От редакции: Московский Beat Film Festival закроется 7-го июня фильмом «Ещё». Фильм подробнейшим образом освещает творчество группы «Аукцыон». Авторский метод режиссёра Дмитрия Лавриненко − сам себе режиссёр, оператор, осветитель, сценарист, монтажёр и финансист. С автором поговорил Дмитрий Лисин.

* * *

Дмитрий Лисин: Дима, в каком жанре снят фильм?

Дмитрий Лавриненко: Это точно не байопик, когда Безруков, допустим, играет Боба Марли. Это чистая документалистика, verbatim. Использованы все средства неигрового кино. Отбор материала был достаточно мучителен, но строг – с одного концерта один эпизод, хотя первое время концерты мы снимали целиком. А потом это собиралось, как мозаика. Что-то удалось сделать сразу, а какие-то эпизоды долго не получались, и я искал форму для их воплощения или ждал, когда ситуация сложится соответствующим образом.

Д.Л.: Я тебя много лет видел с хорошим фотоаппаратом на всех концертах «Аукцыона» и Леонида Фёдорова соло, но когда это с тобой случилось в первый раз?

Дмитрий Лавриненко: Первый раз я оказался именно на концерте Фёдорова, вполне случайно. И не на концерте, а в клубе «Китайский лётчик Джао Да» на вечере памяти съёмочной группы Сергея Бодрова. Я закончил фильм «Человек апреля», были фестивали, встречи с людьми, потом с другими людьми, и вот, мама погибшего оператора Дани Гуревича Елена Силина познакомила меня с Леонидом Федоровым. В тот вечер много говорили и вспоминали, а потом вышел Леонид Валентинович Фёдоров с гитарой.

Д.Л.: А что ты тогда делал, чем был одержим, почему первое же явление ЛФ подвигло тебя на столь длительный и кропотливый труд?

Дмитрий Лавриненко: В 2007 году я бродил по клубам Москвы и искал тему для муздока. Я закончил тогда очень сложный для меня фильм «Ракушка», жена была на седьмом месяце, я что-то искал и не находил. Фильм был про то, как выселяют москвичей из центра города. Я тогда живо реагировал на социальные пульсации и пытался снимать актуальное кино.

Д.Л.: Социально-актуальное кино - адское дело, ведь надо при любом раскладе сохранить нейтралитет.

Дмитрий Лавриненко: Да, иначе втягиваешься в неизбежные дрязги, но безразличие всегда иллюзорно, ты вынужден становиться на чью-то сторону. Поэтому мне всё-таки чужда социально-политическая документалистика. Тебе кажется, что ты в стороне, а ты уже давно стоишь на чьей-то позиции. Не получается ничего объективного, ты всегда кому-то симпатизируешь: левым, правым, красным, зелёным.

Д.Л.: Как с этой хитрой подсознательной ангажированностью справиться?

Дмитрий Лавриненко: Нужен герой. Герой следует своим инстинктам или жизненной цели, а ты, наблюдатель, вполне свободен это видеть.

Д.Л.: То есть, увидев в «Китайском лётчике» в 2007 году Леонида Фёдорова, ты понял – вот он, мой герой. Если ты спасся от проблем социальности, то какие обрёл проблемы, снимая фильм об «Аукцыоне» и ЛФ?

Дмитрий Лавриненко: Проблема фильма в том, что каждый зритель знает, что именно он хочет увидеть. Люди, любящие эту музыку, знают всё о том, что им нравится, ведь они соединяются с этой музыкой на глубинном уровне. Почти невозможно им показать что-то, чего они не ждут. Становишься заложником ожиданий зрителя.

Д.Л.: У вас командная работа была? Была съёмочная группа?

Дмитрий Лавриненко: Да, мы сделали это командно. Последнее время ты видел только меня, а за семь лет собрался достаточно большой коллектив. Два ключевых человека – Алексей Гриценко и Алексей Стрелов. С ними очень легко было работать, они такие операторы, что чувствуют всё интуитивно. Да и не работа это была, это был поиск.

Д.Л.: Так как ты справлялся с проблемой ожиданий поклонников Ы?

Дмитрий Лавриненко: Все ждут каких-то обширных воспоминаний, хроники событий, систематизированной истории. ЖЗЛ ждут. Но этого ничего не будет. Будет та реальность, которую я наблюдал и фиксировал семь лет. Какая-то часть публики считает, что зенит «Аукцыоном» давно пройден, но парадокс этой группы как раз в том, что они сами так не считают, и, главное, им самим совсем не важно, что о них думают.

Д.Л.: Они умудрились создать свой собственный мир, в который никого не зазывают. И этот мир всеобъемлющ, он составляет целое мировоззрение, а не какой-то отдельный изыск музыкального и поэтического направления. Ты или входишь в это новое обэриутство и разделяешь его невербализуемые интуитивные взгляды на мир, или не в состоянии войти, а от мнения общества или отдельных музкритиков ничего не зависит.

Дмитрий Лавриненко: Мы как-то встретились со знакомыми, которые сказали – как прекрасно, что у группы появился свой летописец. Худший из возможных комплиментов. Я не летописец, а влюблённый.

Д.Л.: Подожди, но ты не успел ранний «Аукцыон» увидеть, а это ведь то ещё безумие, в хорошем смысле, было.

Дмитрий Лавриненко: Недавно был концерт в Б-1 с Рогозиным, это странная история. Невозможно попасть в прошлое.

Д.Л.: Дима, а какой всё же был критерий отбора песен в фильм?

Дмитрий Лавриненко: Исключительно песни, которые я видел сам. Этого достаточно, потому что они очень сложные, и их очень много. Это наваливается, это гигантский материал. Как это всё организовать? Что главное, что не главное? Песня главное? Оказалось, нет. История? Оказалось, нет.

Д.Л.: Заинтриговал-то как. Полный апофатизм.

Дмитрий Лавриненко: Главным оказалось передать ощущение людей, этих необычных людей, делающих здесь и сейчас странную музыку. Главное - это личности, персоны.

Д.Л.: А что такое ощущение людей?

Дмитрий Лавриненко: Например, я помню тебя. Помню твои габариты, очки, тембр голоса, основные жесты. Неторопливый ритм. В этом ритме мы пили пиво, ты сказал, жигулёвское слишком сладкое, вот мы и пили «козел». Но это не реальность, это уже воспоминание, созданное мозгом в отличие от тебя здесь-и-сейчас. Поэтому кино, работающее с реальностью, не должно передавать реальность так, будто её лепит память. Главная ценность фильма об «Аукцыоне» там, где удалось отделить реальные вещи от вещей созданных.

Д.Л.: А тебе нравится фильм Учителя «Рок», где Гаркуша показывает реальностьЫ?

Дмитрий Лавриненко: Да, нравится. Алексей Учитель реальный учитель, преподаёт многим моим знакомым. Он может раскрыть таланты детей, приходящих к нему во ВГИК. Он не пытался в «Роке» что-то придумать, сочинить, он смог передать время и ощущение людей. Там много красивостей, обшарпанных туалетов, снятых камерой на рельсах, но это не портит ощущения времени. Объектив - чистое зеркало, фиксирующее и самого автора. В моём случае прошло семь лет с начала съемки, и я вижу, как же это далеко, как это меня изменило.

Д.Л.: С чего начинается фильм?

Дмитрий Лавриненко: То, что мы сняли семь лет назад, уникально. Эти кадры фантастичны своей непосредственностью и искренностью. Эта была самая первая съёмка. 2007 год, клуб Б-1, кончился концерт, группа уходит со сцены. Такое начало фильма. Олег Гаркуша говорит то, что всегда говорит в конце концерта – спасибо, мои дорогие, что пришли, увидимся тогда-то и тогда-то. Так что начало - это конец. История Ы – движение против шерсти, антиреклама, антипопулярность, антигламур, антипромоушен и антипиар, одно сплошное анти.

Д.Л.: Я бы назвал это древним даосским антикварным неделанием, когда в любом делании есть момент выхода за рамки, за флажки, за границы посредством раздваивания на делателя и наблюдателя.

Дмитрий Лавриненко: Они свободны, просто живут своей непростой жизнью, в каждый момент времени поступая так, как они считают нужным.

Д.Л.: Дим, так с рельсов удалось поснимать? Или только вечно модная триеровская ручная камера-фотоаппарат?

Дмитрий Лавриненко: Всё было. Фильм заканчивается как раз рельсами, ты же помнишь – на концерте в клубе «Арена», где презентовали диск «Юла». Там мы себе позволили операторскую тележку и много камер. Уж там мы нагнали пафоса, как я его понимаю или не понимаю. Сейчас понимаю, что «Аукцыон» - кислотная тема и разрыв-трава.

Д.Л.: Что такое? Кислотными называли рейвы 90-х годов.

Дмитрий Лавриненко: Всё, к чему прикасается «Аукцыон», сразу растворяется, особенно любой пафос. Особенно так называемое чувство прекрасного. Эта кислота растворяет все потуги увидеть в мире приятное, умилительное и сладкое. Становишься чистым, готовым к поиску и познанию мира. Поэтому ни пафос, ни теле-радио, ни классический кинематограф к Ы неприкасаемы, мгновенно им растворяются. Однажды я спросил у Олега Гаркуши, как надо снимать фильм. Надо с нами дружить, ездить, жить, снимать лет 25 – ответил он.

Д.Л.: Вот если бы ты поехал с ними в 90-х годах на том автобусе, что объездил весь Дойчланд, тогда как раз получился бы проект Гаркуши. Я думаю, Дмитрий Лавриненко уже давно входил бы в состав неприкасаемых Ы, играл бы на басу и редкоземельных дудках, не освоенных Гаркушей.

Дмитрий Лавриненко: Я бы был в нирване уже. Нет, сначала бы достиг высшей стадии осознания, а там и нирвана близко. Пока я ученик, всего семь лет гляжу на них. Шутки шутками, а мощный растворитель Ы в непосредственной близости - это не шутка. У них учишься той фантазии, что важнее реальности, тому неделанию, что похоже на дрёму кота и льва или на полную расслабленность кавказской овчарки. Овчарка мгновенно атакует из положения лёжа, прямо из сна, без звука и рыка.

Д.Л.: Так, уже что-то алхимическое у нас мелькает. Разрыв-трава. Универсальный растворитель. Красный лев. Даосское неделание. И правда, «Аукцыон» нападает из положения сна, сопротивляться невозможно.

Дмитрий Лавриненко: Бывает, они вяло начинают концерт, или звук не выстроен, тогда ЛФ ведёт себя, как лев, рычит, ходит по сцене в характерной позе, как будто пытается расширить пространство, водит гитарой вправо-влево. И вдруг бросок, удар, прорыв, взрыв, звон гитары, Волков рвёт струну контрабаса, крик Гаркуши, нежная мелодия ЛФ – понеслось.

Д.Л.: Дим, а ты где учился кинематографу?

Дмитрий Лавриненко: В Академии Медиаиндустрии. Там есть удивительный человек Игорь Константинович Беляев, он режиссёр-документалист, тонкий, пишущий человек. Но моё обучение не закончилось, я хочу куда-нибудь на драматургию кино пойти поучиться. Наконец дочитаю Шекспира в спокойной обстановке.

Д.Л.: А, так тебе хочется отдохнуть от семилетней гонки?

Дмитрий Лавриненко: Понимаешь, я искал тему для музыкального фильма. Как мне казалось? Надо найти группу андеграундных, маргинальных, но при этом модных музыкантов и снять актуальное, конъюнктурное кино. Такие странные были желания. Увидел массу коллективов, от «Ландышей» до Инны Желанной.

Д.Л.: А тут вдруг бобэоби, гзи гзи гзэо – Лёня Фёдоров.

Дмитрий Лавриненко: Да, он тогда пел сорок минут в «Лётчике», и я понял, что такое неконтролируемое влияние. Я не мог понять, что со мной происходит. Он меня взял и затащил в свой мир. Кинематограф вообще и режиссёры в частности – законченные циники, так устроен подглядывающий глаз, блоу-ап. Нашему брату невозможно навешать, так сказать, лапши. А здесь я был обезоружен, встретился с реальной магией. Я поверил в то, чего никогда не видел и не знал. Он тебя берёт текстом и ритмом, обнимает и уводит. Такие вещи происходят без слов, они происходят мгновенно или никогда не происходят. Влюбляешься или проходишь мимо. Вот и всё.

Д.Л.: Да, но большинство людей так и не решаются, не созревают изменить свою жизнь, использовать точку бифуркации, ветвления и взрыва, чтобы прыгнуть в авантюру, снять кино, поставить спектакль, написать роман, вложить всё внимание в блоу-ап, чего бы это ни стоило.

Дмитрий Лавриненко: Те сорок минут песен для меня стали этим вызреванием, я понял, что это оно самое, другого не будет. Тот самый момент наступил как приказ. Парадокс в том, что и жизнь моя действительно изменилась. Пока я занимался всякой ерундой, дочка в школу пошла.

Д.Л.: Сколько концертов Ы ты увидел через фотоаппарат за семь лет?

Дмитрий Лавриненко: Не помню, будет два фильма. Это же диптих, музыкальный мир Леонида Фёдорова. Первым выходит фильм «Ещё», а у второго фильма название пока обсуждается. Может быть, на премьере 7-го июня покажу тизер второго фильма или новое видео «Зимы не будет». Концерты я не считал, потому что считал съёмочные смены, их около 130. Съёмочная смена это не только концерт, но интервью или поездка какая-нибудь. В Питер, например.

Д.Л.: Питер завораживает, как ты из него выбрался обратно?

Дмитрий Лавриненко: Да, в 2008 мы с оператором Алексеем Гриценко поехали в Питер с наивной мыслью всё снять. Приехать в Питер и всё снять. Не сразу я понял, как это наивно. За неделю мы много фантастического материала наснимали, но это было только начало. Мы там сняли видео «Падал» из диска «Девушки поют». Ещё никто не видел, вот, смотри.

Д.Л.: Смотрю. Дежурный вопрос Владимиру Мартынову – есть ли разница между цифровым и аналоговым звуком. А для тебя добавлю – в чём отличие плёночной картинки от цифровой?

Дмитрий Лавриненко: Атмосфера. Это разные атмосферы, это разница типа Земля-Луна. А вообще-то сложная история. Есть изображение, а есть проекция на экран. Например, если изображение хорошее, а проекция фигня, никакого смысла снимать на плёнку нет. Цифровая матрица всегда рядом, перед глазами, даёт на экраны мониторов сетку, состоящую из миллионов вибрирующих пикселей, а плёнка далеко, почти недоступна, полита кристаллами серебра. Плёнка - магия аналоговой фиксации реальности. Хотя, как нас уверяют учёные, формально глаз не различает цифровой и аналоговый источник картинки. Мне кажется, это не так, глаз умнее нас, он понимает разницу.

Д.Л.: Как-то не верится, что в Нью-Йорке дисков больше нет, а винил на каждом углу. Но при этом массовом ретро-тренде потоковое цифровое видео только что из ушей не льётся. Слишком быстро эта мутация произошла.

Дмитрий Лавриненко: Ничего страшного, доберёмся и до плёнки. У моего отца была хорошая кинолаборатория. Осталась камера «Красногорск», проявочная машина, кинобаки для проявки плёнки. Я это всё запущу. Пойду по стопам Гая Маддена с его «Сказками госпиталя Гимли». Негатив и позитив. Свет и тень.

Д.Л.: Какие тебе нравятся мировые режиссёры? Такое ощущение, что ты, как Стивен Кинг, предпочитаешь триллеры класса Б.

Дмитрий Лавриненко: Да мне все нравятся. Просто люблю кино. Даже самое плохое кино люблю. Смотря плохое кино, всё равно видишь что-то хорошее. Не все Тарковские, но любой режиссёр желает снять хорошее кино, желает знать, как это сделать.

Д.Л.: Ну вот, Кинг так и объяснил своё пристрастие – большой Голливуд из-за пафоса и изощрённой машинерии почти не прикасается к реальности, а глупейшие непричёсанные триллеры иногда смотрят в эпицентр тайны, то есть реальности.

Дмитрий Лавриненко: Любой взгляд большого художника достигает реальности. Вот у Леонида Фёдорова такой взгляд. А, главное, он свой талант использует по назначению, по призванию. Простые слова, но так оно и есть.

Д.Л.: Дим, после семи лет, вплотную и творчески проведённых с Ы, с этими мощными людьми, нет ли ощущения опустошения, когда большая цель достигнута и некуда дальше стремиться?

Дмитрий Лавриненко: Такое уже было. Есть панацея. Когда смотришь на картину Да Винчи «Мадонна в скалах», или на купол Дуомо Брунелески, или в Лондоне ночью случайно оказываешься у Темпла, втыкаешься в эти вещи и понимаешь – усталость и уныние ложная вещь, реальность достижима только предельными усилиями, только на полную катушку можно жить. Я помню, Андрей Добровольский, один из наших мастеров, показывал нам дипломный фильм Тарковского и сказал – когда будете снимать своё, не забывайте о виденных шедеврах. Есть и всегда будут шедевры, которые никто не отменит, как бы сильно ни хотелось всё уравнять.

Д.Л.: Всё так. Но как выйти из всевозможных сект поклонников всякой всячины, как приобрести независимый взгляд, не путающий говно с шедевром? Не отвечай, это пустой, риторический вопрос, глас прямо-таки вопиющего. Пускай слушают шедевры «Любе» и Григория Лепса. Каждому своё. А что тебе больше нравится внутри творчества «Аукцыона»?

Дмитрий Лавриненко: Понимаешь, я не смотрю на Ы глазами поклонника. Я сражаюсь за право сохранить свой взгляд и возможность выбирать дистанцию. Я люблю всё их творчество, и раннее, и позднее, любое. Мне больше нравятся те вещи, которые меньше нравятся публике. Все странные пластинки с Анри Волохонским, включая «Джойса» и «Горы и реки».

Д.Л.: Спасибо тебе огромное за фильм от немаленькой армии Ы, которая составляет тысяч двадцать верных слушателей. И спасибо тебе от всех тех остальных, слушающих коммерческую музыку, кто сильно удивится, увидев твой фильм-артефакт.

Дмитрий Лавриненко: Всем зрителям большой привет! Я уверен, без таких артефактов, как Ы, жизнь была бы много скучнее. Об этом ЛФ говорит в фильме – если бы мы были коммерческой группой, у нас был бы другой состав, и песни были бы другие.

Д.Л.: Вот и коммерческий вопрос подоспел – какие у тебя были отношения с финансированием столь гигантского семилетнего труда? Или ты пошёл по пути подвижника, всё туже затягивающего пояс? Стал артефактом кинопроизводства? Если с тобой всё ясно, то чем мотивировал других операторов и монтажёров?

Дмитрий Лавриненко: Понимаешь, если бы мы работали в студии, финансы пришлось бы искать. Были бы люди, нужные и не очень, советующие составлять всякие планы и отчёты. Но я человек нестудийный, свободолюбивый, к тому же проект родился из неизбывной тоски, из вопроса – почему что-то важное в культуре оказывается на обочине? Учитывая, что мне крышу снесло от первой же услышанной песни ЛФ, я был счастлив вложить в фильм крохи гонораров от какой-нибудь рекламы или заказухи. Да и что может быть прекраснее, если мы делаем то, что захотим? Когда денег не было, снимал сам. Я люблю камеры, компендиумы, риги и всё такое. Это же чистое удовольствие, это не работа. А если снимают другие операторы, я влезаю во все нюансы, объективы, углы и точки – это тоже кайф. Мне нравится всё контролировать на площадке и предугадывать, как будут развиваться события дальше. Ведь в документальном кино самое важное для меня – сёрфинг, когда пытаешься поймать волну, ухватиться за её краешек. Поймать настроение. И если тебе повезло, то это счастье. Короче, это шизофрения. Ты снимаешь заказной фильм о спорте, а деньги вкладываешь в бесконечный фильм «Ещё».

Фото Дмитрия Лавриненко