В диаспоре и в метрополии

Не успел я написать про пятый выпуск альманаха "Диаспора: Новые материалы", как в издательстве "Феникс" вышел уже следующий, шестой. То ли я был не слишком оперативен, то ли редакторы альманаха работают с опережением графика. Боюсь, скорее первое, чем второе.

Новый том содержит меньше литературных материалов; здесь преобладают публикации, связанные с политической историей русской эмиграции. Одна из самых любопытных - статья Михаила Соколова, посвященная созданию Республиканско-демократического союза, левокадетского объединения, возглавлявшегося П.Милюковым. В целом история эмигрантских кадетских групп изучена неплохо, однако М.Соколову удалось найти относительно мало исследованный ее фрагмент. Основное место в работе отведено публикации протоколов учредительного съезда РДС.

Е.М.Миронова описывает деятельность дипломатических представительств Российской империи после падения государства. Оставшиеся без руководства сотрудники Заграничного корпуса российского Министерства иностранных дел были вынуждены самостоятельно определять линию отношений с большевистским правительством и с правительствами тех стран, где они были аккредитованы. Тем не менее, в течение двух межвоенных десятилетий русские дипломаты поддерживали и защищали соотечественников за рубежом.

Исследование автора книги о Белом Харбине Г.В.Мелихова вполне могло бы стать основой сюжета авантюрного романа. Историк русского Китая рассказывает об участии российских добровольцев в китайских междоусобицах 1920-х годов, о формировании в противостоявших Гоминьдану армиях Чжан Цзолиня и Чжан Цзунчана специальных частей, целиком состоявших из бывших белых солдат и офицеров. Деятельность этих частей продолжалась более четырех лет и окончилась только в 1928 году, после окончательной победы Чан Кайши.

Из других публикаций тома следует отметить письма Л.Троцкому его первой жены А.Соколовской и одного из его ближайших соратников А.Иоффе (вступительная статья и комментарий Б.Фрезинского), а из неполитических материалов - статью Лийсы Бюклинг "Михаил Чехов и Жоржет Бонер: история дружбы", написанную по документам "чеховского фонда" из личного архива Ж.Бонер.

Среди разнообразных книг, выпущенных за последние месяцы издательством "Новое литературное обозрение", тоже не обошлось без некоторых на эмигрантскую тему. Речь идет о двухтомнике Александра Амфитеатрова "Жизнь человека, неудобного для себя и для многих", составленном и отлично прокомментированном Абрамом Рейтблатом. Впрочем, написанные в эмиграции мемуарные этюды Амфитеатрова посвящены по преимуществу людям, с которыми он был знаком еще по дореволюционной России.

Некоторые из вошедших в новое издание очерков недавно уже републиковались в составе раздвоившегося 10-го тома собрания сочинений Амфитеатрова, затеянного загадочным НПК "Интелвак". Впрочем, этот бессмысленный и беспощадный проект лишний раз подтвердил и без того вполне сложившиеся "халтурные" репутации как "Интелвака" в целом, так и персонально составителя амфитеатровского многотомника, специалиста широкого профиля Тимофея Прокопова. Подготовленный им заключительный том по своей научной ценности не слишком превосходит девять предыдущих, так что сколько-нибудь серьезный разговор возможен лишь об НЛО-шном издании.

Чрезвычайно популярный в начале XX века журналист, Амфитеатров остается фельетонистом и в своих воспоминаниях. Что, конечно, способствует им много к украшенью: яркие детали, хлесткие характеристики, эффектные сравнения превращают очерки Амфитеатрова в чтение столь же легкое и приятное, сколь и информативное. Достаточно отметить хотя бы неожиданное сопоставление Тургенева и генерала Скобелева как двух кумиров Москвы начала 1880-х годов - ход по-журналистски парадоксальный, но дающий вместе с тем более полное представление о месте и времени, чем тома других сочинений.

По той же причине портреты великих современников зачастую удаются Амфитеатрову хуже, чем персонажи фона или бытовые зарисовки. Описывая гениев, мемуарист проникается торжественностью момента, меняет интонацию - и в результате много теряет в выразительности. Выступающий с Пушкинской речью Достоевский оказывается далеко не так колоритен, как студент-юрист Плевако, встреченный студентом-юристом Амфитеатровым в Сандуновских банях после бурного празднования Татьянина дня.

Судя по двухтомнику, сам Амфитеатров свой талант оценивал достаточно адекватно, по крайней мере, б ольшая часть его мемуаров представляет собой собрание журналистских, театральных, юридических анекдотов, казусов и баек. Один из лучших фрагментов такого рода - рассказ об издателе "Московского листка" Пастухове, которого чем-то обидел содержатель цирка Саломонский. Пастухов "заказал" обидчика своим лучшим перьям, но их разгромные статьи его не удовлетворили. Тогда хозяин "Листка" сел и сам настрочил короткую хвалебную рецензию, заканчивавшуюся следующим абзацем: "Жаль, что во время представления упал с потолка кирпич, к счастию не причинивший никому вреда. Это нехорошо. Господину Саломонскому следует обратить внимание на непрочность потолка, а то ведь так можно и убить кого из публики, особливо, помилуй Бог, ребенка". Излишне говорить, что сборы цирка немедленно упали, а терпящий убытки Саломонский прибежал к Пастухову мириться.

Во второй том "Жизни человека, неудобного для себя и для многих" вошли в числе прочего очерки литератора-эмигранта о коллегах, оставшихся в Советской России: о расстрелянном Гумилеве, потерявшем жену Сологубе. Впрочем, "заговорщик" Гумилев для Амфитеатрова - фигура в первую очередь политическая, а умирающий в одиночестве Сологуб вызывает в мемуаристе чисто человеческое сочувствие. Эстетически натуралист Амфитеатров, конечно, был вполне далек и от символистов, и от акмеистов.

Представление о том, какие интеллектуально несхожие круги сосуществовали, едва пересекаясь, в России начала XX века, можно получить, если после воспоминаний "мейнстримного" Амфитеатрова взять в руки книгу "Павел Флоренский и символисты: Опыты литературные. Статьи. Переписка" (составление, подготовка текстов и комментарий Евгении Ивановой), изданную "Языками славянской культуры" в серии "Studia philologica". Собранные в ней материалы относятся по преимуществу к первым годам прошлого столетия, то есть ко времени наиболее интенсивных контактов между будущим автором "Столпа и утверждения Истины" и участниками символистского движения. Впрочем, и сам Флоренский, формально находившийся на периферии этого движения, был в свое время очень точно определен С.Аверинцевым как "богослов русского символизма".

В первой части книги помещены стихи Флоренского, как входившие в его единственный прижизненный сборник "В Вечной лазури" (1907), так и рассыпанные по периодике или вовсе оставшиеся неизданными. Кроме того, здесь впервые публикуются поэма Флоренского "Святой Владимир" и его записная тетрадь 1904-1905 годов.

Во второй раздел тома вошла частично публиковавшаяся ранее в различных изданиях и впервые теперь собранная воедино переписка Флоренского с литераторами-символистами: супругами Мережковскими, А.Белым, В.Брюсовым и др. За пределами книги осталась лишь переписка Флоренского с Вяч. Ивановым, впрочем, также уже издававшаяся в составе вполне доступного сборника (Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования. М., Русские словари, 1999).

Наконец, в разделе "Dubia" перепечатан знаменитый доклад "О Блоке". Первопубликация этого текста в эмигрантском журнале "Путь" (1931) сопровождалась следующим примечанием редакции: "Эта рукопись - доклад, принадлежавший умершему Петроградскому священнику, доставлена в редакцию "Пути" из России". Несмотря на то, что в 1931 году Флоренский был еще жив, Е.Иванова предполагает, что именно он был основным автором доклада, а ссылку на скончавшегося священника рассматривает "как попытку навести на ложный след, поскольку автор жил в большевистской России". Записи Флоренского (или высказанные им и зафиксированные письменно кем-то другим тезисы), по мнению исследователя, обрабатывал некий "соавтор" (отсюда, в частности, упоминание самого Флоренского в третьем лице), в роли которого Е.Иванова видит священника Федора Андреева. Аргументы в пользу этой версии Е.Иванова перечисляет в статье "Об атрибуции доклада "О Блоке".

Сам доклад представляет собой попытку суда над Блоком - "подлинно великим русским поэтом лермонтовского масштаба и стиля" - с позиций "философии православия", которая рассматривается автором как "монистическая система, правомочная оценивать самое культуру и отдельные феномены". Проводимый докладчиком анализ нацелен на выявление кощунственной основы блоковских стихов и демонстрацию последовательного демонизма их автора.

Е.Иванова хорошо показывает, что для автора доклада Блок представляет собой лишь частный случай секуляризованной культуры, оторвавшейся от своего культового истока и неизбежно профанирующей и пародирующей его. В этой части концепция Флоренского восходит, по мнению Е. Ивановой, к сходным размышлениям С.Булгакова в его работе "Свет невечерний".

Через несколько месяцев после выхода "Света невечернего" появилась знаменитая картина Нестерова "Философы", изображающая Флоренского и Булгакова на прогулке. Описание этой картины в посвященной Нестерову монографии С.Дурылина, дважды выходившей в серии "Жизнь замечательных людей" и теперь вновь переизданной "Молодой гвардией", красноречивее любых прямых инвектив характеризует условия бытования культуры в советские времена. Автор ставшей классической работы, ближайший друг художника, член Религиозно-философского общества, прекрасно знавший обоих философов, описывал полотно так, как будто на нем изображены неизвестные ему люди, которых он не в силах идентифицировать: "Первый, по наружности, священник, но вряд ли это приходский "батюшка", занятый требами, вернее - это какой-нибудь доцент Духовной академии (она помещалась в Сергиевом Посаде). Второй, быть может, приват-доцент или профессор университета. Первому лет около тридцати пяти, второму - под пятьдесят. Оба они - по внутреннему и внешнему облику - русские интеллигенты (не верится, чтобы этот священник был из потомственных поповичей: верно, пошел он в священники из интеллигентов, в лице его нет ничего от векового типа русского духовенства)" и т.д.

Можно было бы списать отсутствие в этом фрагменте имен на цензуру, но вернее говорить о самоцензуре - третье издание монографии "Нестеров в жизни и творчестве" наконец-то переработано в соответствии с авторской рукописью, подготовленной к печати В.Ф.Тейдер и В.Н.Тороповой. Впрочем, внешние условия не помешали Дурылину создать исследование, которое можно назвать образцовым по сочетанию внятности изложения с точностью и глубиной аналитических характеристик. Новое издание, дополненное главами, описывающими работу художника над произведениями на религиозные темы, свидетельствует об этом еще отчетливее, чем предыдущие.

       
Print version Распечатать