Триумф Аватара. Часть вторая

Продолжение

V

«Аватар», действительно, фильм XXI века – в нем, образно выражаясь, XXI век побеждает XX. Иначе говоря, главный конфликт и центральная битва в кинокартине «Аватар» суть столкновение двух исторических эпох, где одна эпоха – это эпоха модерна, все глубже уходящая в прошлое, а другая пока не имеет удачного наименования.

Эпоха модерна, если говорить сжато и упрощенно, – это эпоха сильных идеологий, «тотальных мобилизаций», классовых битв и противостояния двух глобальных систем; ей свойственны горячие упования на индустриализацию и научно-технический прогресс, олицетворяемый прежде всего машинной техникой. Порядок жизненного мира, доставшийся модерну «по наследству», был основан на жестких категориальных оппозициях: цивилизация – природа, новация – традиция, свой – чужой, война – мир, высший – низший, свобода – рабство, мужское – женское и т.д. Важно, что жесткость тут не только категориально-логическая, но и институциональная и морфологическая, то есть имеет некое реальное устойчивое (телесное) воплощение. «Порядок вещей» следует «порядку слов», и наоборот. Либо – прогресс, либо – застой и регресс; либо – свой, либо – чужой; либо – мужчина, либо – женщина… Основополагающий выбор делался один раз, и в ряде случаев не самим индивидом, а как бы «за него» – пол, раса, национальность, вероисповедание, социальная принадлежность и т.д. Отказ от однажды сделанного «выбора» квалифицируется как отступничество и влечет за собой в лучшем случае изгнание. Для эпохи модерна характерна этическая маркировка одной из сторон оппозиции, как позитивной, а другой – как негативной, и вера в то, что «победа» одной из сторон оппозиции над другой (или устранение реальной оппозиции как таковой: «не будет ни богатых, ни бедных», например) составляет смысл исторического процесса, является целью развития человечества, борьбы классов и т.п. Исторический процесс понимается при этом как линейный или «восходящий по спирали», жизненный мир – как единый и единственный. Короче, один мир – одна история. С этой точки зрения, «дикие племена» индейцев и прочих туземцев, в лучшем случае, суть застрявшие на начальной стадии развития человечества несчастные, которых для их же блага необходимо «цивилизовать», а в худшем – они просто «не-люди».

Полковник Майлс Кворич (Miles Quaritch) – это, быть может, не лучший, но характерный представитель эпохи модерна и свойственной ей системы ценностей; приверженец грубой, вещественной реальности, лязгающей металлом и сметающей препятствия на своем пути огнем. Предпринятая им атака, названная так же, как и военная операция США против Ирака в 2003 году – «Шок и трепет», реализована в духе обычной войны без всяких прикрас и постмодернистских идеологических прикрытий и «примочек». При встрече с аватаром Джейка он говорит ему о предательстве (напоминая, тем самым, о морали и долге), – на что аватар, мгновенье подумав, отвечает кошачьим шипением, а зритель, симпатизирующий супергерою, скорее откажет полковнику в праве выступать от имени Родины, расы или человечества, чем согласится с тем, что Джейк, по сути, есть перебежчик и предатель. Вторая ключевая фраза полковника «Пора проснуться, сынок!» великолепно дополняет первую, поскольку она, как и предыдущая, столь же естественна и осмысленна для человека модерна, столь не имеет смысла для человека новой эпохи.

Начавшаяся во второй половине ХХ века эпоха известна под именами, начинающимися с приставки «пост»; хотя гораздо больше здесь подошла бы приставка «мета», то есть не «после» в смысле времени, а «после» в смысле как «следующий (уровень)» («метауровень») или «о чем-то» («метаданные» как данные о данных). В самом деле, т.н. постиндустриальная экономика не приходит, на самом деле, на смену индустриальной, а как бы надстраивается над ней, образуя «следующий уровень», и при этом паразитирует на ней. То есть, «питается» и до некоторой степени – довольно существенной, как показал нынешний финансово-экономический кризис – подчиняет, подстраивает под себя. Постмодернистское искусство не сменяет, как в свое время модерн сменил классицизм, а, главным образом, «паразитирует» на искусстве модерна, «деконструирует» его и играет полученными таким образом «кусочками».

Эта другая эпоха отличается своего рода ортогональностью к очерченной выше различенности посредством оппозиций, или «дифференциации». Смысл этого феномена, который можно назвать «контрдифферентностью», заключается в том, что становится необязательным, «находясь» в пределах той или иной оппозиции, жестко занимать только одну из сторон и «отрицать» другую. Можно занимать, в зависимости от ситуации, то одну, то другую сторону. Причем «можно» во всех смыслах, включая отсутствие (игнорирование) этического запрета.

Контрдифферентность не следует путать с амбивалентностью. Это не только и вообще не столько сочетание двух противоположностей (их признаков или черт), сколько как бы циркулирование между ними. К примеру, упоминаемый в связи с интерпретациями «Аватара» президент США Барак Обама символизирует контрдифферентность к когда-то фундаментальной для американской жизни расовой дифференциации, причем не столько за счет смешения кровей, сколько за счет умения быть негром с неграми, и «почти белым» – с белыми.

Постмодерн деконструирует модерн до такой степени, что вскрываются и выходят на поверхность предшествовавшие модерну и еще более глубокие культурно-исторические пласты, вплоть до первобытной культуры.

Эпоха модерна – это время зрелых людей, жестко социализированных и четко ориентирующихся в вопросах морали и нравственности, будь-то даже какая-то «неправильная» с «передовой» точки зрения мораль.

Эпоха постмодерна – напротив, время людей либо еще не вполне социализированных по причине своего юного возраста, либо не прошедших полноценной социализации, а потому и во взрослом состоянии оставшихся асоциальными (если не антисоциальными), либо людей десоциализированных (люмпенизированных) в силу тех или иных обстоятельств их жизни. Все они – отличный субстрат для процессов глобализации.

Постмодернистский человек не хочет быть тем, кем он, как сказали бы в модернистском (и более раннем) мире, «является на самом деле», или, в случае подрастающего поколения, – тем, кем он должен быть (согласно обычаю, культуре и т.п.) или реально имеет возможность стать. То есть, в подавляющем числе случаев, – посредственностью, «маленьким человеком» в огромной массе таких же, как он, озабоченных добыванием средств для удовлетворения своих «потребностей» индивидов. Но при этом, в отличие от человека модерна, он не хочет и годами (десятилетиями) бороться, постоянно жертвовать собой, мучительно напрягаться или длительно терпеть для того, чтобы достичь желаемого. В частности, это для него придумана и им с энтузиазмом принята не только пластическая хирургия (вплоть до смены пола), но и виртуальная реальность, смысл которой, «по определению», в том, чтобы как можно больше размыть границу между реальностью и иллюзией. Его кумиры – актеры, то есть люди, постоянно прикидывающиеся кем-то другим, изображающие других, как правило, вымышленных людей и выдуманную жизнь.

VI

Возвращаясь к «Аватару», заметим, что Джейк Салли получил сильное, практически совершенное на’вийское тело «на халяву»; менее чем за три месяца он, в стиле сафари, под опекой сексапильной дочери вождя, овладел всей премудростью жизни на Пандоре, получил полное признание клана Оматикайя и даже совершил легендарный для всех На’ви подвиг приручения летающего звероящера Турука. Да, при этом ему пришлось пережить пару-тройку вроде бы опасных моментов (больше похожих на аттракционы), но что за приключения без дозы адреналина?..

При этом Джейк совершенно «не парится» по поводу этического аспекта своего поведения: что он обманывает Нейтири, ведет разведку позиций клана Оматикайя, двурушничает… Вообще, этика, понятия добра и зла – в массовой культуре постмодерна сильно не в моде. Даже в тех случаях, в которых традиционно такая оппозиция служила осью развития событий. К примеру, если взять популярные «Дозоры», то разделение и противостояние Свет/Тьма – это отнюдь не противостояние Добро/Зло, как это было бы в литературе модерна.

Свои для Джейка и для подавляющего большинства зрителей «Аватара» – это маленькая семья и круг друзей, чужие – все остальные; в особенности те, кто покушается на жизнь, здоровье или благополучие этих немногочисленных своих. «Семья и друзья – вот и все, что нужно человеку» – такова сегодня эрзац-мораль, проповедуемая, в том числе, «важнейшим из искусств», начиная от полнометражных анимационных лент («Ледниковый период», «Мадагаскар» и т.п.) и заканчивая самыми «взрослыми» голливудскими фильмами. При таком подходе понятие предательства (как и верности) не имеет никакого смысла, если дело заходит о более масштабных (а, значит, более абстрактных), чем ближний круг конкретных людей, общностях: страна, народ, нация, раса. Поэтому эмоциональная сцена по поводу «предательства», устроенная Джейку его подружкой Нейтири, произвела на него впечатление, а слова полковника – нет.

На вопрос «Вы разделяете убеждение вашего героя, что есть что-то выше Родины?» Джеймс Кэмерон отвечает: «Безусловно. Правда и правильный выбор гораздо важнее Родины». Подобный ответ скорее напоминает уход от ответа. Правильный выбор – вещь, безусловно, крайне важная. Но что значит «правильный»? Соответствующий каким правилам или критериям? В согласии с какими ценностями сделанный?.. Упомянутая «правда», будучи принята в качестве ценности, лежит в другой плоскости, чем «Родина», то есть это ценности разного рода. Вероятно, Кэмерон имел в виду, что если некто пытается аргументировать ложное утверждение (приказ), апеллируя к долгу перед Родиной, то его не следует слушать. Но разве это означает, что правда в данном случае оказывается важнее Родины? Правда – это просто соответствие слов действительному положению дел, и как это можно сравнивать с Родиной?.. Таким образом, ответ Кэмерона в действительности «ортогонален» сути вопроса.

Человек постмодерна любит резонерствовать о толерантности, но, по сути, за этим стоит контрдифферентность.

VII

Контрдифферентность одной из своих сторон имеет недоверие к системам, вплоть до неприятия их; впрочем, не доходящего до сколько-нибудь последовательного отрицания и борьбы.

«Я очень люблю людей, – признается Джеймс Кэмерон, – наш потенциал, нашу изобретательность. Но я не доверяю человеческим системам — корпорациям, правительствам».

В другом интервью Кэмерон говорит, что «абсолютно уважает» мужчин, которые имеют чувство долга. «Но я также дитя 60-х годов, – добавляет он, – Существует часть меня, которая хочет положить ромашку в ствол оружия. Я верю в мир, достигаемый посредством превосходства огневой мощи, но, с другой стороны, я ненавижу злоупотребление властью и ползучий империализм, маскирующийся под патриотизм». Конечно, Кэмерон отдает себе отчет в том, что каждый, рассуждающий подобным образом, вступает на зыбкую почву и должен быть готов к обвинениям в непатриотичности. Но, продолжает он, «я думаю, что очень патриотично подвергать сомнению систему, которая должна быть ограничена (to be corralled, то есть буквально «находиться в загоне для скота» – прим. В.Н.), или она станет Римом».

Трудность, однако, в том, что одна система может быть ограничена только другой системой. Например, система власти может быть ограничена системой права. В противном случае получаются только неинституциональные, деструктивные действия: разрушение системы силами хаоса («бунт бессмысленный и беспощадный»), или эскапизм, уход в «другой мир», в том числе – виртуальный, что, опять-таки, скорее один из способов разрушения системы (посредством лишения ее субстрата существования), а не ограничения.

Социальные (социокультурные) системы или институты «держатся» на достаточно жестких оппозициях; при тотальной контрдифферентности они «расползаются».

В таких условиях, скажем, невозможно выстроить политическую систему. Возможна этнократическая система, теократическая, бюрократическая, возможны некие имитационные, то есть имитирующие политическую, системы. Для реальной политической системы, как известно, необходимы партии, способные рефлектировать интересы достаточно многочисленных, социализированных групп населения, идеологически оформлять (и, тем самым, доопределять) эти интересы, выстраивать оппозицию идей и рекрутировать под это членов и сочувствующих. В свою очередь, это предполагает, что люди в массовом порядке готовы поддерживать размежевание свой/чужой по идейным основаниям. Все действительно политические (государственные) системы, которые сегодня существуют в мире, – все суть наследие модерна, несут на себе отпечаток идейного размежевания и борьбы, свойственной уходящей со сцены эпохе, то есть «паразитируют» на ней, и постоянно подвергаются эрозии «новейших веяний».

Несложно разбудить спящего человека, но как разбудить того, для кого исчезла граница между явью и сном?

       
Print version Распечатать