Микросоциология насилия

Рецензия на книгу: Randall Collins. Violence: A Micro-sociological Theory. Princeton, NJ : Princeton University Press, 2008. 584 p.

* * *

Новая книга Рэндалла Коллинза представляет собой попытку осмыслить феномен насилия, одну из центральных категорий всех социальных наук. При этом он подчеркивает, что его интересуют не индивидуальные мотивации и не метафизические выводы, которые строятся на обращении к категориям класса, нации, социальной группы, половой принадлежности, а сами универсальные процессы и ситуации насилия. Какие условия и предпосылки ведут к насилию? Какие сценарные элементы присутствуют во всех ситуациях насилия? В каких обстоятельствах конфликт приобретает насильственные брутальные формы и насколько часто возникают такие ситуации?

Анализ Коллинза касается практически всех форм и манифестаций насилия (за исключением изнасилования и инцеста) – бытовые и семейные ссоры, военные конфликты и конфронтации, рыцарские турниры, бунты и революции, уличные потасовки, дуэли, террористические акты, криминальные стычки и убийства, спортивные состязания. Материалом для анализа служат фото и видеоклипы, этнографические материалы, классическая литература, история и личные наблюдения. Коллинз обращается ко многим источникам и приводит множество обширных цитат и развeрнутых пересказов из разнокалиберных книг по самым экзотическим предметам: кодексам ведения дуэлей, наблюдения военных специалистов, сообщения средств массовой информации, кодексам чести самураев. Однако он не впадает в соблазн чистого классификатора, сосредотачиваясь на теоретических положениях. Во всех этих многообразных источниках Коллинз пытается идентифицировать общие черты и общее проблемное поле.

Главный тезис Коллинза состоит в том, что в реальной жизни люди не так часто прибегают к насилию, испытывают отторжение от него и естественным образом стараются избежать физических столкновений, лишь с большим трудом преодолевая эмоциональный барьер, связанный с совершением насильственных действий. Коллинз считает, что этот страх физической конфронтации глубоко закодирован в самих структурах человеческого мозга. В тех случаях, когда насилие становится неизбежным, страх обеспечивает краткосрочный и «некомпетентный» характер таких столкновений.

Коллинз полемизирует здесь – хотя и не называет своих оппонентов прямо – с некоторыми социобиологами, которые объясняют насилие биологическими факторами и связывают его распространенность и привлекательность с сексуальным поведением мужчин. Участие в насилии указывает на более высокий социальный статус, и это делает мужчин более привлекательными в глазах женщин, подобно тому как это происходит в животном мире. По мнению этих авторов, современный мужчина, лишенный доступа к природным каналам насилия, часто бессознательно тоскует по крови, шуму битвы и физическим столкновениям и компенсирует себя через суррогаты медиасферы. Коллинз отрицает сексуальную подоплеку насилия или не считает ее существенной.

Оппонентами Коллинза выступают также те социальные критики, которые мифологизируют насилие и преувеличивают его возможности, говоря о том, что оно пронизывает человеческие отношения и становится все более вездесущим. Согласно Коллинзу, образы красивого и эффективного насилия, которое живописуют в фильмах и детективных историях, а также в программ представляют собой искажение или фальсификацию действительных ситуаций. В плане насилия социальная реальность Соединенных Штатов является несопоставимо более безобидной по сравнению с тем впечатлением и теми мнениями, которые могут составить об этом предмете зрители голливудских фильмов. Реальные случаи насилия гораздо более неуклюжи, случайны и антиэстетичны. Многие ритуализированные формы столкновения, принятые в обществе, обрастают правилами, которые ведут к минимизации травм и фатальных исходов и оставляют место и благозвучные предлоги для отступления. Выводы Коллинза здесь созвучны пафосу знаменательного американского фильма «МакКейб и Миссис Миллер». В этой пародии на вестерн, сопровождаемой великолепными песнями Леонарда Коэна, насилие представлено именно в духе Коллинза: безблагодатное, унылое, неуклюжее и безрадостное.

Коллинз приводит множество примеров того, насколько преувеличены и неадекватны наши превалирующие представления о якобы прирожденной агрессивности человека и его склонности к насилию, и эти примеры взяты даже из тех сфер жизни, которые преимущественно ориентированы на насилие. Дуэлянты устанавливали нарочито длинные дистанции для выстрелов, выбирали мелкие пули (в чем им способствовали миролюбивые секунданты) и редко стрелялись через платок. Во многих случаях сам горизонт насилия заставлял стороны идти на компромиссы. Вообще, по мнению Коллинза, в контексте дуэли люди стремятся не столько к насилию, сколько к браваде и демонстрации своего социального статуса, и эти демонстрации, будучи воплощенными в формы конфликта, приобретают характер социальных ритуалов. Но в сами эти формы современного насилия уже встроен механизм их погашения и минимизации жертв.

Одной из парадоксальных иллюстраций этих идей и важнейшим козырем в руках Коллинза оказываются выводы американского военного историка С. Л. А. Маршалла, которые были сделаны на основании опросов американских солдат во время Второй мировой войны. Согласно этим выкладкам, даже в ситуации лобового военного столкновения реально пользуются своим оружием лишь 15 – 25% всех солдат. Охваченные ужасом, солдаты не решаются стрелять. В этой связи почему-то приходит на ум серия неполиткорректных шуток по поводу военной доблести французов, которые получили хождение в США накануне введения американских войск и начала военной кампании в Ираке. На одном из Интернет-аукционов появляется объявление о продаже французской винтовки: «Продается антикварная винтовка, из которой не было совершено ни единого выстрела. Один раз брошена на поле боя». В этой остроте – аллюзия на французский коллаборационизм и фиктивный характер движения Сопротивления. Если верить сенсационным выкладкам Маршалла и Коллинза, такой же сомнительной доблестью отличаются вообще все среднестатистические солдаты и, возможно, большинство винтовок никогда не было использовано по прямому назначению. Некоторые комментаторы упрекают Коллинза в том, что он некритически пользуется весьма неправдоподобными и заведомо устаревшими выкладками Маршалла, которые давно не считаются достоверными. Техники устных интервью с солдатами, которые использовал Маршалл, вызывают скептическое отношение многих военных экспертов.

В каком-то смысле они напоминают технологии опросов Маргарет Мид, которая пыталась доказать свободу сексуальных нравов на Самоа, опираясь на не вполне адекватные и нюансированные техники интервью. В такого рода опросах слишком часто подтверждается искомый результат.

Особый интерес представляет обсуждение Коллинзом дуэли, институт, который он даже предлагает возродить. Дуэль, по Коллинзу, была не столько формой расправы над обидчиком, сколько способом демонстрации членства в статусной группе. Дуэль (как и – заметим в скобках – концепция куртуазной любви) была введена с целью ограничения и локализации насилия. Дуэли маргинализируют насилие и сокращают количество потенциальных агентов и участников насильственных действий. Фатальный исход в дуэлях почти редкость, так как в большинстве случаев дрались до первой крови. По своей функции дуэли были больше похожи на спортивные состязания или карточную игру. Анекдотическим подтверждением идей Коллинза могла бы послужить дуэльная карьера Пушкина, который участвовал в двадцати актуальных и потенциальных дуэлях. Во многих отношениях дуэль сегодня кажется благородным искусством, эстетически более предпочтительным, чем сотни юридических тяжб, к которым обращаются для разрешения конфликтов граждане современных демократий.

Как Коллинз видит преодоление эмоционального барьера и каким образом люди попадают в «туннель насилия»? В «туннель насилия», согласно Коллинзу, человека чаще всего влекут три рода ситуаций и обстоятельств, заставляющих его совершать действия, которые в нормальных обстоятельствах он не мог бы совершить: присутствие или подстрекательство толпы или аудитории, слабость или бессилие жертвы (при этом речь идет не только о физической слабости) и нарушение баланса ситуации, которое может быть связано, например, с ожиданием подкрепления со стороны. Здесь Коллинз описывает серию синдромов, почерпнутых из разных источников и пытается их объяснить и описать социологическим языком. Это и есть микроуровень социологического подхода. Единицей анализа для Коллинза служит ситуация, а не социальная группа или индивид. Коллинз сознательно ограничивает переменные в своем анализе, так как, согласно его общетеоретической установке, индивиды формируются под воздействием конкретных ситуаций или обстоятельств. Нет прирожденных убийц, но есть люди, которые ведут себя определенным образом в определенных обстоятельствах. Такой подход неизбежно ведет к множеству тривиальных наблюдений. Так, Коллинз говорит, что в присутствии зрителей участники охотнее вступают в столкновения, когда их силы равны, а когда бой несправедлив и сводится к избиению слабого сильным, стараются избегать чужих глаз, что террористические группы привлекают только определенный психологический тип людей, что насилие более вероятно в ситуации Колизея, когда зрители подбадривают гладиаторов или когда прохожие подстрекают студентов на кулачный бой, что во время стычки члены банды стараются держаться поодаль от эпицентра возможного насилия… В присутствии наблюдателей ситуация насилия приобретает характер сцены и естественно усиливаются ее театральные элементы.

Наиболее интересным и продуктивным в плане иллюстрации тезиса является третий пример Коллинза – синдром «преждевременной паники» (forward panic). Насильственные конфронтации и их исход часто определяются динамикой эмоционального взаимодействия потенциальных агентов насильственных действий. Когда существует баланс и паритет между реальными или воображаемыми силами участников, это обычно означает, что конфронтация вряд ли перерастет в насилие. В противном случае накопленное напряжение выливается во всплеске насилия из-за внезапной смены импульса в результате неожиданного нового преимущества одной из сил, подкрепления, ожидаемой капитуляции одной из сторон или другого неожиданного поворота событий. В самом центре конфликта возникает своеобразная парадоксальная «конфликтная солидарность». Отклики участников при этом зависят от взаимных эмоциональных провокаций. Такой вывод вытекает не только из наблюдений, но и из общетеоретических положений американского социолога: антоним солидарности – безразличие, а не конфликт. Проведенный анализ позволяет Коллинзу сформулировать ряд рекомендаций по уклонению от насильственных столкновений – своего рода памятку для тех, кто хочет избежать эскалации насилия в конфликтных бытовых ситуациях. Например, вмешательство в конфликтную ситуацию со стороны может привести к вспышке насилия, которое иначе могло бы и не возникнуть, и поэтому стоит наблюдать за стычкой со стороны (мысль не только проницательная, но и удобная).

Коллинз замечает на базе своего анализа: «На основании наиболее общих свидетельств Гоббсов образ человека оказывается эмпирически несостоятельным». В действительности выводы Коллинза представляются гораздо созвучнее и ближе к картине общества, которую рисует Гоббс, чем ему кажется. Гоббс как раз считал, что человеком движет страх безвременной насильственной гибели и именно поэтому люди делегируют функции насилия государству и на этом основании строят свои социальные институты. Поведением человека движет прежде всего страх, страх безвременной насильственной смерти. Формулы Гоббса и Коллинза созвучны даже лингвистически. В естественном состоянии, согласно Гоббсу, жизнь «ужасна, жестока и коротка». В естественном состоянии, сообщает Коллинз, случаи насилия «некомпетентны, неэффективны и редки». Инстинктивное и даже физиологическое отвращение к насилию можно преодолеть только с помощью специального тренинга для тех страт общества, которые в силу своих функций должны прибегать к насилию на регулярной основе. У Гоббса люди с готовностью передают государству функцию насилия. У Коллинза культура делегирует насилие системе специальных ритуалов, которые служат альтернативой произвольному и несанкционированному индивидуальному насилию. Мысль Коллинза по сути не слишком отличается от утверждения силы инстинкта самосохранения. Вопрос состоит в том, какие вариации этого инстинкта мы видим в каждом конописывает не столько биологическое явление, сколько одну из рациональных стратегий.

Книга Коллинза затянута и перегружена деталями, но некоторые фундаментальные вопросы остаются в ней без ответа. Американский социолог вряд ли извлекает должные выводы из некоторых своих собственных наблюдений. Например, особый интерес вызывает образ слабой и безответной жертвы, которая не только сама парализована силой палача, но и провоцирует насилие. На основании этого наблюдения можно сделать существенную поправку к тезису Коллинза: люди инстинктивно избегают не всякого насилия, а только насилия, которое может быть сопряжено с дополнительными рисками и возмездием. И эта поправка существенно меняет основную мысль Коллинза.

Интересно, что пафос и общий идейный вектор решения проблемы насилия у Коллинза перекликаются с выводами других недавних исследований ученых, которые проводились на совершенно другом материале и в рамках других теоретических парадигм. В работах таких исследователей, как антрополог Дуглас Фрай, биолог Джоан Рафгарден, этолог Франс де Вааль и психолог Майкл МакКалоф, убедительно показывается, что насилие не является самым важным фактором в репродуктивном успехе приматов. Прощение, доброта, эмпатия и юмор могут быть такими же важными элементами в разрешении конфликтов и обеспечении себя ресурсами. В своих работах военный психолог Дэвид Гроссман также приводит убедительные доказательства того, что даже для молодых людей совершение насильственных действий чрезвычайно проблематично. В ряде работ по исторической социологии было показано, что вопреки утверждениям многих критиков современного общества удельный вес насилия значительно и последовательно снижался в ходе истории нового и новейшего времени. Количество войн и пропорция жертв насилия к общему населению даже с учетом беспрецедентно кровавого и жестокого опыта Первой и В торой мировых войн значительно ниже, чем когда-либо прежде. Мы часто говорим о том, как мы низко пали, редко задумываясь, насколько поднялись наши моральные стандарты.

Но эти миролюбивые выводы и хор исследований, в числе которых оказывается и книга Коллинза, сами ставят новые вопросы. Является ли миролюбие новой модели человека действительно его родовой характеристикой или сама эта модель отражает специфические условия нашей новой чувствительности и даже химии нашего организма. Известно, что в тени феминистских рассуждений о теориях «гендерных взаимодействий» у современных мужчин значительно упал уровень тестостерона по сравнению даже с предшествующими двумя поколениями, поколениями наших отцов и дедов. Не исключено, что существуют и другие факторы, которые способствуют затуханию агрессивных импульсов. Так, недавно ученые предложили экзотическую гипотезу о том, что уровень жестокости татаро-монгольского завоевания был связан с инфекционными заболеваниями и поражениям желчного пузыря. Половая идентичность у современного офисного человека также значительно стерлась и потускнела. Правоохранительные органы в развитых странах Запада стали гораздо более эффективными, более эффективной стала работа Интерпола и информационных средств контроля преступности. Возрос уровень благосостояния, и цена жизни значительно возросла. За последние два века также значительно усилились средства контроля, а также защиты и самообороны – от кольта и динамита до атомной бомбы. Нобель говорил: «Мои динамитные заводы скорее положат конец войне, чем все ваши конгрессы». Весьма спорная мысль, но потенциальная цена насилия серьезно возросла. Но правомерно ли видеть в этих новых обстоятельствах жизни современного человека и его реакциях на насилие универсальную родовую черту? Возможно, ответы на эти вопросы читатель сможет получить из макросоциологической теории насилия, которую обещает написать Коллинз.

Коллинз заканчивает книгу серией практических рекомендаций. Закончим нашу рецензию практической рекомендацией и мы, дополнив список американского социолога советом, который как будто вытекает из его размышлений. Этот практический совет был сформулирован еще древними римлянами, которые знали вкус и толк в насилии: Si vis pacem para bellum1, хочешь мира, готовься к войне.

       
Print version Распечатать