Возможность невозможного
Интервью Яна Пробштейна Центру перевода при Университете Болоньи
От редакции: С поэтом, переводчиком поэзии, литературоведом Яном Пробштейном побеседовала профессор Илария Лелли.
* * *
Илария Лелли: Не могли бы Вы рассказать, как возник Ваш интерес и любовь к переводу?
Ян Пробштейн: Я к переводу пришел от соблазна переводить. Как сказал Мандельштам, «этого нет по-русски, но это должно быть по-русски». Учился в экспериментальной специализированной английской школе, тогда мы даже географию и новую историю изучали на английском языке. В школьные годы пробовал переводить Вордсворта, Байрона, Лонгфелло, Шелли. К подавляющему большинству тех переводов никогда не возвращался и даже не вспоминал о них. Но много лет спустя несколько юношеских переводов из Лонгфелло и Шелли в отредактированном, конечно, виде были опубликованы – Лонгфелло сразу в двух книгах издательства художественная литература, в сериях “Библиотека литературы США” и “Классики и современники”, а стихотворение Шелли “Изменчивость”, значительно переработанное, опубликовано в антологии “Строфы Века-2”.
И.Л.:Вам случалось переводить поэта (Элиота, например), чьи стихотворения уже были переведены. Как Вы относитесь в таком случае к существующим переводам и почему Вы чувствуете необходимость дать новый перевод?
Я.П.: Да, случалось, и не раз. Теперь я перевожу уже переведенные стихотворения в том случае, если не согласен с интерпретацией, тем, как передана манера, стиль, образность, музыка стихов, а нередко и смысл. Сейчас, например, перевожу ранее переведенные довольно известным, ныне покойным переводчиком Василием Петровичем Бетаки стихи таких поэтов, как Дилан Томас и Сильвия Плат. В этих переводах, особенно в переводах стихотворений Сильвии Плат, нарушена и форма, и образность, нет той насыщенности, когда бьет, как электрическим разрядом. Теперь, когда есть и опыт, и мастерство, я могу поспорить и с Маршаком, например, с его переводом стихов Уильяма Блейка. Раньше бывало, что я не знал о том, что стихи уже переведены, и переводил то, что нравилось так, что даже руки дрожали.
Следует особо сказать об Элиоте, аннотированное издание стихотворений и поэм которого с моим предисловием на 50 страниц и комментариями на 60 с лишним страниц было только что опубликовано в Москве издательством АСТ. Там переводы мои, Андрея Сергеева и Виктора Топорова, причем если стихотворение или поэму перевели все трое, то приведены все три перевода — пусть судит читатель.
Вот информация о книге: http://www.ozon.ru/context/detail/id/21435487/
Еще будучи студентом лингвистического университета (в прошлом, институт иностранных языков), я буквально «заболел» Элиотом – сначала более ранними и, если так можно выразиться, броскими его вещами – «Пруфроком», «Полыми людьми» и «Бесплодной землей», а затем уже где-то в начале 1980-х сумел оценить глубину и полифоничность «Четырех квартетов», которые редактировал и переписывал не менее 11 раз. Первое стихотворение, которое перевел, называлось «Марина», как оказалось впоследствии, самое светлое стихотворение Элиота. Занимаюсь творчеством Элиота вот уже более 40 лет. Это ‑ одна из основных моих работ в переводе. Для того, чтобы его перевести, нужно было проштудировать десятки книг – от «Бхагавадгиты» до «Библии» на русском и английском (в переводе 47 самых образованных людей того времени (с 1604 по 1611 гг.) под руководством короля Иакова — King James Bible), от «Метаморфоз» Овидия, «Сатирикона» Петрония, «Божественной комедии» Данте до «Заката Европы» Шпенглера, философии А. Бергсона, Дж. Сантаяны, специальных книг, например, «От ритуала к рыцарскому роману» Джесси Л. Уэстон или работ литературоведов, посвященных творчеству Элиота. Причем учтите, что в 1970-х многие их этих книг, как Шпенглер, были труднодоступны. А Элиот, как известно, отдельным изданием вышел по-русски в переводе Андрея Сергеева только в 1971 г.
И. Л.:В какие годы советского периода Вы работали переводчиком? Вы являетесь членом Союза писателей? С какого года?
Я.П.: Как переводчик я начал печататься в 1980 г. Я был членом Комитета литераторов при Литфонде, то есть не Союза писателей, а профсоюза писателей. Это было необходимо еще и для того, чтобы не быть обвиненными в тунеядстве — после печально известного процесса над Иосифом Бродским все этого боялись.
И. Л.:Насколько в период Советского Союза была доступна литература на иностранных языках? Какое представление можно было создать о западной литературе и культуре?
Я.П.: Литература была либо труднодоступна, либо вообще недоступна, особенно литературоведение, скажем, по таким авторам, как Элиот, Паунд, которые интересовали меня. Даже книги русских эмигрантских писателей, например, Бердяев, Шестов были недоступны. Многие книги находились в библиотеках в так называемом специальном хранении: нужно было получать специальное разрешение, например, если занимались научной работой студенты старших курсов, аспиранты, такие разрешения давались.
И. Л.:Не могли бы Вы рассказать о Вашем опыте работы? Вы переводили только то, что нравилось Вам, или делали переводы на заказ? Кто вам заказывал переводы? Кто осуществлял редактуру и корректуру? Кто окончательно утверждал готовый перевод?
Я.П.: Поначалу приходилось участвовать в разных конкурсах, в том числе внутри издательства, скажем, на лучший перевод Лонгфелло. Во второй половине семидесятых мне посчастливилось познакомиться с В. В. Левиком, Арк. А. Штейнбергом, Э.Г. Ананиашвили, а затем я был принят в их семинары – тогда существовал ряд замечательных семинаров при Московской писательской организации – были свои семинары также у А.М. Ревича, М. Ваксмахера – теперь в ЦДЛ не находится для этого места. Семинары Вл. Микушевича и Евг. Витковского, которые были организованы после смерти Левика и Штейнберга, прекратили свое существование в начале 1990-х. Руководители семинаров давали рекомендации, помогали получить заказы. Конечно, многие, не только начинающие переводчики, работали на заказ, и счастье было, когда заказ был хороший, например, Лонгфелло. Работу давали в крупнейших издательствах, как Художественная литература, Радуга, Прогресс. Иногда приходилось переводить с подстрочников — с языков народов СССР — мне случалось переводить с латышского, с эстонского, белорусский я знаю. При переводе с латышского я работал с авторами, они читали вслух, я записывал на магнитофон, научился читать на латышском, работать со словарем. Книга была интересная: «Октава», нон-конформистская поэзия Латвии.
Надо сказать, что в бывшем СССР были хорошие редакторы, много лучше, чем сейчас. Бывало, правда, что они настаивали на изменениях, приходилось иногда спорить по поводу словоупотребления, например, помню, как с одной дамой спорил об употреблении слова «утварь»: она доказывала, что это относится только к кухонной утвари, а я взял словари Даля и Ожегова и доказал, что можно сказать «утварь умерших чужеземцев» (это, кстати, в одном из «Квартетов» Элиота). Готовый перевод окончательно утверждал заведующий редакции, а в случае особо важных книг, как было с билингвой «Английская поэзия 20 века в русских переводах», даже главный редактор. Конечно, в то время была цензура, но редакторы и корректоры были профессионалами. Теперь таких нет: том Элиота мне пришлось самому корректировать и редактировать, а редактор АСТ была фактически менеджером: у нее было еще чуть ли не 80-90 книг. Немудрено, что даже не все замеченные мной ошибки и опечатки были исправлены. Это я говорю о томе Элиота, который только что вышел.
И. Л.:Случалось ли такое, что не издавали Ваши переводы или сильно изменяли Ваш перевод? Расскажите, пожалуйста, каково было отношение советских редакторов к переводам. У вас сохранился архив поправок и замечаний ответственных или выпускающих редакторов к вашим переводам?
Я.П.: В бывшем Советском Союзе трудно было пробиться, тогда это была денежная работа, можно было хорошо заработать, трудно было поначалу предлагать что-то свое, сделать свою книгу, были запрещенные авторы: долго не печатали Элиота, Паунда, Борхеса. Перевод «Улисса» Джойса вышел в 1993 г., спустя 71 год после того, как книга была издана на английском, причем один из блестящих переводчиков прозы — В. Хинкис — умер, не закончив перевода, а закончил его С. Хоружий. Однако после того как ты сделал работу, и она была принята, была редактура, уже не меняли. Бывало, что целиком выбрасывали — у меня, например, фрагмент Элиота выбросили из приложения (параллельный текст), но это, скорее, не по литературным, а другим соображениям: не исключаю, что основному переводчику не понравилось, что кто-то еще переводит то же самое. А вот в наше время у меня было несколько довольно печальных случаев: в 1994 году в издательстве Северо-Запад в Санкт-Петербурге издали билингву Элиота, а я с 1989 г. уже жил в Нью-Йорке, но однако был интернет уже, телефон. Тем не менее, составитель Леонид Аринштейн и редактор Сергей Степанов, сам посредственный, даже бездарный переводчик, сочли возможным переписать целые строфы, подписать моей фамилией и даже не поставить меня об этом в известность. С тех времен архив не сохранился, а по этому поводу в 1994 г. я даже написал протест в «Книжное обозрение», и копия у меня есть. Есть у меня и копия корректуры Элиота (том был сдан в конце ноября 2012 года, а опубликован в конце июня 2013), я уже говорил, что множество опечаток не были исправлены и некоторые поправки не были внесены. Так что в целом институт редакторов и корректоров в бывшем СССР был более профессиональный, а теперь нужно, как говорится, сдавать рукопись, выверив каждую запятую.
И. Л.:В каких периодических изданиях Вы публиковались? Выходили ли Ваши переводы отдельной книгой?
Я.П.: Мой дебют как переводчика состоялся в «Литературной газете» в 1980 г. Публиковался в журналах «Поэзия», «Молодая гвардия» с переводами с английского и испанского, «Неман» (Минск) с белорусского, «Даугава» (Рига, с латышского, белорусского); впоследствии начал печататься и в журнале «Иностранная литература», но уже после перестройки (печатаюсь там и сейчас: только что сообщили, что в № 12 за 2013 опубликована Canto XXXVI Эзры Паунда в моем переводе, с моим предисловием и комментариями; до этого в этом журнале в последнее время были опубликованы переводы стихов Джона Эшбери и интервью с ним (2006) и поэма современного американского поэта Чарльза Бернстина (Бернстейна, 2010). Много печатаюсь в «Новом литературном обозрении» — и того же Чарльза Бернстина, причем не только стихи, но и статью перевел и предисловие написал. А вскоре в этом же журнале в моем переводе и с моим предисловием будет опубликована знаменитая поэма Джона Эшбери «Автопортрет в выпуклом зеркале», за которую поэт получил несколько престижных премий, включая Пулитцеровскую. Кстати, в этом журнале — прекрасный редактор, Александр Скидан, сам поэт и литературовед, с которым хорошо работается. Еще одним приятным исключением была работа с редактором эстонского электронного журнала «Облака» Хамдамом Закировым. Однако в больших издательствах дела обстоят неблагополучно: в томе Элиота редакторы и корректоры не внесли несколько десятков исправлений, которые я лично внес за полгода до сдачи книги в производство. Да, кстати, они и не все авторские экземпляры мне до сих пор передали. В Советском Союзе своих книг не издавал. После перестройки в Москве и в США (Нью-Йорк, Филадельфия) были изданы 7 книг стихотворений (в том числе 1 на английском, куда были включены переводы стихотворений Афанасия Фета, современных поэтов Давида Самойлова, Льва Озерова, Григория Трестмана на английский, а в книгу «Инверсии» (Москва, 2001) включены избранные переводы стихотворений с разных языков, в том числе несколько стихотворений Джузеппе Унгаретти и Умберто Саба на русский. Кроме того, в 2003 г. под моей редакцией вышел том ранних стихов Эзры Паунда (изд-во Вл. Даль, СПб, 2003) и, как я заметил, только что Элиот (АСТ, Москва, 2013). Других книг не было, но были большие разделы в антологиях венесуэльской и мексиканской поэзии (1987), составленные и переведенные мной.
И. Л.:Художественный перевод был для Вас способом заработать на жизнь?
Я. П.: В 1985-89 — да, причем тогда за переводы неплохо платили.
И. Л.:В эпоху Советского периода предпочитали переводить классиков мировой литературы (от Шекспира до Бальзака, от Данте до Гюго) и меньше переводили современных писателей. Вы с этим согласны? С чем это было, по Вашему мнению, связано?
Я. П. : В основном, согласен. Однако были и исключения: один из теоретиков и практиков советской школы перевода Иван Кашкин, считающийся, кстати, учителем и Райт-Ковалевой, переводчицы Сэлинджера, переводил очень много современной поэзии — Сэндберга, даже Элиота, один из моих учителей, Элизбар Георгиевич Ананиашвили, который, кстати, был вице-президентом ФИТА, еще до Второй мировой войны переводил Эдгара Ли Мастерса и Сэндберга.
Во-первых, вся система была консервативной, если не считать нескольких антологий, то отдельные книги современных писателей и поэтов не издавались, особенно если они не принадлежали к тому, что считалось прогрессивным, левым, к тем, кто симпатизировал СССР (например, Ромен Роллан, Арагон, Пабло Неруда, Гарсия Лорка, Хемингуэй, Сэлинджер), издавали, например, Аполлинера, но не издавали Поля Клоделя или Лотреамона, очень любили Роберта Фроста, но первая книга Элиота, как я уже говорил, вышла в 1971 г., Паунда — в 1992 была опубликована маленькая книжечка на 1000 строк усилиями замечательного переводчика, писателя, в прошлом книгоиздателя Марка Фрейдкина; усилиями Инны Тертерян и Бориса Дубина был, в конце концов, в 1984 г. издан Борхес (тоже был персоной нон-грата, поскольку принял в свое время орден от Пиночета). Очень многое еще зависело от переводчиков: скажем, благодаря усилиям таких мастеров, как переводчик с итальянского Евгений Солонович, с испанского — Марк Самаев, Сергей Гончаренко, Павел Грушко, Анатолий Гелескул, с французского — Морис Ваксмахер, с английского — упомянутый Андрей Сергеев, — было издано немало более современных поэтов и прозаиков (с английского благодаря Райт-Ковалевой, Виктору Голышеву), но это благодаря устоявшимся репутациям переводчиков и их усилиям. В целом же книгоиздание, конечно, было более консервативным, а кроме того, для переводчика классика — более выгодная работа, так как классику постоянно переиздают (разумеется, если перевод хороший).
И. Л.:Как Вы оцениваете переводы иностранной литературы на русский язык, сделанные в период Советского Союза?
Я. П. : В целом, я очень высоко оцениваю русскую, в том числе советскую школу перевода — от, скажем, Корнея Чуковского до переводчика «Гаргантюа и Пантагрюэль» Любимова, помимо упомянутых, это, конечно, и М. Лозинский, С. Шервинский, переводчик с античных языков, выдающиеся поэты Сергей Владимирович Петров, переводил Рильке с немецкого, со скандинавских языков, был осужден в годы сталинизма так же, как Николай Заболоцкий и Аркадий Акимович Штейнберг, мой учитель, переводчик «Потерянного рая» Джона Мильтона и вместе с тем Ван Вэя с китайского, современных немецких поэтов Готтфрида Бенна и Стефана Георге, с английского — Дилана Томаса. С. Липкин и Арсений Тарковский переводили с восточных языков. В. В. Малявин переводит с китайского, в том числе Конфуция. Великолепными переводчиками поэзии были недавно умершие А. М. Ревич (с французского, польского), Анатолий Гелескул (с испанского, французского), выдающийся ученый и переводчик М. Л. Гаспаров, который переводил как с древних, так и с современных языков, и для тома Паунда перевел поэму «Оммаж Сексту Проперцию»; мало, но удивительно проникновенно переводил как с древних, так и с современных языков безвременно умерший Григорий Дашевский, который совсем молодым человеком, чуть ли не со школьной скамьи пришел к нам в семинар, кажется, в 1981 г., ныне плодотворно работают Микушевич, Солонович, О. Седакова, Гр. Кружков, Евг. Витковский, Владимир Летучий, Алеша Прокопьев, который в основном переводит с немецкого, но также переводил Паунда и для изданного под моей редакцией в 2003 г. первого тома, часть этих переводов войдет и в готовящийся двухтомник, интересны переводы с немецкого и английского Игоря Болычева, Татьяны Стамовой, которая переводит с итальянского и английского; с античных языков хорошо переводят Григорий Стариковский, который замечательно перевел Пиндара и Проперция, и Макс Амелин, представивший на суд читателя новые переводы из Катулла, интересны новые переводы Целана Анны Глазовой, правда Стариковский, Амелин, Глазова наших семинаров не посещали, но и молодыми переводчиками их тоже нельзя назвать; прекрасно работает Савельева, переводчица прозы Павича. В переводе поэзии в русской школе перевода выработался уникальный подход с предъявлением к переводчику высочайших требований: перевод должен быть эквилинеарен, то есть количество строк в переводе и в оригинале должно, как правило, совпадать, эквиметричен и эквиритмичен, то есть, должны быть сохранены и метр, и ритм, должна быть также сохранена система рифмовки, скажем, сонет Петрарки — это одна система, а сонет Шекспира — другая, при этом должна быть передана образность и то, что я называю звукосмысл, то есть не смысл сам по себе, а некий синтез звука и смысла. За исключением англичан, причем в основном это все были выдающиеся поэты от Чосера до Шелли или, скажем, до переводчика Гомера Чапмена и переводчика Хайама Фитцджеральда, полагаю, в мире аналогов нет или почти нет. Есть отдельные исключения, и это, как правило, выдающиеся поэты или писатели.
В советской школе перевода сыграло роль также и то, что многих неугодных поэтов и даже прозаиков не печатали: так пришлось заняться переводом в свое время помимо многих указанных выше, М. А. Зенкевичу, Анне Ахматовой, даже О. Мандельштам переводил прозу с французского для заработка. Впоследствии Иосифу Бродскому тоже пришлось заняться переводом — у него есть замечательные переводы не только с английского, но и с польского. Недавно умершая Наталья Горбаневская, легендарная личность, одна из тех, кто вышел в 1968 году на Красную площадь в знак протеста против оккупации советскими войсками Праги и заключенная за это в психиатрическую больницу, сама замечательный поэт и переводчик, которая в бытность свою заместителем главного редактора «Континента», впервые меня опубликовала как поэта.
И. Л.:Каких известных представителей теории перевода в период Советского Союза Вы бы могли назвать? Какой переводческой теории они придерживались?
Я. П.: В курсе лингвистического и теоретического перевода изучали книгу Андрея Федорова «Введение в теорию перевода» (М., 1953). Долгое время эта книга считалась основополагающим трудом. Что касается художественного перевода, то здесь следует назвать труды К. Чуковского «Искусство перевода» (1936) и его же письма (начиная с писем К. К. Чуковскому 1930-х гг.), который считал, что «хороший переводчик хотя и смотрит в иностранный текст, думает все время по-русски и только по-русски, ни на миг не поддаваясь влиянию иностранных оборотов речи, чуждых синтаксическим законам родного языка»; работу И. А. Кашкина «Вопросы перевода» (1954), который считал, что идеал — это некая прозрачность, растворенность переводчика, что как бы его и нет, но поскольку идеал часто недостижим, то чтобы личность переводчика не заслоняла поэта (что, однако, делали и М. Лермонтов и Б. Пастернак); труд Ефима Эткинда «Поэзия и перевод» (Ленинград, 1963), замечательной книгой по истории художественного перевода является труд Ю. Д. Левина «Русские переводчики ХIX века» (Ленинград, Наука, 1985), в которой он подробно разбирает не только творчество крупнейших переводчиков, как В. А. Жуковский, но и таких, как переводчик Диккенса и Теккерея Иринарх Введенский, Михайлов, Мин, Петр Вейнберг, причем, Ю. Д. Левин показал, во-первых, что традиции русской и советской школы перевода возникли не на пустом месте, а во-вторых, была извечная борьба между соблазном буквализма и соблазном вседозволенности, условно говоря, борьба между школой XVIII века, наиболее ярким представителем которой был поэт Василий Тредиаковский, и XIX века, ярчайшим представителем школы переводной поэзии был, конечно, В. А. Жуковский. Тредиаковский, как известно, стремился к точности настолько, чтобы перевод, если бы и отличался чем-то от оригинала, то лишь фамилией создателя. Идеалом переводчика восемнадцатого века, по наблюдению Ю.Д. Левина, было создание некоего безличного произведения искусства, максимально приближенного к оригиналу. Василий Жуковский, напротив, как известно, был одним из основоположников вольного перевода и высказал свое кредо в эссе «О баснях»: «Переводчик прозы – раб, а переводчик поэзии – соперник». Известно, что Жуковский дважды переводил «Элегию, написанную на сельском кладбище» Томаса Грея (1802 и 1839) и «Ленору» Бюргера (1808 и 1831) и расположил все варианты в своем «Собрании сочинений» по датам их перевода. Автором всех стихотворений был Жуковский. В переводах Жуковского «сюжет был заимствован, а стиль – его собственный» (Гуковский), он создал «новое художественное единство – гармоничное, цельное, жизнеспособное, в котором оригинал был перемещен в иную стилистическую систему» (Жирмунский).
Почти все выдающиеся переводчики и поэты, занимавшиеся переводом, подытожили свой творческий опыт либо в книгах, как выдающийся переводчик с немецкого Лев Гинзбург «Разбилось лишь сердце мое» (М., 1981), в статьях, как Марина Цветаева, Борис Пастернак, Николай Заболоцкий, В. В. Левик, и до наших современников, как Ольга Седакова, Евг, Витковский или Григорий Кружков и более молодые переводчики: Елена Калашникова много лет берет интервью у переводчиков (и делает большое дело, так как многих уже, к сожалению, с нами нет) и издала уже один том бесед с переводчиками «По-русски с любовью» (М., НЛО, 2008), где есть также беседа со мной, а сейчас у Е. Калашниковой есть материал и на 2 том. Все эти статьи посвящены, во-первых, интерпретации оригинала, а во-вторых, обоснованию принципа перевода, избранных синтактико-стилистических средств, метра, ритма, а также необходимых, так сказать, жертв, поскольку слово как таковое непереводимо, невозможно буквально перевести («перевезти») слово из одного языка в другой, то и перевод буквальный невозможен, а возможно лишь пере-воссоздание, то есть, расширение границ невозможного. Сейчас, как я уже заметил, представители более молодого поколения переводчиков выступают, во-первых, за намеренное сохранение синтаксиса и некоторых особенностей оригинала, чтобы оригинал «как бы просвечивал» через текст, с чем я согласиться не могу.
И. Л.:Что и как изменилось в Вашей профессии в настоящий момент? Как обстоят дела с художественным переводом в современной России по сравнению с советским периодом?
Я. П.: Есть отдельные очень хорошие переводчики, однако школы, кажется, нет. Много переводят бестселлеров, мало платят, поэтому, чтобы заработать, надо много переводить и быстро работать, а это не способствует качеству.
В наше время в переводе утрачено высокое ремесло. Выдающиеся представители одной из лучших в мире переводческих школ – это и недавно умершие Анатолий Гелескул, Александр Михайлович Ревич, еще активно работают выдающиеся переводчики, в том числе и с итальянского Владимир Борисович Микушевич, дай Бог ему здоровья, и Евгений Солонович, но школы, кажется, уже нет. Школа – ведь это преемственность. Причины? Ну, во-первых, прекратили существование семинары переводчиков, во-вторых, за перевод поэзии почти ничего не платят, а если мастера за предложенный гонорар работать не согласны, издатели запросто найдут более сговорчивых, а качество интересует многих в последнюю очередь. Я беседовал с Александром Ивановым, руководителем “Ad Marginem”, довольно известного интеллектуального, заметьте, издательства, которое специализируется не на издании бестселлеров, а “non-fiction”, и тот заявил мне, что главное – раскрутить автора или серию, а качество перевода – дело десятое.
В последнее время появилась еще школа так называемого транспарентного перевода: то есть, считается, что перевод должен просвечивать через оригинал, что выражается, скажем, в синтаксисе, словоупотреблении, особенно в переводе прозы. Я с этим в целом не согласен: у нас и в лингвистике, и тем более в художественном переводе это называется «калька», когда иноязычная конструкция или оборот буквально переносится из одного языка в другой. Следует прежде всего понять, какие задачи ставил перед собой автор и какова его или ее манера. Если это не постмодернист, который и в родном языке нарушает нормы синтаксиса и словоупотребления, тогда я против такого перевода. Более того, мы иногда поневоле допускаем подобные «кальки», и для этого нужно серьезно редактировать, а в спешке, конечно, никакой серьезной редактуры быть не может.
Перевод поэзии и даже художественной прозы — дело невозможное. Не только строй, но даже чувства, вкус оригинального языка, эмоции и ассоциации, воспоминания детства неизбежно теряются, видоизменяются, даже если взять такое простое русского слово, как «хлеб», оно и на звук, и на вкус будет другим, как заметил Вальтер Беньямин в «Задаче переводчика» (1923), об этом же пишет Джордж Стайнер в книге «После падения вавилонской башни» (George Steiner, After Babel, London–New York, Oxford UP, 1975): на английском «bread», немецком «Brot», французском «pain» (или итальянском «pane»). Беньямин пишет также о том, что у слов не только разные денотации, то есть смысл, но даже эмоциональные коннотации, и при слове «хлеб» у немца и у француза возникают совершенно разные образы. Потом: Слово как таковое не переводимо. Нет такого транспортного средства, чтобы буквально «перевезти» слово из одного языка в другой. Более того, и во времена Гомера, и во времена трубадуров, поэзия существовала в устной форме, а запись знаками на бумаге – уже была искажением.
В таком случае, не только перевод, но даже и сочинение на родном языке, если мы говорим о передаче видений и образов, виденных в сознании или во сне, — тоже вещь невозможная.
Русский философ Павел Флоренский, который кроме того был богословом, математиком, ученым естественных наук, фигура сродни тем, которые были в эпоху Ренессанса, замученный в лагере на Соловках большевиками, писал в книге «Иконостас» о том, что есть два вида творчества: первый — когда душа восходит из мира дольнего в мир горний и еще хранит связь с этим мирoм, передавая, так сказать некую приземленность, и другой — когда душа нисходит из мира горнего в мира дольний, неся отблески Божественного трансцедентального света. По Флоренскому — это высший вид искусства. Флоренский сравнивает искусство иконописи с переводом с Божественного языка на земной. Любой вид творчества может быть либо Божественным вдохновеньем, либо заземленным, даже механическим, не важно, как он воплощен — в красках, линиях, нотах или в словах. При этом мы преодолеваем сопротивление материала (здесь уже помимо всего прочего требуется мастерство). В остальном, как сказал Элиот, «быть может, и нет // Ни потерь, ни побед. Есть лишь попытки. Иное — не наш удел» («Четыре квартета», перевод Яна Пробштейна).
Фото Марка Полякова
Илария Лелли окончила аспирантуру в Болонском университете, защитила диссертацию «Художественный перевод в период Советского Союза» (2012). С 2010 года доцент при кафедре русской литературы в Школе языков, литератур и передова Болонского университета (г. Форли)
Перевод интервью с Яном Пробштейном для «Русского журнала» опубликован в итальянском журнале «Mediazioni»:
Распечатать
