Зона включенного наблюдения, или Ленинградский лимб

Норвежский антрополог Финн Нильсен немногим менее двадцати лет назад написал превосходную книгу по следам своих путешествий в Советский Союз. Современность этого текста, вышедшего, наконец, на языке информантов автора, может показаться пугающей, однако вполне объяснима. Автор преимущественно рассуждает о более общих вещах, нежели государственный строй и его идеология, убедительно опровергая представление о советской повседневности как о части грандиозного тоталитарного спектакля, участники которого натурально "поют и смеются, как дети, среди всеобщей борьбы и труда".

Обращаясь к советской культуре, филолог отмечает "огосударствление литературы", а искусствовед - "эстетизацию власти"1, что одинаково знаменует торжество порядка над хаосом. Но антрополог свидетельствует, что в эмпирически наблюдаемой реальности все наоборот. Государство в лице своих представителей скорее склонно поддаваться влиянию дезорганизованного общества, состоящего из множества островков, каждый из которых симулирует соблюдение безличных и неэффективных правил. Значительная дистанция между обществом и государством не мешает их взаимной мимикрии. Те, кто наделен властью, либо злоупотребляет ею, либо никак ее не использует, образуя с теми, кто им подчиняется, круг порочных аналогий. И те, и другие непредсказуемы в своих поступках и провоцируют друг друга вместо того, чтобы взаимодействовать. Как гласит известная формула застоя: "Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят нам"2.

Для того чтобы вести свои лишенные иллюзий и вместе с тем исполненные сочувствия наблюдения над Россией, автору потребовалось отказаться от традиционно применяемой при изучении Восточной Европы теории тоталитаризма. Без нее вполне можно обойтись, если последовательно придерживаться даже самых общих принципов, лежащих в основе современной антропологии: во-первых, стремиться "видеть части в их отношении к целому", а во-вторых - уметь узнавать у людей, "как это выглядит с их точки зрения"3. Нильсен задается самым сложным в данном контексте вопросом: "Что значит быть русским?". Ведь СССР - это пусть и значительная, но все же модификация веками сложившегося уклада. В качестве аспиранта ныне покойного профессора этнографии ЛГУ Р.Ф.Итса Нильсен в 1978-83 гг. совершает несколько поездок в Ленинград, где занимается полевой работой - далеко не всегда безопасной как с точки зрения возможных официальных препятствий, так и вследствие живучести образа иностранного шпиона в сознании обывателя.

Впрочем, большинству этих обывателей иностранец глубоко безразличен, если, конечно, он по каким-то причинам не попадает в "свой" круг. Непривычное для европейца переключение регистров заинтересованности обнаруживается как по горизонтали, так и по вертикали: отношения граждан с властью строятся по той же схеме, что и отношения с иностранцем. В любом случае "чужое" либо становится "своим", либо отторгается и далее по возможности игнорируется. Нейтральная сфера "другого" существует в этой системе как пустое место4. Например, компромиссная вежливость отвергается в пользу более глубокой и менее формализованной культурности, но продолжает существовать в виде правила (идеала), которое, впрочем, совсем не нужно выполнять (приближать). Точно так же переход улицы в неположенном месте не только говорит об эгоистическом выборе в пользу личного удобства, но и маркирует сам факт нарушения, поскольку положенное место все-таки есть. В культурном отношении Россия оказывается страной, как минимум, двуязычной, где один язык - это принятый, но неупорядоченный, а второй - наоборот. Полярная структура и совмещение противоположностей, характерные, скорее, для постколониальных обществ5, делают русскую культуру в глазах европейца особенно странной, ведь ее география и этническая идентичность не ассоциируется с "третьим миром" и обманывает ожидания.

Все эти, казалось бы, известные положения обыграны так, что в итоге получается не свод критических наблюдений, но гибкая концепция, выстроенная на прочной эмпирике. Связано это с тем, что автор сочетает три достойных качества. Во-первых, это свободная ориентация в профессиональной литературе, что вполне типично для специалиста, чья работа связана с западным университетом и предполагает неустанный поиск научных и преподавательских инноваций. Во-вторых, и это уже менее типично, автор весьма тонок в своих замечаниях о столь сложном и трудноуловимом объекте, каковым является (пост)советская повседневность. В-третьих, и это встречается еще реже, книгу отличает точный и вместе с тем яркий и риторически насыщенный язык. Сознавая, что в последнем случае сложно переоценить работу переводчика, нельзя не вообразить себе достоинств оригинала. Правда, книгу переводили два человека, что, к сожалению заметно. Привыкший было к точному слогу, читатель с размаху вляпывается в третью часть "Поездка в автобусе" - одну из самых интересных по материалу (типология поведения информантов) и столь же косноязычную. В этом даже можно было бы угадать творческий подход - двойственный объект раздваивает стиль говорящего. Однако к моменту этого раздвоения уже удается проникнуться своеобразием авторских метафор: "зона", "лимб", наконец, вынесенный в заглавие "глаз бури".

Метеорологи используют эту метафору для обозначения безветрия, образующегося в центре циклона, - Нильсен считает, что такова и Россия, по крайней мере, та ее причудливая, искусственно возникшая часть, которая была названа Санкт-Петербургом и которая, собственно, и катализировала энергию для возникновения советской общественной формации. Петербург с его духом пограничья оказался востребован историей:

" Структурная позиция России как самого восточного из восточноевропейских обществ, своего рода порога (как лимес романус), отделяющего Европу от Азии, является сама по себе социологической константой, уходящей далеко в глубь веков".

Раздираемая противоречиями, страна почти не знает периодов долговременной стабилизации. Государство, которое по определению не справляется с этой огромной территорией и ее многонациональным населением, всегда озабочено проблемой собственной легитимности, авторитет его низок, и занято оно в основном избыточной, а зачастую абсурдной демонстрацией власти. Люди, в свою очередь, сопротивляются этой власти довольно вяло, предпочитая действовать в обход или не действовать вообще. Это и есть зависание в "глазу бури", комфортабельное до поры до времени пороговое состояние, которое заканчивается катастрофой, очередной регенерацией и поиском следующего промежутка, в котором можно установить свои - чаще неписаные - правила, а еще лучше - потихоньку нарушать те, что навязываются извне. Причем к последним относится не только формальности, авторитеты и правила, исходящие из Европы, но также хаотичность, свобода и принцип потока, отсылающие к Востоку. Русская идентичность строится на их прагматичной, извилистой нейтрализации.

Для символизации того аномального пространства, неуловимой транзитной зоны, где живут русские, Нильсен прибегает также к метафоре "зоны", заимствованной из "Сталкера" А.Тарковского. Смесь восторга и отчаяния, любви и отвращения, которую таинственная "зона" вызывает у персонажа А.Кайдановского, во многом сродни чувствам, из которых россияне создают эмоциональный образ своей страны. Наступление природы на культуру, которое норвежский антрополог с тревожным интересом наблюдает на разрушающемся, но работающем заводе, является предпосылкой разрастания "зоны".

" Зона - это, так сказать, символ общества в целом, среда, посредством которой транслируется вся деятельность, все мысли, чувства, независимо от их специфического содержания. Я буду называть эту среду социальной текстурой. Зона - это доминантное символическое выражение текстуры советской действительности".

Однако если зона - это символ социальной реальности, то она сама в терминологии автора характеризуется как "лимб". По латыни limbus означает "рубеж", в католицизме так называется место, где теснятся не попавшие в рай, однако это и не ад, и не чистилище, а нечто промежуточное.

Лиминальное пространство, где формируется, по мнению Нильсена, русско-советская реальность - "поле битвы между проспектом и двором", публичным и приватным. Риторический эффект, правда, несколько снижается стараниями переводчиков, превративших принятый "лимб" в какое-то подозрительное "Лимбо". Согласен, что так называется песня Валерия Меладзе или, на худой конец, роман Бернарда Вольфа. Но никак не то, что имел в виду Нильсен.

Обитатели лимба не верят в то, что цель может быть достигнута путем прямого действия. Для них это слишком наивно. Общество оперирует условными паролями, ключами, опознавательными знаками, позволяющими регулировать буквальное о своение "чужого" и/или его проникновение извне. При этом важно самому как можно меньше перемещаться, манипулировать. Так, Нильсен выделяет поистине структурообразующую черту советского общества, в значительной степени определяющую жизнь и в современной, якобы демократической, России.

" Идеалом является не максимальное увеличение выгоды, не путь наверх по общепринятой иерархической лестнице, а занятие стратегического положения, где в руки сами поплывут товары, привилегии и ценности".

И далее:

кономически рациональным в Лимбо является не экспансия, но сокращение, не умножение ценностей агрессивными трансакциями, но поиски укромного "места" и закрепление за его барьерами".

На самом примитивном уровне это проявляется хотя бы в демонстративном равнодушии работников сервиса, в любую минуту грозящим перейти в открытое и беспричинное хамство. Между "островками", за которыми люди скрываются от мира (как продавцы от покупателей), прокладываются тропинки, позволяющие перемещаться в поисках лучшей участи. Стремление к личной безопасности сочетается при этом с удивительной готовностью идти на риск, покорность судьбе - с яростным сопротивлением обстоятельствам. Укрепляя барьеры, (пост)советский человек склонен их постоянно расшатывать, однако происходят эти несовместимые процессы в разных точках его экзистенциального пространства.

И опять-таки, в соответствии с указанной логикой сочетания противоположностей, свобода перемещения в лимбе остается довольно проблематичной. Инертность - одно из следствий того, что государственный гнет воспринимается как необходимый "порядок", который существует лишь для того, чтобы обходить его на уровне частной инициативы и солидаризоваться с ним в вопросах ксенофобии, нетерпимости к инакомыслящим и т.п. В этом смысле, например, пресловутая "прописка" выглядит якобы превентивной мерой против хаоса, на деле будучи аналогом монаршей милости. Нильсен пишет:

" Этот ненавистный документ подтверждает право проживать в определенном месте. Если таким местом является Губдор, или Духовщина, или еще что-то в этом роде, прописка не стоит даже тех дров, которые пойдут на то, чтобы сжечь ее (хотя даже дрова могут быть в дефиците в подобных местах). Но если это Ленинград или другой большой город, она стоит больше любых денег".

Нынешняя ситуация в России где-то даже усугубилась. В немногочисленных мегаполисах, имеющих особый экономический статус и являющихся центрами притяжения нелегальной рабочей силы, прописка выступает охранной грамотой от посягательств гангстеров в милицейской форме, из чего следует, что ее оформление превращено в прибыльный бизнес. В очередной раз попытка доказать легитимность власти оборачивается ее фактическим попранием со стороны ее же блюстителей. Стоит только "абсолютистскому контролю" блокировать "харизматическую свободу", как она силой восполняет свои потери. Девиз "все на продажу" применим к советской ментальности в не меньшей степени, чем к западной, пусть и по другим причинам.

Ближе к концу однообразные в своей изощренности формулировки автора, конечно, могут и наскучить (подобно литературным спекуляциям на ту же тему Светланы Бойм). Я бы, впрочем, не стал торопиться и вслед за рецензентом "Книжного обозрения" советовать, что-де "лучше всего" отнестись к книге "как к особому типу современной прозы", состоящей из обрывков сценариев и дзенских наставлений, даже если бы сам Нильсен не имел ничего против такой примирительной трактовки.

Те сдержанно удовлетворенные комментарии, которыми он снабдил русское издание в свете произошедших в России перемен, сейчас стремительно устаревают. Бесы продолжают крутить нас по лабиринтам опостылевшего лимба. Подкупившая норвежца достоевщина пережила упования на разум. Миновав краткие увлечения недавнего прошлого, страна возвращается в "свою" колею - растворяется оппозиция, перекрывается информация под предлогом банкротства ее источника, усиливается силовой контроль, становящийся еще более циничным и разнузданным в силу демонстративного отказа от ценностей идеологических в пользу ценностей материальных. Все это не просто тревожно, сейчас не застойные годы, Чечня - не Афганистан, "Норд-Ост" - не бомба, которой армянские террористы однократно напугали московское начальство в 1981 году. Если это все еще глаз бури, то уже самая его периферия, за которой - бушующая тьма.

Примечания:

1 Ср.: Gunther H. Die Verstaatlichung der Literatur. Einstehung und Funktionweise des sozialistisch-realistischen Kanons in der sowjetischen Literatur der 30er Jahre. Stuttgart, 1984; Groys B. Gesamtkunstwerk Stalin. Munchen, 1988 (Рус. пер.: Гройс Б. Стиль Сталин // Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993; Гройс Б. Gesamtkunstwerk Сталин // Гройс Б. Искусство утопии. М., 2003).

2 Грэхем Л. Призрак казненного инженера. Технология и падение Советского Союза. СПб., 2000. С. 156.

3 Клакхон К.К.М. Зеркало для человека. Введение в антропологию. СПб., 1998. С. 211-212.

4 Исторической перспективе этого свойства посвящено классическое исследование: Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Успенский Б.А. Избранные труды. Том 1: Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994.

5 См.: Табуре-Келлер А. К изучению двуязычия в социологическом плане // Новое в лингвистике. Вып. 6. М., 1972; Le Page R. B., Tabouret-Keller A. Acts of Identity. Cambridge, 1985. P. 1-15; Gardner-Chloros P. Code-Switching in Community, Regional and National Repertoires: The Myth of the discreteness of linguistic systems // One Speaker, Two Languages. Cross-Disciplinary Perspectives of Code-Switching. Ed. by L. Milroy, P. Muysken. Cambridge, 1992.

       
Print version Распечатать