нибудь случится, станет и симптомом исчезновения «прослойки» вместе с тем, что она прослаивает – социальными группами – сословиями, стремящимися к «справедливости» при распределении ресурсов, и всегда не удовлетворенными и результатами распределения, и распределяющими – властью и теми, кто пытается формулировать критерии справедливого распределения – интеллигентами.

* * *

Альберт Соболев, старший научный сотрудник Института философии РАН

1. К сожалению, пока еще «Вехи» не актуальны. Асфальтовый каток демократизации сознания на многие десятилетия лишил почвы любые попытки творческой реакции.

2. «Вехи» сделали очень важный, но лишь первый шаг на пути к оправданию, легализации чувства ранга. Почитание высокого впервые перестало быть позорным в интеллигентской среде. Русский религиозно-философский ренессанс – это результат «веховского» перелома в общественном сознании.

3. Но русской интеллигенции еще предстояло содрогнуться от ужаса и отвращения при осознании той преступной роли, которую она сама сыграла в деле истребления (вечных) аристократических и сакральных начал в жизни человека и общества. Ей предстояло осознать, что через десакрализацию царской власти и самой жизни она выдала духовную санкцию на многомиллионные расстрелы в подвалах ЧК и во всех иных подвалах.

* * *

Александр Проханов, писатель

и публицист, главный редактор газе-

ты «Завтра»

1–2–3. «Вехи» были написаны определенной группой русской интеллигенции определенного времени и определенных взглядов. За пределами этого сборника осталось много другого, очень важного для понимания русской исторической мысли тех лет. «Вехи» нельзя абсолютизировать как свод интеллигентского мировоззрения той эпохи. Однако сам этот коллективный манифест – явление чрезвычайно новое и чрезвычайно важное. И, конечно, было бы неплохо, если бы это было повторено и в наши дни, ибо за интеллигенцией за век с лишним лет накопилось множество деяний – интеллектуальных и практических, – которые стоит осмыслить. Недаром за это время одна часть интеллигенции участвовала в реализации советской утопии и являла собой интеллектуальный европейский и русский авангард, другая часть интеллигенции подавлялась и являла собой активное и пассивное сопротивление всему советскому, и в конечном счете вот это несоветское победило и разрушило советское государство. Мне кажется, сегодня взамен этой отдельно взятой книги могли бы появиться три подобные книги, которые соответствуют трем крупным идеологическим фрагментам, присутствующим в сегодняшнем обществе: «Вехи либеральные», то есть взгляд либеральной интеллигенции на пройденный путь и на русскую перспективу, затем «Вехи православно-монархические», со своей особой специфической исторической перспективой и третьи «Вехи левые (красные)», ибо Сталин претендует сегодня на звание русского кумира. Таким образом, классические «Вехи» важны и хороши тем, что это первая и мощная попытка осмыслить русское будущее и роль интеллигенции в нем; их ущербность в том, что за бортом остались очень важные пласты духовной интеллектуальной жизни, а их актуальность – в том, что такая попытка должна быть предпринята и сегодня.

* * *

Олег Матвейчев, кандидат философских наук, профессор Государственного университета – Высшая школа экономики

1. «Вехи» безусловно актуальны в том смысле, что многие деструктивные феномены, присущие русской интеллигенции сохранились и даже усугубились с той поры. Однако это не значит, что «Вехи» можно переиздать и они будут всем понятны сейчас. Философский дискурс и модели самоописания изменились за сто лет. «Вехам» требуется апгрейд, перевод на язык современной проблематики и самоописания.

2. Впервые в нашей стране было сказано, что интеллигенция не есть нечто безусловно хорошее и привилегированное. Люди до сих пор воспринимают свое образование и профессионализм в какой-то области как мандат на активное выражение своей воли и на изменение действительности. Впервые было показано, что так называемая просвещенная и передовая интеллигенция руководствуется в своей критике и своих действиях глубокими и опасными заблуждениями, ничуть не менее вредными мифами, чем какой-либо другой общественный класс. Так это и сейчас.

3. Если ученик чего-то не понял, виноват все-таки учитель, который не смог ему объяснить. Если «Вехи» не сыграли ту роль, на которую претендовали – изменить сознание русской интеллигенции, значит, они не представляли собой новую ступень духа. Они не смогли развить собственную аргументацию изнутри революционного сознания, чтобы привести его же к самоотрицанию. Они говорили на языке, который революционная интеллигенция заранее маркировала как реакционный, а значит, осталась глуха к нему.

* * *

Михаил Немцев, кандидат философских наук, преподаватель кафедры социологии Новосибирского государственного технического университета

1–2–3. Первый раз я «столкнулся» с «Вехами», когда еще студентом прочитал веховскую статью Изгоева. Она удивила меня странной гендерной аргументацией (пересказываются некоторые выводы книги о половых отношениях среди московских студентов); а еще и Гершензон удивил тем, что начал свое рассуждение со слова «нет». Этих двух удивлений тогда хватило, чтобы не читать «Вехи» дальше, а усвоить обычный для компетентных старших товарищей и учителей снисходительный тон отношения к ним.

Это я к тому, что сейчас воспринимать «Вехи» непросто, они были написаны в слишком своеобразный период духовной истории страны, теперь уже почти не реконструируемый. Язык этих статей – одновременно пафосный и доверительный, а аргументация чрезвычайно прихотлива. Впрочем, если правы те, кто говорит о «новой искренности» как о стиле современного периода, то «Вехи» можно рассматривать как прообраз или пример такой «новой искренности».

Я думаю, что «Вехи» актуальны в одном очень особенном смысле. Если оставить в стороне политическое самосознание их авторов, то весь этот сборник – сборник «текстов самосознания», в котором представлен опыт рефлексии, оглядки на самого себя. Такой опыт далеко не сводится к объяснению собственной политической, социологической или культурной программы. Не должен к нему сводиться, хотя такое упрощение всегда возможно.

Проблема «самосознания русской интеллигенции» вместе с ее «нравственным самосознанием» может быть поставлена двояким образом, и «Вехи» это хорошо выразили. С одной стороны, что такое интеллигенция? Группа людей, получивших (западное) образование, усвоивших (западные) нормы самосознания – и живущих в обществе, где эти нормы самосознания и практики, для которых такие люди предназначены более всего, в общем-то, почти не востребованы. Само отношение к знанию, к его носителям, или, как говорят в определенных кругах, «контексты употребления» знания иные, чем в Западной Европе. Поэтому люди, способные «критически относиться к действительности», обсуждать свое отношение к действительности, в общем-то, почти не нужны. И не удивительно, что такие люди, быстро пробежав по мысленному кругу, приходили к негативному восприятию своего «промежуточного» положения – и начинали беситься, как Раскольников в своей комнатушке. Когда в связи с ускоренной модернизацией в России стали появляться массовые отношения, в которых индивидуальное суждение о смыслах и ценностях совместного бытия могло быть действительно востребовано и применено, пришло время спросить себя: так чего мы на самом деле стоим? И вот «Вехи» этот опыт обращения к себе и фиксируют; а поскольку российское общество как было обществом власти, так им и остается (а в условиях происходящей демодернизации, общественное значение общественного же знания расти не будет), опыт самосознания этой «промежуточной группы» будет сохранять ценность. И каждый носитель социального знания, если он претендует на нечто большее, чем просто чтение средних университетских лекций, рискует обнаружить, что он в своем самосознании человека-носителя критического социального знания повторяет какой-то из уже провешенных «Веховцами» путей, ну разве что, описывая их себе самому современным языком.

Но, с другой стороны, а что такое интеллигенция? Не упустили ли люди поколения «Вех», благодаря самому участию в этом проекте одних и усиленному вниманию к нему других, возможность заметить то, что сама эта проблема – временна, обусловлена опять-таки ускоренной экспансией западноевропейских норм самосознания на российскую, очень специфическую ситуацию, и самое худшее, что можно сделать – пытаться извлечь из этой проблемы рассогласования (групповых) возможностей и социальной действительности какой-то особенный смысл? Иначе говоря, а не стоило ли попробовать забыть о собственной избранности и способности к особенно отчетливой постановке вопроса об общественном идеале? Вместо этого, опираясь только на усиленную способность к самоосознанию (то, что более «простые» «русские люди» называют «интеллигентским самокопанием»), научиться жить с осознанием всего происходящего (а в первую очередь осознать пришлось бы, конечно, собственное участие в отношениях власти, которыми пронизано все иррационально иерархизированное российское общество), и выстроить «фигуру» рефлексивной индивидуальности, свободной и при том (и поэтому) не нуждающейся в выделении себе подобных в особую группу с особым статусом, будь это статус «отверженных» или же что-то близкое к мессианству. (Нечто подобное, как мне кажется, пытался на самом себе выстроить Розанов). И «Вехи» – это яркий документ такого «проскакивания», когда обращение на самого себя сразу же было «продолжено» разработкой новых, более обоснованных, но обязательно – групповых норм самосознания. Я ни в коем случае не стал бы заявлять, что этим «Вехи» вредны; «Вехи», повторяю, это документ, если угодно, исторической антропологии знания, и этим они, прежде всего, интересны, хотя хороши ли – не знаю.

* * *

Александр Ермичев, доктор философских наук, профессор Русской Христианской гуманитарной академии (Санкт-Петербург)

1. Сборник актуален как опыт осмысления неудавшейся революции.

2. Помнят о Боге, но и о семнадцатом октября 1905 года – «в мистической купаясь мгле, он трезво судит о земле».

3. Неблагодарностью к освободительному движению, которое создало русскому либерализму условия для его существования, непоследовательностью сборника в отношении к «началам политического порядка».

* * *

Владимир Микушевич, свободный писатель, член Союза писателей России

1–2–3. «Вехи» остаются актуальными в наше время потому, что в общественной мысли современной России остается разброд, о котором «Вехи» впервые откровенно заговорили, причем этот разброд исключает подлинные разногласия или разномыслия. По-прежнему складывается впечатление, будто разные авторы нападают друг на друга, вымещая свою досаду на то, что свойственно им самим.

Опять-таки достоинство «Вех» в том, что они ставят жесткий, но, как мне думается, верный диагноз этой духовной (хорошо, если не душевной) болезни: пренебрежение к философии и к философской культуре, какой бы поверхностной эрудицией это пренебрежение ни маскировалось. Вечной философской истине все еще предпочитают некую злободневную правду, а фактически все ту же выхолощенную, выхолащивающую идеологию, ибо идеология – это идея, подкрепленная насилием, уничтожающим самоё идею, даже если такое насилие – всего лишь партийная или групповая дисциплина, а философия – это идея, говорящая сама за себя.

Но и у «Вех» своя правда, оборачивающаяся против «Вех». При всех своих декларациях личной, внутренней творческой свободы «Вехи» все-таки выдает все та же установка на единомыслие, пусть на другой основе, но мы-то хорошо знаем, как такое единомыслие оборачивается партийностью, а партийность – всегда партийность. «Вехам» тоже не свойственно ценить самобытность философствования, независимость интеллектуальной позиции. Неслучайно среди авторов «Вех» мы не находим ни В. В. Розанова, ни Вяч. Иванова, ни Д. С. Мережковского. «Вехам» чужда одинокая мудрость А. С. Пушкина, как она чужда и тем, кто повторяет с культовой назойливостью: «Пушкин – наше всё». Между тем всевозможным правам и свободам поэзия Пушкина предпочитает свободу:

Все это, видите, слова, слова, слова,

Иные, лучшие мне дороги права,

Иная, лучшая потребна мне свобода.

Зависеть от царя, зависеть от народа

Не все ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти,

для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов,

ни шеи…

Не на этом ли зиждется «Памятник» Пушкина, а с ним русская поэзия и русская философия, что, в сущности, одно: «И долго буду тем любезен я народу…».

       
Print version Распечатать