В поисках субъекта развития

Часть вторая

В российском политическом дискурсе сегодня главенствуют две тенденции: подмена субъекта развития институтами и отождествление субъекта развития с политическим субъектом.

Подмена субъекта развития институтами, то есть попытка обойти проблему субъекта развития, переложив ответственность за развитие на существующие социальные институты, чревата тупиком.

Во-первых, весь т.н. цивилизованный мир сегодня охвачен институциональным кризисом, степень глубины которого разная для различных институтов, но захвачены им практически все. Кризис семьи, школы, церкви, парламентаризма и политических партий, национального государства, международного права и ООН… В России в этот список безусловно следует включить также суд, армию и правоохранительные органы. Институциональный кризис так или иначе обсуждается уже несколько десятков лет. Правда, при этом как-то в тени остается обстоятельство, что он представляет собой результат распространения и укоренения либерализма, особенно – в версиях социал-дарвинистского «либерализма для масс».

Одним из наиболее вопиющих симптомов данного кризиса является приватизация институциональных ролей (должностей), то есть коррупция. В условиях культа богатства, когда жажда наживы сдерживается только страхом перед законом, коррупция, как показывает история, неискоренима. Добиться можно разве что локального, в рамках тех или иных институтов, уменьшения коррупции. Причем успех в этом деле прямо пропорционален величине отхода от либеральных «прав человека», в сочетании с обеспечением для избранных институтов привилегированного положения (например, легальный доход, намного превышающий средний по стране). Иначе говоря, снижение остроты институционального кризиса в целом до уровня более-менее приемлемого для государственной власти и населения при сохранении идеологии и практики либерализма если и не совсем безнадежное дело, то реальная проблема колоссальной глубины и размаха.

Во-вторых, социальные институты «по определению» предназначены не для развития, но для воспроизводства норм, обеспечивающих порядок и стабильность в обществе. Сами по себе институты способны лишь к медленной эволюции (и, если институты худо-бедно выполняют свои функции, то в подавляющем большинстве случаев это совсем неплохо).

Таким образом, когда институты эффективно функционируют – они действуют вразрез с развитием, а когда они лишь имитируют функционирование – они непригодны вообще ни для какой позитивной деятельности. В промежуточных случаях, конечно, имеет смысл попробовать организовать развитие того или иного института. Однако для этого должны быть устранены причины институционального кризиса, и опять-таки нужен субъект развития. Причем шаг развития потребует смены 2-3 поколений.

Отождествление субъекта развития с политическим субъектом, и, соответственно, подмена субъективации, то есть процесса формирования такого субъекта, на политизацию существующих социальных групп, как минимум, уводит нас в сторону от проблематики развития (в широком смысле). А в том случае, когда ведется поиск, консолидация и инициирование активности радикальных групп, порождает новые риски.

Нередко в различных манифестах и докладах приходится встречаться с использованием в качестве адресата «общества». Понятие «общества», без спецификаций и дифференциации, представляет собой, по сути, промежуточный конструкт, использование которого есть в лучшем случае эвфемизм, уклонение от прямого именования адресата, с неизбежным снижением мобилизационного потенциала (и смысла) такого дискурса.

Практически столь же неэффективны ставки на «средний класс» и прочие, говоря словами Бурдье, «классы на бумаге», единство и реальность которых истончается за пределами статистических построений, вплоть до исчезновения. По сути то же самое можно сказать и о таких конструктах, как «интеллектуальный класс». Тем более если вся эта «игра в классики» (или в классику социологии) ведется на том уровне абстракции, на котором задача формирования реальных субъектов развития даже не может быть поставлена как проблема, а в лучшем случае – как цель.

Такой типичный политический субъект, как партии парламентского типа, ели и пригодны на роль субъекта развития, то весьма опосредованно. Обычно они разрабатывают предвыборные платформы/программы и конкурируют за власть, рассчитывая переложить выполнение тех или иных своих обещаний на всё те же государственные институты. Поэтому все их усилия, как правило, упираются в институциональный кризис и исчерпываются «малыми колебаниями вблизи состояния равновесия». К существенным социокультурным трансформациям, как показывает история, способны лишь партии «ленинского типа» (каковой, кстати, продолжает оставаться КПК), но это скорее не партии в классическом смысле слова, а параллельная структура управления, пронизывающая и контролирующая все институты и всё общество.

Ключевое значение для игр вокруг политического класса имеет, конечно, вопрос элиты. И тут России не повезло, пожалуй, больше всех прочих стран. То, что сегодня в России принято именовать «элитой», сформировалось в течение последних 20-25 лет и есть, с одной стороны, следствие поражения СССР в Холодной войне, а с другой – результат распространения либерально-рыночной, «монетарной» и социал-дарвинистской, идеологии. Привилегированный доступ к ликвидным финансовым и природным ресурсам – первый источник и составная часть ее элитарности; не представляющий, впрочем, чего-то из ряда вон выходящего для всех прочих элит.

Особенность российской элиты с самого ее зарождения заключалась в том, что поскольку элита вообще формируется, как правило, из победителей (но никогда – из проигравших), хотя бы локальных и относительных, то претендующий на элитарность контингент поспешил так или иначе «присоединиться» к реальному победителю в Холодной войне – Западу. Это вполне согласовывалось с тем обстоятельством, что разрушение советского строя происходило под лозунгами возврата в мировую (читай западную) цивилизацию. Далее, поскольку государствообразущий народ СССР – это русские, то сильно искушение переложить ответственность за поражение именно на них, а самим как бы отойти в сторонку: перестать именоваться «русскими» (став, в лучшем случае, «россиянами»), подчеркнуть свои иные этнические корни, принять участие в ревизии и осуждении советской истории и т.д. Едва ли какая-либо другая элита, так как российская, снимает с себя ответственность за прошлое – а значит, и настоящее – своей страны.

Наконец, третьим источником и составной частью стала претензия на соответствие неким стандартам, а точнее – внешним признакам, элит западных государств и попытка «явочным порядком» войти в их состав. Совместные предприятия, участие в активах западных компаний, владение недвижимостью в Европе, европейское или американское образование и т.д.

Выделившаяся, таким образом, «элита» не есть элита ни в смысле Аристотеля, ни в смысле Парето. Она самоопределяется не по отношению к своему народу (в соответствии с его исконной системой ценностей), и не по отношению к нормам деятельности, а по отношению к внешним для нее группам или внешним стандартам, носителем которых она исходно не является. Следовательно она реально нуждается в подтверждении своих претензий со стороны внешних групп, легитимных носителей стандартов. Сказанное не означает, что такая элита не способна ни к чему полезному для страны. Она вполне способна быть заказчиком модернизации, то есть импорта и внедрения западных стандартов, и даже ее исполнителем в сферах своей компетенции. Инкорпорируя и усваивая эти стандарты, она отчасти способна к развитию, но только «себя, любимой». Для того чтобы играть роль опоры для субъектов развития России, элита должна, как минимум, реально восстановить свою преемственность с русской культурой и историей.

Безусловно, отказ от смешения субъекта развития с политическим субъектом не означает отказа от необходимости политических предпосылок и условий развития. Вообще говоря, модернизация и инноватизация при соответствующей поддержке со стороны государства могут быть осуществлены в условиях достаточно жесткого авторитарного режима, допускающего демократические свободы избирательно и под контролем. Другое дело, что такая модернизация и инноватизация с высокой степенью вероятности могут оказаться неэффективными и нежизнеспособными.

Для развития, однако, демократия необходима, а именно, демократия участия в выборе и формировании своего будущего. Для развития – и его субъективации – необходимы, как минимум, «обратные» или, если говорить в терминах субъекта развития, рефлексивные связи, возвращающие реакцию реальности, ее отклик, к источнику организационной активности, носителям драйва развития. Причем реакция должна быть более-менее конструктивной, а не уничижительной, потому что носители драйва развития – редкость и представляют большую ценность. Отсутствие конструктивных обратных связей, вернее – инфраструктуры их образования, вкупе с дефицитом генерации внятных проектов действий и сценариев поведения, блокирует сегодня возможность запуска процессов развития. Даже если это пытаются сделать харизматичные лидеры «с самого верха».

Обратные связи или инфраструктура отклика – это не обязательно «прямые линии» населения с президентом, премьером или главой субъекта Федерации, «вертикальные»; они могут и должны быть также многоуровневыми и «горизонтальными» (как в тех случаях, когда некий коллективный субъект формируется посредством сервисов Интернета). Важно, что обратные связи не могут быть построены только с одного «конца», и что они не могут стать эффективными, будучи чисто информационными или коммуникативными. Они должны обеспечивать и прохождение действия (влияющего на принятие административных и инвестиционных решений и т.п.), и ресурсную поддержку, и социальную мобильность. Причем отклик должен быть с обеих сторон.

Термин «инфраструктура» тут не случаен по ряду причин; в частности, он указывает на общедоступность средств и схем выстраивания обратных связей, – что должно способствовать свободной конкуренции идей и проектов. Соответственно, если ставить вопрос о государственно-политических условиях организации развития (коими, конечно, все условия не исчерпываются), то необходимо произвести инвентаризацию всего, что способна предложить демократия во всех своих видах и разновидностях, с точки зрения определения институциональных форм, наиболее подходящих для создания инфраструктуры отклика в нынешних российских условиях.

Среди прочего, имеет смысл подумать об общественной экспертизе законопроектов и проектов развития территорий, об общественных наблюдательных советах при естественных монополиях на всех уровнях, референдумах доверия назначенным региональным и муниципальным руководителям, а также обратить внимание на форсайт, доказавший свою полезность во многих странах мира. Современный форсайт – это механизм формирования коллективного субъекта развития через практическое отношение к будущему, а не просто методика исследования коллективного экспертного мнения и составления рекомендаций. Форсайт предполагает совместное конструирование образа будущего всеми теми, кого это касается и кто способен на это будущее повлиять, и ориентацию на этот образ при принятии стратегических решений. К сожалению, у нас и кластеры, и форсайт часто пытаются перенимать не в логике развития или хотя бы модернизации, но в режиме имитации и профанации.

Субъектов развития в готовом виде не существует, они могут сформироваться только в ходе соответствующих процессов субъективации. Без инфраструктуры отклика это вряд ли возможно. И если такая инфраструктура не будет создана, то в ситуации предъявления «векселей» и всеобщего разочарования народ в лучшем случае «проголосует ногами».

       
Print version Распечатать