В некоторых странах ресторативное правосудие в последнее десятилетие получило широкое распространение. Судя по количеству статей и книг, больших и малых конференций и практических инициатив, у него мало конкурентов в области пенитенциарной политики.

С чем же связан столь бурный всплеск интереса к данному явлению именно сегодня? Это и будет темой моих заметок.

Назад к корням

Во-первых, в высокоразвитых индустриальных странах растет интерес к корням, то есть культурам вроде маори в Новой Зеландии, северо-американским индейцам и эскимосам Крайнего Севера. Культура коренных народностей привлекает все большее внимание - а вдруг там есть нечто ценное? Одной из ценностей, в которой усматривается польза для современных обществ, являются применяемые ими способы разрешения конфликтов, когда упор делается на достижение мира, а не на разжигание внутренних распрей. Пробуждение интереса к восстановительному правосудию было связано главным образом с деятельностью знаменитых комиссий правды и примирения в Южной Африке после отмены апартеида и с примером тех стран, где имели место жесточайшие репрессии. Нельзя забывать и об еще одном интересном примере - Новой Зеландии, где элементы древнего права маори встроены в систему социального обеспечения детей.

Разбухание пенитенциарной системы

В результате глубоких изменений наших общественных систем, все большему количеству нежелательных поступков придается значение преступлений. И соответственно система формального контроля и наказания занимает все более доминирующее положение в обществе. Все больше людей предстает перед судом в качестве обвиняемых, свидетелей, пострадавших, и все большее число людей подвергается различным наказаниям - то есть страданию, сознательно применяемому с целью причинить страдание. <...>

Все это настоятельно требует ужесточения контроля над пенитенциарной системой. Уголовные суды работают в конвейерном режиме, что отражается в попытках стандартизировать судебные процедуры с помощью "приговорных таблиц", а также в неуклонном росте тюремного населения. Судя по многочисленным исследованиям о бесполезности судебной практики и о моральном смысле причинения бесцельной боли, изъяны уголовного правосудия сегодня становятся все более и более очевидными.

Мы видим практику сознательного причинения страдания человеку во многих обществах и, быть может, особенно в тех, которые называют себя "государствами всеобщего благоденствия", или христианскими, то есть основанными на идеях добра и прощения. Количественный рост случаев применения формального наказания особенно выпукло выявляет эти противоречия. Чтобы понять эти противоречия, нужно обратиться к основным пенитенциарным теориям, трактующих смысл применения наказания. И обнаруживаем бесконечные число аргументов о полезности наказания. Прежде всего нам говорят, что причинение страдания служит для предотвращения преступлений. Если бы мы не наказали лицо А за его злодеяния, его примеру непременно последовали бы лица В, С и D.

Если же аргументации о профилактическом смысле наказания недостаточно для морального оправдания причинения жестоких страданий братьям нашим человеческим, то выдвигаются аргументы о целительности наказания. Правонарушителя следует наказать, дабы преподать ему урок на будущее. Наказание рассматривается и как полезный способ избавиться, хотя бы на время, от преступника. А ведь иногда мы твердо уверены, что он после такого урока будет представлять собой еще большую проблему для общества.

Огромное количество исследований показывает, что система уголовных наказаний не обеспечивает достижения этих целей. Но на подобные выводы обращают мало внимания. И это неудивительно. Не имея надежно верифицируемых аргументов, исходящих из соображений общественной пользы, мы будем вынуждены признать, что руководствуемся иными причинами, выступая за применение наказания, или что мы наказываем вовсе без всякой причины.

И тут возникает третий тип аргументации в пользу наказания. Злонамеренным деяниям следует противодействовать злонамеренными методами. Если было совершено посягательство на некую ценность, то наказание должно рассматриваться как способ восстановления попранной ценности. Вдобавок утверждают, что население - отчасти или в целом - возмущено и требует отмщения. И если не применить наказание, то общество этого не поймет и общественное мнение будет расколото. При этом уголовные суды, в "дюркхеймовской" перспективе, могут функционировать как организации, становящиеся рупорами общественного гнева и таким образом восстанавливающие попранную ценность.

Но и тут мы не избавляемся от проблем, связанных с конфликтом ценностей. Как правило, мы единодушно разделяем такие ценности, как доброта, забота и прощение. Некоторые страны даже называют себя "государствами всеобщего благоденствия" - там и в самом деле широким слоям населения гарантируется необходимый уровень жизни. Популярные идеологии в таких странах утверждают, что основная цель - уменьшить страдание, а не применять его в качестве орудия отмщения. Но встает вопрос: если попранные ценности можно восстановить с помощью уголовного преследования, то не означает ли это, что ценность жизни защищается путем убийства убийцы?

Дефицит скорби и гнева в современных обществах

В Средние века одно из самых ужасных проклятий звучало так: "Чтобы тебе встретить неожиданную смерть вдали от дома!" Об этом пишет в замечательной книге о смерти и умирании Филипп Арье. Почему же смысл этого проклятия был столь ужасен? Это проклятие означало, что человека лишали возможности участвовать в собственной смерти. Даже если вы были ничтожнейшим из людей, в вашей жизни наступал момент, когда вы оказывались в центре всеобщего внимания. В идеальном случае к вам домой приезжал священник; соседи, родственники, друзья собирались в вашем доме, говорили о вас, вспоминали прошлое и сообща рисовали портрет человека, покидающего этот мир. Выслушав достаточно добрых слов о себе, умирающий покидал бренную землю, и часть гостей оставалась в комнате усопшего, дабы помешать дьяволу утащить его душу в преисподнюю до того, как она отправится на небеса. Но самое главное - это был осознанный уход в присутствии многих свидетелей. А потом были похороны. И невозможно было даже допустить мысль, что кто-то, хотя бы в малейшей степени связанный родственными узами с покойным, манкировал бы этим событием. На похоронах присутствовали и незнакомцы, пожелавшие выразить уважение покойному. <...>

И какой разительный контраст с нашим временем!

Абсолютное большинство людей в современных западных обществах умирает в больницах или приютах. Смерти происходят вдали от привычной для умирающего обстановки и часто в тайне от самого умирающего, которому внушают ложную надежду на скорейшее выздоровление (и поэтому он не понимает, что с ним происходит) или которого накачивают наркотиками до невменяемости. А извещение о смерти нередко появляется уже после похорон.

Что же это все означает?

Это можно рассматривать как отражение нашего типа общества. Мы меньше вовлечены в жизни друг друга, а следовательно, и в смерти друг друга, и мы почти не включены в сеть обязательных связей. Современные похороны отражают и подчеркивают эти особенности. Они символизируют очередную упущенную возможность эмоционального сопереживания, как и упущенную возможность для воссоединения вопреки житейским неурядицам.

Тем не менее еще не все утрачено. В целом похороны остаются одной из немногих оставшихся нам площадок для открытого выражения искренних чувств. Слезы тут воспринимаются не как признак слабости, а как знак причастности к человеческому роду. Кто-то может проливать и крокодиловы слезы, но этот термин лишь подчеркивает, сколь презираемы те, кто скорбит по покойному неискренне. <...>

В качестве предварительного вывода можно сказать: смерть и посмертные ритуалы все еще имеют значение, в частности для каждого из нас. Но мы все меньше имеем дело с подлинной смертью, а все больше - с ее пластиковым суррогатом. Смерть, в которой мы в наибольшей мере соучаствуем, это смерть, освещаемая в СМИ, то есть смерть, которая одновременно нам близка и чужда. Дома, на экране телевизора, мы постоянно наблюдаем смерть, а сами одновременно едим, моем посуду, играем с детьми. Одного взгляда на телеэкран достаточно, чтобы стать свидетелем массовых убийств в Ираке, Афганистане или Палестине. Желая проветрить мозги, мы смотрим кровавый триллер. Словом, мы окружены пластиковыми суррогатами смерти, мы свыклись с привычностью смерти.

Меньше, что объединяет, и больше, что разъединяет

Смерть и похороны утратили в нашем обществе важное значение, а преступления и наказания, напротив, обретают все большее значение. И это обстоятельство имеет ряд важных социальных последствий.

Похороны нас объединяли в общем горе: враги забывали о конфликтах или держали свои обиды при себе. А вот уголовные суды являются ареной обострения конфликтов. Уголовные суды заняты установлением фактов: что произошло, как, когда... Обвиняемый сталкивается в суде со своим злейшим врагом - прокурором, но рядом с ним и находится и его друг - адвокат. Точно так же и со свидетелями: в зале суда находятся их потенциальные недруги, как среди представителей противной стороны, так и среди зевак с улицы. В такой ситуации приходится рассчитывать не столько на открытость и искренность, сколько на тщательно выверенные заявления и на строго дозированную информацию. В суде действует принцип: сиди и помалкивай, чтобы не ухудшить свое положение. Характерно, что закон вменяет давать правдивые показания только свидетелям, а вот от обвиняемого правдивости никто не требует.

Благие ценности - и ценности пагубные

Похороны - это пример ситуации, когда акцент делается на достоинствах человека, а не на его недостатках. Британские газеты знамениты своими беспристрастными оценками в некрологах общественным деятелям, и это обычно шокирует тех, кто живет вне Британских островов. Но в обыденной жизни на похоронах чаще принято вспоминать о благих деяниях, о том, каким добрым человеком был покойный, каким хорошим он был отцом, прекрасным работником, приятным в общении другом. Действия, сопровождающие смерть ближнего, а потом и похороны, призваны выпукло представить положительные ценности жизни. Это своего рода возрождение положительных ценностей на примере биографии покойного. <...>

В уголовных судах бал правят недостатки человека. Некто совершил некое прегрешение. Если так, то он или она должны за это пострадать! И в центре всеобщего внимания оказываются проступки. Положительные ценности вспоминаются лишь для того, чтобы с их помощью осудить эти проступки. На этот раз рисуется картина отвратительных деяний и мерзких людей. Эта картина становится воплощением порочности, а не добронравия. И возникает ситуация, при которой основные действующие лица покидают зал судебных заседаний неудовлетворенными, считая наказание слишком мягким. В памяти пострадавшего закрепится портрет ужасного монстра, попранные ценности останутся не восстановлены, а желание мести будет долго отравлять мысли.

Цельная личность - и части целого

О покойнике и его смерти не рассказывают все - нам становятся известны только отдельные эпизоды, которые только и можно обнародовать в подобной ситуации. И эти эпизоды никто из присутствующих никогда не подвергает сомнению: это не отвечает ничьим интересам, к тому же может быть сочтено неэтичным. Мы вспоминаем о покойном только положительное, а когда приходится касаться его поступков или качеств противоположного свойства, мы прячемся за аббревиатурой RIP - покойся с миром (1).

И как же это не похоже на слушания в уголовном суде! Уголовные суды - это пафосные арены для концентрации внимания на осуждении и страдании. Виновен ли данный человек, и если да, то какова приемлемая мера страдания, которого он заслуживает? Во избежание злоупотреблений в древности были выработаны процедуры и правила, символизируемые Юстицией - слепой дамой с мечом в руке и весами. Одинаковые по тяжести преступления дела должны получать одинаковую меру боли. Но преступления и преступники никогда не бывают одинаковыми. Поэтому их следует сделать одинаковыми. А сделать это можно, исключив осложняющую такие дела информацию. Подготовка юристов в значительной степени сводится к обучению навыкам отметать несущественную и поэтому неприемлемую для рассмотрения в суде информацию. И залы суда являются площадками для рассмотрения происшествия не во всей его полноте, а лишь тех фрагментов и частей, которые судебные специалисты сочтут релевантными. А то, что стороны считают имеющим важнейшее значение, может быть расценено как несущественное и по этой причине исключено из судебного протокола. Раз за разом мы слышим одни и те же жалобы от пострадавших и осужденных: "Самое ужасное в судебном заседании было то, что мне так и не дали рассказать все, как было".

Благодатная почва для восстановительного правосудия

В этой перспективе восстановительное правосудие можно рассматривать как альтернативу уродливой судебной практике в нашем современном обществе. Этот тип правосудия проявляется в разных формах. Но общим и важнейшим является попытка установить факты, причем факты в том виде, как их видят обе стороны. Установление фактов является принципиальной задачей в судах ряда латиноамериканских стран, освободившихся от военных диктатур. Что случилось? Где сейчас находятся исчезнувшие люди?

<...> Или на более тривиальном уровне, у нас в Европе: вы меня ограбили - почему именно меня? Я подвергаюсь опасности новых ограблений? И что вы за человек, если вы могли это сделать? Вы породили у меня чувство тревоги и страха. Или, в еще более вопиющем случае: вы сломали мне жизнь, как же вы могли такое совершить?

Миротворцы

Большинство форм восстановительного правосудия имеют еще одну общую черту: они стремятся тем или иным способом восстановить мир. Мир через установление истины (2). Мир, устанавливаемый через понимание причин совершения человеком этого поступка или путем принятия извинений или компенсации.

Уголовное право тоже утверждает, что примиряет тяжущиеся стороны, но часто это не находит подтверждений. Мое детство прошло в оккупированной и нацифицированной стране, и позднее я видел, сколь ничтожна была цена того мира, который восстанавливали у меня на родине с помощью жестоких наказаний в послевоенные годы. Наблюдая каждый день за уголовными процессами, я видел одно и то же: длинные очереди бедных бесправных людей на пути в тюрьму, а потом длинные очереди тех же самых людей, только еще более бесправных и искалеченных, на пути из тюрьмы на волю. Если наказание призвано иметь какой-то смысл в установлении мира, то на каждой улице, у каждого дома должны бы проходить митинги за то, чтобы выпустить всех заключенных. Они все должны выйти - все, кто уже искупил свои грехи! И в честь их возвращения домой должны устраиваться торжественные церемонии.

Не мечом единым

Главное отличие между уголовными судами и процедурами посредничества заключается в том, что в руке посредников нет меча. Они стремятся установить, что произошло, и надеются выработать некое решение, приемлемое для обеих сторон, но вовсе не стремятся решить, кто прав и кто виноват или какова должна быть мера наказания, если вина будет установлена.

Когда в руке нет меча, многое меняется. В частности, отпадает необходимость контроля за контролерами. Когда речь не идет о наказании, довод об одинаковом подходе к одинаковым делам перестает играть решающую роль. И посредники вовсе не столь решительно, как это делают уголовные судьи, стремятся ограничить информацию до рамок "юридически существенной". Существенно то, что считают существенным обе стороны. То, что дает простор для эмоционального поведения. Слезы, выражение гнева или радости становятся в данном случае возможными, а иногда даже поощряется. "Комиссии носовых платков" - так полупрезрительно называли иногда южноафриканские комиссии примирительного правосудия. Они были не аренами для хладнокровного перечисления аргументов с целью сделать вывод о степени вины или вынести решение о мере сознательно причиняемого преступнику. Эта система не требует от сторон держать свои эмоции при себе.

О форме

Основополагающая черта восстановительного правосудия - это непредвзятое отношение к тому, что должно находиться в центре внимания суда. По мере возможности не используется терминология уголовного права. Одной из основных задач такого правосудия является неприменение таких терминов как "пострадавший" или "правонарушитель". Вместо этого говорится о "сторонах" конфликта. В духе такого подхода считается полезным "трактовать информацию с точки зрения сторон", стараясь выявить то значение, которое то или иное деяние имеет для участников процесса. Это самое главное. Потому что часто бывает так, что в суде обсуждаются не сами деяния, но их значение, их предумышленность, намерение или способ осуществления. В основе же посреднического процесса лежит желание выявить вариации этого значения и тем самым - понять различия в истолковании того или иного деяния одной или обеими сторонами.

О преимуществах обычного языка

Ради безопасности гражданского - и цивилизованного - общества очень важно не пападать в плен специальной терминологии. Возможно, большинство граждан высокоразвитых индустриальных стран гораздо лучше образованы, чем прежде. Но в то же время мы стали гораздо беднее в смысле языка. Узкопрофессиональные группы монополизируют слишком много специальных терминов. Особую опасность в нашем случае представляют профессиональные языки психиатров и юристов. Они толкуют нам природу вещей с помощью концепций, почерпнутых из учебников права и диагностических таблиц. Для избавления от господства специалистов полезнее было бы использовать повествовательные формы. Для посредничества, или восстановительного правосудия, необходимо и возможно позволить сторонам рассказывать свою версию происшедшего, вместо того чтобы события излагались события фрагментарно, в своей терминологии. <...>

Освободившись от оков терминологии права и психиатрии, стороны смогут в большей мере принимать участие в решениях, касающихся их жизни.

Но если преступление совершено?

Чтобы поточнее выразить свою мысль, я скажу без обиняков, грубо: преступлений не существует. Деяний не существует, они становятся - и их значение создается во время их совершения. Преступление тем самым является продуктом культурных, социальных и интеллектуальных процессов. Для любых деяний, в том числе и тех, которые считаются общественно нежелательными, существуют десятки возможных способов их понимания; плохие, безумные, злонамеренные, уязвленное самолюбие, юношеская бравада, политический героизм - или преступление. Таким образом, "одни и те же" деяния можно рассматривать в рамках разных систем - судебно-правовой, психиатрический, педагогической или теологической. И, как сказано выше, в результате глубоких перемен в наших общественных системах, все большему числу нежелательных поступков придается значение преступлений. И пенитенциарная система в целом играет все более доминирующую роль.

Именно этому и противостоит восстановительное правосудие. И именно в этом заключается его значение для освобождения из плена терминологии уголовного права - "преступление", "пострадавший / преступник" или "мера наказания". Слова - опасные инструменты, они порабощают наш разум, формируют наши мысли. В древности в долинах Норвегии совершалось немало убийств. Если же трое авторитетных мужчин показывали, что то или иное убийство стало результатом несчастного случая - например, в ходе игры или состязания между подвыпившими молодыми людьми, - тогда короля не извещали о происшествии (3). Дело могло быть улажено с помощью компенсации - и в долине вновь воцарялся мир.

Грядущие опасности

Институты ресторативного правосудия становятся рупором человеческого горя, которое получает публичное выражение. В посредническом процессе нет узких рамок "существенного". Что существенно с точки зрения сторон, то существенно и для процесса. Это ритуал, которая создает возможность для выражения глубокой скорби. Это ситуация, которая дает возможность заявить, сколь ужасны понесенные утраты. <...>

Организации для посредничества или восстановительного правосудия создают возможности для конвертации гнева в горе, в то время как уголовный суд в значительной степени санкционирует гнев и ожесточение и зачастую лишь обостряет эти чувства. Суд - это площадка, специально подготовленная для конфронтации и вражды, и наказание часто будет расцениваться как "неправильное" обеими сторонами. <...>

Похоронные церемонии и заседания уголовного суда являются площадками несомненной важности в большинстве современных обществ. Мы не можем представить жизнь без смерти. И большинство из нас не может представить смерть без некоего церемониального финала. Когда тело предположительно умершего человека не обнаружено, скорбь по покойному преодолеть куда труднее. Мое предположение заключается в том, что ритуалы восстановительного правосудия мало-помалу будут расцениваться как вполне естественная практика любого нормально функционирующего общества. Именно это и происходит сейчас на наших глазах.

И отлично! Нет, не совсем. Ничто не имеет более разрушительного эффекта, чем успех. Многие обращают внимание на уровень активности, энтузиазм и развитие в этой сфере. В некоторых странах она стала даже развивающейся индустрией. И это обстоятельство подрывает некоторые основополагающие идеи ресторативного правосудия, в частности мысль о том, что простые люди должны сами улаживать свои конфликты, а также что окружающее их общество должно быть вовлечено в процесс примирения. Именно эта идея в наши дни обретает беспрецедентную важность. Мы живем в ситуации, когда важнейшие компоненты гражданского общества ослаблены. Это особенно справедливо в отношении так называемых "высокоразвитых обществ", что является результатом развития системы всеобщего образования в этих обществах. Все большая часть населения получает среднее или высшее образование, причем часто без конкретной специализации. Это означает, что люди получают высшее образование, не имея представления, где его применить. Но им нужно чем-то зарабатывать на жизнь и они жадно ищут возможность использовать свои знания. Конфликты? Отлично! Предприниматели организуют специальные учебные курсы, открывают фирмы - и мало-помалу у нас появляется новая профессия: "посредник". Еще одна специальность! Это хорошо для тех, кто теперь может этим зарабатывать себе на жизнь, но при этом гражданское общество лишается еще одной возможности заявить о себе. Оно лишается доступа к важной задаче, для решения которой могут объединиться простые граждане. И вместо укрепления гражданского общества это новое направление способствует ослаблению его роли. Мы ведь знаем, что посредники более компетентны в этой области - и мы отказываемся от своего решающего голоса. И очень скоро окажется, что у граждан не осталось никаких общих задач и мы все можем преспокойно заняться своими личными делами, оставив все на милость экспертов. Они-то уж точно знают, как лучше.

Примечание:

1). Requiescet in pace (лат.).

2). См: Vanspauwen, Kris - Stephan Parmentier - Elmar Weitekamp (готовится к публикации).

3). К счастью, его трон в то время находился очень далеко - в Дании.

Перевод с английского Олега Алякринского

Полный текст статьи можно прочитать в журнале "Неволя "