Что почитать в отпуске? Конечно, не просто детективы, но детективы метафизические, так сказать. Плоского Конан Дойля, объясняющего любую тайну двоичной логикой человека-компьютера Холмса - отложите в сторону, читайте только на языке туманного альбиона, ради нездешнего юмора. А на отечественном языке читать хорошо и вольготно бывает такое фэнтэзи, которое исходит из реальности фантазии, а не логики. Итак, мы предлагаем следующих авторов впридачу к жарким и ледяным (с кондишеном) путешествиям.

Олег Постнов

Антиквар. – СПб. : Лениздат, 2013. – 288с. – 2000 эк.

Олега Постнова можно было почитать в ЖЖ десять лет тому назад, теперь он вполне классик, автор историй дневного ужаса и ночного кошмара. Этот жанр он освоил достаточно тонкой формой писательства. То есть его повести и рассказы никогда впрямую, как у Кинга, не выглядят триллерами, но вот страховидное, приятное послевкусие - вдогонку, после прочтения, настигает читателя.

В первом же, превосходном рассказе «Отец» автор предпринимает попытку вспомнить детство, несмотря на то, что: «А между тем это для нас невозможно. Мистерии родственных уз редки в наш век». Шестилетний герой откапывает «секретик» своей подружки, строит плот на болоте, играет в «укол» с простодушным соседом, бежит в ужасе от грозы, лезет под кровать соседей, видит взрыв шаровой молнии. Но сильнее и страшнее любой молнии стыдная «инициация», провал и ужас, испытанный мальчишкой от того, что без штанов его увидели двое – девочка и отец. Что может быть ужаснее? А главное, как это всё вспомнить? Защита детских, не абстрактно-схематических, а чувственно-ощущательных воспоминаний почти абсолютна. Укол нестерпимой боли эти вспоминания. Неспроста американские психоаналитики имеют огромную зарплату, неспроста.

Другие мальчики в других рассказах разнообразно, таинственно, судьбоносно и эфемерно встречают на своём пути девочек, пока дело не доходит до точки бифуркации – рассказа «Оса», с подзаголовком «сказка для взрослых». На южной роскошной, древней даче встречается мальчик, всё ещё девственник, с дочерью отцова друга, академика. Каждый из нас, мальчиков, если имеет нечто подобное в памяти, гордится этим всю жизнь. Но Постнов мастер теневых фигур, открыватель источников подспудного ужаса. Сила его письма в хронической недосказанности, как будто писано всё не фронтальным, но сновидческим, боковым зрением. Девочка оказывается сомнамбулой, видящей призраков, оказывается нимфоманкой и кусает героя. А дача не просто дача, но дача Берии, где умертвили команду красоток, обслуживших единственный приезд Сталина. После такого рассказа останавливается солнце.

Финальная повесть «Антиквар» это вам не одноимённый роман Вальтера Скотта и не роман Бушкова. Это и есть остановка маленького человеческого солнца, таинственное случайное самоубийство, обнуление страстей никому не нужного человечка. Герой, вегетарианец и натуропат, полная противоположность герою «Парфюмера» Зюскинда. А поначалу казалось, что он таков. Но он никого не убивает, никого не съедает, а попадает в милицию. Где его очень сильно и умело бьют. Его, маленького гоголевского плюшкина, избивают так, что надломленная душа его вопиет – надо спасти вещи, надо спасти драгоценную мебель, доставшуюся от прадедов-антикваров. Здесь, действительно, Постнов описывает какие-то тайные вещи, неведомые надломленным в детстве городским обывателям, какие-то мистерии передачи родственных навыков мастерства, остающиеся в вырожденном городе заповедниками давно утерянного культа предков.

Владимир Шаров

Старая девочка. – Москва : Астрель, 2013. – 478 с. – 2000 эк.

Владимир Шаров верен себе, опять о главном событии 20-го века, о сталинском рейхе, о погружении в адские круги, не снившиеся Данте. На этот раз не метафизика «общего дела», не сверхбунт фёдоровского воскрешения всех мёртвых, не ученичество Ленина у Скрябина. На этот раз «метафизический фантазм» писателя значительно круче, поэтому непросто найти такие идеи у каких-то «предшественников и учителей». Что же это за идеи? Главным образом, это идея о вспоминании и пересмотре жизни. Постнов вспомнил детство, например, и это частная писательская удача. Шаров выдвигает идею «вспомнить всё» как универсальную космическую силу, не меньше.

Итак, Вера Радостина распространяла вокруг себя столь сильный аромат братской, идеально-советской любви, что даже Сталин, которому её однажды «привели» на ночь, ничего не смог с ней поделать. Она ему попросту сказала, без утайки – ты бог, настоящий, ничем не прикрытый бог. У Веры Радостиной трудная жизнь - мужа, советского бонзу-начальника – расстреливают, друзья предают и отшатываются, а потом совсем никаких друзей, никаких людей. Всё живое выкошено отцом народов. И она решается на невиданное дело – читает свой тщательный дневник, от конца к началу, в котором записи всех дней жизни, начиная с пяти лет. Читает дневник наоборот и восстанавливает в памяти всё. Тут дело в этом «всё». Попробуйте вспомнить вчерашний день – обнаружится голая схема вместо ощущений. Если неохота вспоминать, почитайте Кастанеду и Штейнера, у них о вспоминании написано ровно то, по идее и общей схеме, что и в романе Шарова. Уверен почему-то, что этих двух метафизиков писатель не читал, как не мог их читать Марсель Пруст. А ведь семитомная эпопея «В поисках утраченного времени» - мощная попытка самовспоминания. В строе шаровского письма нет двухстраничных прустовских длиннейших периодов, но есть стремление вспомнить мельчайшие детали жизни Веры.

Повествование практически не выходит из коридоров Лубянки, потому что всё НКВД выполняет сверхзадачу – остановить Веру. Она заворожила Сталина сказками о нём, великом принце-дураке, спасающем мир. Она настолько идеальна, такой чистый инь, сказал бы китаец, что все мужчины, хоть раз её увидевшие, остаются влюблены. Возникает секта-колония, спец-лагерь под присмотром НКВД, где собирают всех потенциальных наоборот-женихов Веры. Они все начинают жить её жизнью и «видят» её мысли. Грандиозно! А следователи думают - когда она «допересмотрит» дневник до дня встречи с мужчиной, она вернётся к нему и весь ужас пути назад кончится. Ежова расстреливают, а Вера всё молодеет. В конце выясняется – через двадцать лет пересмотра становишься моложе на двадцать лет. Цель органов – проконтролировать «обратную» встречу Веры с Кобой, то есть отражённый в будущее через точку начала Вериного пересмотра момент их знакомства. Коба сидит в Кремле и только этого и ждёт. Но не успевает – умирает в 1953, не дождавшись трёх месяцев.

И государство Сталина, и все женихи-наоборот, все ошиблись. Даже священник, призванный родственниками запретить Вере бунтовать против Бога, сдаётся – отпускает её детские грехи и признаёт безгрешным младенцем. В конце романа автор, под видом ховринского мальчика, играющего со странной девочкой на даче, признаётся в любви к старой девочке. У этой девочки три мамы, которые, на самом деле, её дочки. Уходит из жизни Вера Радостина поперёк, наоборот, вопреки течению к смерти. Вчера я специально наугад раскрыл книжку Штейнера и первое, на что наткнулся взглядом, была фраза об обратной жизни эфирного тела. Физическое стареет, а эфирное, мол, молодеет и умирает совсем зародышем. Будьте как дети, как Вера Радостина.

Стивен Кинг

11/22/63. – Москва : Астрель, 2013. – 796с. – 27000 эк.

Великий писатель Стивен Кинг никуда надолго не выезжает из своего Бангора в штате Мэн, так что все его романы – подробнейшая описательная метафизика кошмаров человека из штата Мэн. Мне всегда интересно представлять, что бы такое Кинг написал, живя в Ховрино, например. Но очередной роман опять, как и все предыдущие, связан с кошмарами штата Мэн. Наверное, все читатели Кинга знают штат Мэн куда лучше родного Ховрино. Итак, на этот раз Кинг захотел проверить, каково это, попасть в прошлое с заданием самому себе – предотвратить убийство Кеннеди. Действительно, зачем нам прошлое, если там ничего нельзя изменить.

Мистики и Владимир Шаров говорят, что можно всё изменить в собственной жизни, научившись её вспоминать и пересматривать, но чтобы изменить прошлое мира, надо иметь портал. Герой романа, учитель литературы Джейк такой портал находит, его туда приводит приятель и владелец трейлера-закусочной Эл. У этого Эла никто не покупает бургеры, потому что они «…наверняка не кошатина, но это и не говядина, не может это быть говядиной за доллар девятнадцать». Дело в том, что Эл добывает бургерное мясо в …1958 году, проходя через портал прямо в трейлере. Можно обожраться натуральными, естественными, вкуснейшими продуктами 1958 года и вернуться через минуту. Можно прожить тридцать лет в прошлом, а вернуться через минуту.

Такая идея нужна для того, чтобы было много попыток изменить прошлое, такое дело за один раз не делается. И Кинг даёт мастерское описание разницы между первым попаданием в прошлое и каждым следующим. Тускнеют ощущения, сжимается время, всё происходит точнее и быстрее. Та же идея «бога одного дня» была у фильма «День сурка». Что-то неуловимо всегда меняется, хотя, по идее, возвратясь в будущее, отменяешь все «наработанные» изменения. Восьмисотстраничный роман скользит и мутирует вместе с каждым повтором прыжка в прошлое. В конце концов открывается ужасное, непредвиденное никем, а особенно читателем, обстоятельство – убив Ли Харви Освальда, герой вовсе не улучшает мир, но добивает его окончательно. Как это возможно? Читайте и узнаете.

Вязкая, чрезвычайно подробная, вещистская, ощущательная, кровавая проза Кинга многим кажется грубоватой, но бытописатель земли мэнской, очевидно, транслирует привычки словообразования своих сограждан. Его собственно-кинговские идеи всегда выделены петитом, так что чтение Кинга это занятие очень затягивающее, по причине чёткой сортировки слов – это моё, это с улицы донеслось. При длительном чтении Кинга эти петитные слова начинают восприниматься как внутренний голос. Кинг философ. Он видит мир ловушкой и предельно опасным приключением, но он видит мир и братством Розы в главном «внутреннем» своём сериале - «Тёмной башне». А в романе 11/22/63 попадаются такие, например, совсем не плотиновские мысли о неблаженном едином мире: «На мгновение всё стало предельно ясным, а когда такое случается, мир словно исчезает. Этот идеально сбалансированный механизм криков и эха маскируется под вращательные шестерни, волшебные часы, тикающие под загадочным стеклом, именуемым нами жизнью. А что позади? Что вокруг? Хаос, бури. Люди с кувалдами, люди с ножами, люди с оружием. Женщины, которые ломают то, что не могут понять. Вселенная ужаса и утрат, окружающая маленькую, ярко освещённую сцену, на которой танцуют смертные, бросая вызов тьме».