Недавние события на Манежной площади, отозвавшиеся резонансом в нескольких городах провинциальной России, стали предвосхищением новой качественной ситуации в российской политике. «Явление» русского национализма, который (наряду с потенциальной угрозой «цветной революции») рассматривался в качестве основного возможного разрушителя условного «консенсуса 2000-х годов», оказалось для российской системы власти довольно неожиданным (хотя нечто подобное достаточно давно прогнозировалось официальными экспертами). Неожиданным не «по факту», но прежде всего с точки зрения формы и характера своего проявления.

Явленный миру на Манежной русский национализм оказался «молодежным» (большинство манифестантов составили московские школьники старших классов), протестным, низовым, антисистемным, сетевым (достаточно вспомнить предшествующий выступлениям на Манежной флэш-моб спартаковских фанатов на Ленинградке), что само по себе требует более глубокого осмысления и изучения.

Но главное – он оказался неподконтрольным не только государству, но и любой «традиционной» политической партии и идеологии. Ибо государству и «устоявшимся» российским политическим партиям с их устоявшейся вертикальной структурой и разросшейся партийной бюрократией объективно трудно конкурировать с подвижной и гибкой «матрицей», которую формируют организованные в соответствии с горизонтально-сетевым принципом массовые протестные движения. Характерно в этой связи, что заявивший о себе в декабрьские дни в Москве русский национализм, тесно сомкнувшийся с протестными выступлениями фанатов, косвенно бросил вызов одному из символов успехов и стабильности России – завоеванному ею совсем недавно праву на проведение чемпионата мира по футболу в 2018 году. Картина «поступательного движения новой России вперед» оказалась расцвечена неожиданными красками.

Но главное – манифестировавший себя в форме массовых протестных акций «низовой русский национализм», рассматривавшийся ранее в рамках официального идеологического дискурса в качестве «маргинального и локального политического явления», отныне не может (и, очевидно, не будет) рассматриваться в подобном качестве. Серьезная и твердая реакция двух первых лиц Российского государства на этот вызов – тому яркое подтверждение. В любом случае, подобный результат является безусловным успехом русских националистов (как бы к ним не относиться), движение которых превратилось из разрозненного конгломерата партий и организаций с неоднородными политическими установками в некое подобие консолидированной политической силы (или силы, проявляющей все более стремление к консолидации – как бы саму эту силу не оценивать).

Стоит задаться и другим вопросом: мог ли русский не явиться именно сейчас, и не в такой форме? Увы, и на этот вопрос также будет отрицательным.

Селективная и имитационная политика российской власти в социальной сфере и в отношении многих социальных категорий (молодежи в том числе) в последние годы все хуже коррелировала с позитивно-парадным образом российской молодежи, который старательно генерировала и поддерживала немалая часть российской бюрократии. Фактическое же лишение же немалой части молодых россиян доступа к необходимым «ресурсам развития» означало их фактическую депривацию, что в итоге и вылилось в протестные настроения, даже примерная оценка потенциала которых все еще не сделана.

Конструирование пропагандистских симулякров вместо «стратегии развития», к сожалению, было присуще немалому числу идеологов и практиков «российской стабильности», а также многим из «творцов» того, что сегодня официально называется «молодежная политика в Российской Федерации». Как следствие, многие из официальных лиц, ответственных за состояние умов российской молодежи, после событий на Манежной оказались в состоянии глубокой растерянности и не смогли дать развернутую и внятную оценку произошедшему. Они оставили эту «почетную миссию» первым лицам государства.

Так или иначе, руководителям России – и Президенту, и Премьеру – приходится подвергать известной коррекции идейные установки, легшие в основу «консенсуса 2000-х». «Стратегия поливалентности», в рамках которой российская власть пыталась одновременно действовать в рамках либерального, просоветского и (умеренно)-националистического дискурсов – то есть так или иначе интегрируя в рамки «официального дикурса» не только Познера и Сванидзе, но и Проханова, Дугина и Кургиняна – отныне не работает с прежним эффектом. Ранее она позволяла российской власти поддерживать необходимый уровень политического консенсуса и создавала известное поле для политического маневра. В современной же ситуации, когда вызовы российской власти и государственности продолжают множиться, от государственной требуется все же более целенаправленная и артикулированная политика. Диалог с представителями фанатских объединений, который инициировал Путин, а также признание необходимости внесения корректив в миграционную политику – безусловно, являются значимыми шагами, но не охватывают всего комплекса проблем, связанных с возникшей ситуацией.

Не менее значима в складывающейся ситуации и реакция различных «сегментов» идеологического спектра России. Некоторые «идеологические» либералы, чьи взгляды в основном оформились в период «политически контрастных» 1990-х, не смогли предложить никакого определенного решения проблемы нацинализма, помимо лозунгов о жизненно необходимых «дружбе народов и единстве» и о нарастающей угрозе «русского фашизма» (известный театральный режиссер Марк Розовский в телевизионном ток-шоу Владимира Соловьева). Не понимая при этом, что без признания собственной ответственности за сложившуюся в сфере межнациональных отношений (и не только) ситуацию, а также без наличия готовности к обсуждению всего комплекса накопившихся в стране проблем попытка отстаивать либеральные ценности едва ли принесет ожидаемые результаты.

Ответ «системных патриотов» на вызов «низового национализма», впрочем, был достаточно предсказуем – «новая имперскость» (проект «Пятой империи») как средство новой консолидации всех народов России, включая «стержневой» русский народ (без рефлексии по поводу реалистичности и «цены реализации» имперской модели в современных российских условиях) (Александр Проханов в упоминавшемся ток-шоу Владимира Соловьева). Впрочем, как и ответ приверженцев «неосоветизма» (С. Кургинян) – возвращение к базовым параметрам того, что называется «советский проект» (в его модернизационной версии).

В то же время, нельзя так или иначе забывать о том, что публичная политика и официальная идеология (какой бы она не была) слишком аморфны для этого, чтобы дать ответ на вызов, который являет собой антисистемный национализм. Идеология национальной модернизации, с которой связывают свои надежды многие «правые» и «умеренно-левые» политики еще только формируется, а модернизационные перспективы России все еще остаются непроясненными.

Нет ясности и в отношении наиболее подходящей модели национально-государственного устройства, ибо за 20 лет независимости в России, к сожалению, так и не определились, что предстоит строить – империю, национальное государство, гражданскую российскую нацию или некое «мультикультурное сообщество». Российский же федерализм (как в стихийно-децентрализованной, так и в нынешней «централизованной» его версии), как показал опыт двух десятилетий, не способствовал и не способствует конструктивному решению социально-экономических и национальных проблем России.

В любом случае, очевидно одно - конструктивного решения проблемы национализма в рамках постмодернистской и виртуальной моделей политики просто не существует. Жизненно необходим переход к рефлексивной политике, в основе которой лежит осознание существующего в современной России многообразия ценностных подходов и интересов, а равно и рациональное и критическое осмысление накопившихся проблем. Что предполагает, в свою очередь рожденный в процессе диалога власти и гражданского общества рациональный ответ на существующие вызовы, соответствующий интересам большинства граждан России. Готовы ли российская власть и политическая власть инициировать подобный диалог – покажет лишь ближайшее будущее.