Знакомство с тюрьмой для филологов и не только

Какой россиянин иногда - хотя бы непроизвольно - не воображал себя в камере или в лагере? Хотите познакомиться? Добро пожаловать, пройдемте:

"Лишение иницианта его статуса (ритуальное унижение) происходит на начальном этапе заключения в следственный изолятор: значимыми элементами здесь являются побои, инвективы, раздевание, мытье и бритье героя (символизирующее унижение и ритуальную смерть). Главный герой в ритуале играет пассивную роль: обряд совершается над ним. "Посвятителями" в обрядовом "входе" в тюрьму являются представители субкультуры профессионалов социального института (тюремной власти): картина первого тюремного дня описывается заключенными при помощи неопределенно-личных предложений ( взяли, повязали, раздели, закрыли)" (С.21, выделения тут и далее во всех цитатах авторские: выделены арготизмы, а также слова, имеющие в тюремном языке специфические оттенки. - М.З.).

Шутки шутками, а книжка действительно увлекательная. Во-первых, разносторонний материал: кроме "письменного фольклора" (лирика, письма, открытки, альбомы и даже татуировки), удобного для кабинетного изучения, туда входят устные тексты (предания, былички, приколы). Последние куда неподатливее для исследователя, потому что тесно вросли в контекст социальной ситуации и без нее непонятны. Как такой, к примеру, прикол-вопрос к новичку, вводимому в тюремную субкультуру, который заставляет вспомнить дзен-буддистские диалоги мастера с учеником, ищущим сатори:

"Ну, говорят ему: "Ты на машине едешь. Разветвляется дорога. Тормоза у тебя не работают, повернуть ты никуда не можешь. В одном стоит конце дороги мать, а в другом кент. Куда поедешь, кого давить"" (С.165).

(Правильный ответ не скажу - читайте "Современную тюрьму".) Так вот, автор описывает этот социальный контекст. Что является сильной стороной книги, где, в отличие от чистого анализа текстов или от чистого же описания быта зэков, слово и взаимодействие являются единым целым. Важным и интересным материалом, который многое расставляет на свои социальные места, являются интервью с зэками, собранные автором в нескольких ИТУ.

При чтении исследования Е.Ефимовой хорошо знакомые слова (какое все-таки мощное у нас взаимопроникновение "тюрьмы" и "воли"!) обретают первоначальный, более точный смысл: блат, по понятиям, фильтруй базар, западло, правда, про "мочить в сортире" я ничего не нашел. Зато открыл для себя, что всю сознательную жизнь неправильно пользовался словом стремно, которое явно подцепил в своей мальчишеской субкультуре среднего школьного возраста (кто, как я, не знает, может заглянуть в "Краткий словарь..." в Приложении, с.359: СТРЕМНО - стыдно, позорно). В общем, и у нас все, как у людей (а кстати, люди - самоназвание воров; а Вор - это хранитель соответствующего кодекса чести и достоинства).

Все поведение описывается как знаковое. И в нем отражается этот поразительный "самурайский" кодекс чести, со своими легендами о героях-мучениках, которые не задумываясь идут на новый срок или на смерть ради поддержания воровского достоинства, со своей строгой аскезой, которой новичков, например, обучают так (из интервью):

"Впервые в камеру я сел, мне попался дедушка, 33 года отсидел. Я тоже толстый пацан был, плотный, розовощекий. Он мне сказал: "Запомни раз и навсегда: я вижу по тебе, что пожрать любишь. Ты пришел в тюрьму. Кишкоблудство хуже наркомании. Голод не одного сломал " (С.69).

Правда, из книги невозможно понять, насколько этот кодекс соблюдается - нарушается в реальной жизни тюрьмы. Там же можно прочесть, как хранители традиции привычно жалуются на упадок воровских нравов ("тюрьма нынче пошла не та"). Так один опытный зэк с ностальгией " говорил, что, мол, больше я в тюрьму не сяду. "А почему ты не сядешь?" - "Потому что тюрьмы больше нет" (С.123). Видно, там тоже свой "золотой век святости" по понятиям.

Символика поведения и слов описывается в контексте ритуалов и мифологии "мертвого дома". И концептуальная сторона книги вызывает у меня двойственное ощущение. С одной стороны, многие концепции не только увлекательны, но и достаточно убедительно организуют ценный собранный материал, облегчая его переваривание, как, например, ритуалы инициации, поддержания статуса или игровые поединки. С другой - как это очень часто встречается в междисциплинарных исследованиях, - часто возникает ощущение, что эти основополагающие концепции фрагментарны, мало интегрированы одна с другой. Особенно когда речь заходит о мифологии. Например, автор не примиряет когнитивного диссонанса (возникшего у меня) между двумя положениями:

  • что в тюрьме все то же самое, что в обычной нашей культуре (" Тюрьма не является неким исключительным феноменом современной культуры. Условия вынужденной изоляции дают возможность наблюдать здесь в концентрированном виде все явления, характерные для социальной периферии и культуры в целом". С.217);
  • и что тюрьма - "перевернутый", потусторонний, мертвый мир с архаическим восприятием времени, пространство сна, ад, нечистое и скверное место, монастырь - что-то совсем иное (Глава 1).

Очевидно, в первом и втором случаях просто используются разные концептуальные очки, но бинокулярного зрения в результате не возникает: как соотносятся 1. и 2., автор не объясняет.

Двойственные чувства вызывает также отображенный в книге общечеловеческий культурный контекст: исторические экскурсы, сказки и мифы, Достоевский и Солженицын, Ван-Гог и О.Уайльд. Иногда кажется, что они действительно обогащают картину. Но порой воспринимаются (как это, на мой вкус, получается с цитатами из русских религиозных мыслителей, таких как Бердяев, Федотов, Розанов) искусственным довеском, и представляется, что читаешь не исследование, а эссе. Но все это не мешает наслаждаться интересной, богатой материалами и - что особенно важно для неспециалиста - хорошо написанной книгой, которая не только проливает свет на жизнь в наших тюрьмах, но и позволяет другими глазами взглянуть на нашу "вольную" действительность, которая, по справедливому замечанию автора, гораздо больше пронизана неосознанными мифами и ритуалами, чем нам кажется. Все как у людей.

       
Print version Распечатать