Враг себе

Врачи шутят, что глистогонные средства, с точки зрения глистов, являются злом. Эпоха Ельцина объективно была "золотым временем" для журналистов. Во-первых, чтобы получить большие и легкие деньги, достаточно было лишь маленькой сделки с совестью. Я вам не скажу за всю Одессу, но так или иначе грешили этим многие, в том числе я. Ну а наиболее щепетильная часть работников СМИ все равно объективно извлекала выгоду уже из одного только факта перманентной политической нестабильности. Ведь любой кризис - это хлеб репортера и публициста.

Однако шкурные корпоративные интересы отступали для меня как публициста и избирателя на задний план перед общедемократическими идеалами и состраданием к социально незащищенным слоям населения. Поэтому к Ельцину я относился крайне негативно большую часть его политического времени.

В 1986 году это отношение было несколько неопределенным. Меня, как и большинство диссидентствующих интеллигентов, смущала его популистская нацеленность на "борьбу с номенклатурными привилегиями". Тем не менее сразу после октябрьского пленума ЦК КПСС 1987 года, где Ельцин был низложен с поста первого секретаря МГК КПСС, я, работавший тогда школьным учителем истории, искренне за него переживал - как вскоре выяснилось, вместе с подавляющим большинством советских людей. До чего неожиданно и приятно было узнавать, что и мои старшеклассники, и их родители испытывали сходные чувства! Потом были фантастически массовые митинги и восхитительно-дивное узнавание того, что даже милиция, их охранявшая, голосовала на первых альтернативных выборах народных депутатов СССР в марте 1989 года за Ельцина, а не за Бракова.

Впрочем, мои идеалы начали переживать эволюцию приблизительно с лета 1988 года, когда исключительная активность народных фронтов в Прибалтике, Закавказье и на Украине, приветствовавшаяся тогдашней республиканской партноменклатурой, стала вызывать противодействие русскоязычного населения и формирование интерфронтов. Мне было жаль, что Ельцин однозначно сделал свой выбор в пользу первых. В дальнейшем разочарование в Ельцине нарастало по мере его успехов. Радикальной линии Ельцина я искренне предпочитал взвешенную линию Горбачева и полагал, что не следует раскачивать лодку.

Сейчас оппозиция любит повторять, что "Единая Россия" получила на последних выборах в Думу поддержку абсолютного меньшинства граждан, а конституционное большинство ей досталось только из-за слабости оппонентов. Однако в марте 1990 года проельцинская "Демократическая Россия" сумела провести только четверть народных депутатов РСФСР. Тем не менее этого было достаточно, чтобы - при бесхребетности коммунистов - добиться избрания Бориса Ельцина председателем Верховного Совета РСФСР. С тех пор ветер фортуны постоянно дул в его паруса. Ельцин превратил РСФСР - во многом избыточное административное образование - в "боевого робота" по развалу империи, в полной мере использовав энергетику русских национал-изоляционистов.

Чудо августа 1991 года стало для него великолепным подарком судьбы. "Мужики были совсем беспомощные", - скажет мне в интервью о гэкачепистах несколько лет спустя их номинальный лидер Геннадий Янаев. Беловежские соглашения явились логической точкой над "i" того курса. Удалось бы сохранить СССР и одновременно главные достижения перестройки в случае победы ГКЧП? Быть может. Но об этом гадать бесполезно. Зато победа Хасбулатова и Руцкого в сентябре-октябре 1993 года, как это представляется даже сегодня, могла быть реальной. Для меня тогда форма была превыше всего. Конституционализм и парламентаризм я отождествлял с либеральной демократией, а ее абстрактным идеалам был предан. Поэтому Указ #1400 "О поэтапной конституционной реформе" от 23 сентября 1993 года и последующие события я воспринял примерно так, как сейчас значительная часть либеральных журналистов восприняла противодействие властей "Маршу несогласных" 14-15 апреля.

Однако "банда Ельцина" проявила себя не столь уж злопамятной и свирепой, как мы от нее ожидали. Через две недели после событий 4 октября 1993 года чрезвычайное положение в Москве отменили, и жизнь вернулась в обычное русло. Поэтому неформальное движение "За демократию и права человека", которое в ходе бурных революционных событий стали создавать мы с Бузгалиным, Павловским, Фурманом и Игруновым, вскоре оказалось невостребованным. Собственно говоря, революция в России на этом закончилась, началась, как гласил модный тогда анекдот, "дискотека", т.е. коммерциализация всех сторон общественной жизни, которая немало способствовала росту благосостояния ряда социальных слоев, в том числе журналистского сообщества. Средства массовой информации могли позволить себе несказанную вольность в речах, граничившую с безответственностью, что имело для них последствием лишь приумножение популярности и капитала.

Тем не менее я до конца оставался последовательным врагом Ельцина. Хотя по мере дальнейшего политического развития, в частности в связи с фокусами, которые стал вытворять Руцкой в качестве партийного лидера, а затем и курского губернатора, стало окончательно ясно, что в содержательном плане в октябре 1993 года победило по крайней мере меньшее зло. Да и парламентаризм, как я осознал постепенно, совсем не означает всевластие законодательной ветви, а сильная исполнительная власть, в том числе осуществляемая единолично, еще не синоним деспотизма.

Наконец, уже много лет спустя, получив юридическое образование, я изжил в себе правовой фетишизм и усвоил истину: не человек для субботы, а суббота для человека. Конституция РСФСР, как и любая другая конституция, была всего-навсего нормативным юридическим актом, не дарованным свыше, а составленным и принятым людьми. И заложенные в нее обширные полномочия Советов явно противоречили закрепленному в ней же принципу разделения властей. Такая конституция не могла быть работоспособной, и кто-то должен был стать "кровавой собакой Носке".

       
Print version Распечатать