Ныне театр перестает быть для зрителя просто развлечением. Он превращается в настоящую работу. И речь идет не только о так называемых хепенингах (спектаклях, в которых зрители наряду с актерами участвуют в представлении), но о традиционных театральных спектаклях, идущих шесть-восемь-десять часов. В Европе, где нет границ, совсем недавно могли наблюдать работу франкофонного классика современного театра Арианы Мнушкиной – спектакль Les Ephemeres с временным размером в 8,5 часов. Стоппард поставил у нас «Берег утопии» тоже часов на девять. Два года назад на предыдущем Чеховском фестивале шесть часов внимали «Трилогии драконов» Лепажа, чтобы влюбиться в его творения. И вот свершилось, на нынешнем Чеховском фестивале московский зритель может насладиться гениальным спектаклем Робера Лепажа «Липсинк», который был привезен театром EX MACHINA из Квебека и «Театром без границ» из Ньюкасла. Продолжительность этого шедевра – целый рабочий день.

Что-то происходит или с людьми, раз уж гений режиссуры решил делать всё более длинные шоу. Эдак ведь можно запустить человека в театр и не выпускать, даже на пенсию. Что это, осознание театральной природы реальности? Или зритель стал настолько отуплён всякого рода кинотелефотонарезками сознания, что простые вещи человеческих движений и мыслей не воспринимаются, если не заставить только сидеть его в театре целый день. Кто знает. Но Робер Лепаж, родившийся в 1957 году в Квебеке, понимает нечто такое, что заставило зрителей «Липсинка» в театре «Мастерская Петра Фоменко» не уходить, а громко хлопать даже через 8,5 часов воздействия спектакля на все органы чувств. Лепаж знает, как использовать технику кино и фоностудий для возникновения новых эмоций и мыслей у своего зрителя.

На самом деле произведение «Липсинк» (от английских lips – губы и sync – одновременно,) есть чистейший вербатум, театр-док, в его наивысшем на сегодня градусе развития. Лепаж уже снимал фильм «Детектор лжи» после того, как его обвинили в убийстве, теперь он развил совершенно реалистичный сюжет из наблюдения за попутчиками в самолёте. То же он просил сделать и актёров – вспомнить свои случаи и на них строить роли. Тем самым, он превратил каждого из участников спектакля в сових соавторов. Каждый из девяти актёров при патронаже Лепажа является соавтором одной из девяти сцен, в которых они играют истории людей, очень неожиданно друг с другом связанных. Метод вполне по Ежи Гротовскому, польскому йогу-режиссёру.

Первый и основной персонаж, оперная знаменитость Ада Вебер, которую играет настоящая оперная певица с вагнеровским голосом Ребекка Бланкеншип, чье исполнение Генриха Горецки в начале и конце спектакля задают эмоциональный настрой всего действа. Она летит в одном самолёте с никарагуанской проституткой, умирающей в полете, и ее ребенком. Оставшегося без попечения матери дитя тут же и усыновляет Ада. Этот ребёнок, Джереми, за три секунды театрального времени становится подростком и дерзит приёмной матери словами «я сын дьявола», ещё через секунду делается взрослым и поёт песню «Трансмиссия» культовой «Joy Division», после чего уносится на самолёте же на поиски настоящей матери, вместо того чтобы стать послушным воспитанником и оперным певцом.

Основная коллизия и интенция сюжета сложны, но сложность восьмичасовых хитросплетений только подтверждает простоту главной тайны. Не та ли это тайна, что присутствует всегда и везде. Биологическая мать, то бишь Природа всегда нас бросает, отказывает в понимании своей жизни. Мы ведь никак не способны сознательно участвовать в биологических процессах организма, например. Зато приёмная, Культура, всегда приласкает и хотя бы насильственно воспитает. Они как голос оперной дивы и режущий, дикий крик ребёнка.

Ещё более грандиозную тайну Лепаж нам окрашивает огромными проекциями фресок Микеланджело. Ведь если наложить контуры облака, из которых Бог итальянского живописца творит мир, на контуры мозга, то они совпадут, а херувим и серафим, сопровождающие Творца, окажутся функциональными областями мозга. Тем самым апофеоз веры, на которой зиждется религиозное переживание мира, переплетается с апофеозом науки, и свойственной ей страстью к эксперименту.

Это переплетение апофеоза веры и науки показано во вполне триллеровой сцене операции на мозге, где пациентке, джазовой певице, показывают картинки для диагностики памяти одновременно с вырезанием опухоли. И не спроста постепенно герой-нейрохирург превращается в героя-психотерапевта, а наука трактуется как символ глобального манипулирования людьми во имя их спасения. Действительно джазовая певица, хотя и теряет память, но с помощью звукового пульта, тренируя голосом, выдаёт красивейшую запись наложением разных тембров. Вследствие этого память возвращается. Она пытается вспомнить голос отца, и мы не только видим, но и слышим настоящее открытие: если понизить с помощью электронных механизмов частоты голоса дочери, получиться голос отца! Голос как Логос, не исчезнет, не растворится в череде поколений, а пребудет с нами во все времена…

Впрочем, адепт мозга – бывший нейрохирург, превратившийся в психотерапевта, всё таки признаёт – мозгом невозможно познать мозг. Поэтому и родную мать – природу, и тайну собственной жизни всем, независимо от степени брошенности, придётся найти, понять, простить и спасти. В финале, после девяти сцен-кругов ада, Ада обнимает погибшую наркоманку и передаёт её с песней прощения её своему приемному сыну Джереми.

Уже после криков "Браво" и поклонов я взглянул на сцену и увидел сотни разноцветных знаков на полу, предназначенных для монтировщиков декораций. Более того, два инженера и десяток техников выходили на поклоны с блестящими актёрами труппы. И это не случайно. Перемена декораций, непрерывный трансформинг трансформера были системообразующим, функциональным и эстетическим, решающим на самом деле фактором в успехе этого грандиозно-строгого шоу. Движения криволинейных форм напоминали программу трёхмерной графики. Из одних и тех же элементов мгновенно монтировались любые пространства и вещи. А какой-то момент зритель присутствовал даже на «сеансе чёрной магии с её разоблачением». Его посвятили в устройство «великого обманщика» – кино. Какие-то изделия из дерева разных размеров и форм, расставленные в точном порядке перед актёрами и видеокамерой, давали на экране то ясные картины стола, то пианино. Люди собираются, встраиваются в общество, осуществляют липсинк друг друга как раз для того, чтобы не замечать ужаса своей покинутости и неопознанности. Общество, семья – это пианино на экране, а в реальности, которую и стремится понять Робер Лепаж, люди – элементы неизвестной науки Природы, элементы непознаваемости.