Нет ничего более общего для всех людей и народов, чем чувство... собственной исключительности. Настоящее своеобразие наций состоит в том, как одно связывается с другим.

Любой француз при всем его скептицизме и фрондерстве будет благосклонно внимать разговору о том, что Франция - колыбель рациональной мысли, излучающая разумное и светлое от Парижа до самых до окраин.

Американцы уже без всякого скепсиса припишут это достоинство собственной стране, за что и нелюбимы французами, считающими жителей Нового Света плагиаторами и выскочками.

Немцы лелеют мысль о собственной, альтернативной разумности, ради которой они придумали свою метафизику.

Русские довели культ инаковости до мировых масштабов, до готовности пожертвовать собой ради "мира в мире".

Японцы культивируют все особенное в своей жизни с такой страстью, что кажутся экзотичными сами себе.

Тибет в этом параде национальных самобытностей занимает совершенно особое место. Со времен Блаватской и Рерихов все чувствуют, что Тибет невероятно и неподдельно самобытен, что все происходящее в нем имеет огромное значение для мира, но пока никто не смог выговорить, в чем заключается это значение и какой вызов оно предъявляет человечеству. Почитайте любой курс истории Тибета: в отличие от многократно отрефлектированных историй Запада, он не даст вам понимания ни ее движущих сил, ни ее целей. Уникальный в своем роде теократический строй Тибета, будучи венцом главной темы буддизма махаяны о нераздельности нирваны и сансары, привел тибетцев к полной слитности материального и духовного в их культуре, к такому всепоглощающему всеединству, перед которым бледнеет и старорусское "бытовое исповедничество". Тибетский уклад внушает присутствие "совсем другого" в родном и знакомом; в нем небесная пустота преломляется в грубую вещественность земной почвы. Оттого и внутренняя форма этого уклада недоступна рефлексии, не выводится на промокашку понятий и теорий. Надо ли Тибету идти куда-то дальше? Или достаточно законсервировать эту старину на манер поддельного антиквариата, в изобилии сбываемого туристам на тибетских базарах, и "духовно навеки почить", поскольку дух и так уже почиет на жителях Страны Снегов? Ответ вовсе не очевиден.

Фокус политологии таится здесь: объяснить, каким образом особенное становится общим, а иное - своим. В Тибете он выражен особенно резко. А пока сгущается завеса тайны над историческим предназначением Тибета, у нас на глазах происходят слишком понятные, слишком ожидаемые события, крутятся колесики политических и пропагандистских машин. Демонстрации тибетцев, требующих независимости. Горящие рынки и автомашины. Национальные тибетские флаги в окнах домов. Марширующие солдаты. Расстрелы и трупы. Плачущая молодая тибетка в камере полицейского участка в Лхасе. Заявления и опровержения. Всколыхнувшаяся "мировая общественность", не умеющая и не желающая вникать в суть вопроса. Ставки повышаются. Угроза срыва грядущей Олимпиады в Пекине - кошмар для китайских властей. Китайские диссиденты пишут открытые письма партийному руководству, в которых утверждают, что корень всех бед - в партийной диктатуре и что "в демократическом федеративном Китае у Тибета не будет необходимости в отделении".

Ситуация настолько знакомая и заранее просчитываемая, что основные игроки на этом политическом поле сразу же четко обозначили свои позиции. США и их союзники немедленно дали понять, что бойкота Олимпийских игр не хотят. Все-таки слишком большие деньги они в них вложили. Западные державы ограничиваются призывами к китайскому правительству "проявлять сдержанность", а главное - требуют от него начать прямые переговоры с далай-ламой и тем самым де-факто признать его если не законным, то по крайней мере договороспособным главой Тибета. Авось, у китайской птички и увязнет коготок. Желательно также превратить эстафету олимпийского факела и прочие символические мероприятия в перманентный скандал. Похоже, что мы имеем дело со спланированной разведкой боем: Америке надо знать, насколько в нынешней ситуации Китай готов прогнуться под дипломатическим и пропагандистским давлением. И уж во всяком случае, всегда полезно держать взведенным курок, давая понять, что в любой момент может грянуть выстрел. Так легче договариваться.

Столь же очевидно, что Пекин понимает истинные цели нынешней протибетской кампании и намерен самым жестким образом отстаивать свои интересы. В ход идут заезженные клише о "клике далая", участники акций протеста изображаются не иначе как погромщиками, убийцами и наймитами иностранных спецслужб. Ожидаемые многими сигналы о готовности китайской стороны смягчить свою позицию пока скудны, но они есть: это и заявления властей о нежелании применять оружие, и амнистия тем, кто добровольно прекратил "хулиганские действия", и обещание выплатить в порядке компенсации семьям 18 официально признанных жертв беспорядков по 200 тыс. юаней (почти 30 тыс. долларов США), хотя эти люди объявлены жертвами самих протестующих.

Задержимся немного у тел невинно убиенных, число коих, по данным правительства далай-ламы, достигает полутора сотен. Не только для того, чтобы помянуть павших. Здесь мы находимся в самом эпицентре тибетской политики, истинная ставка которой, как и всего насквозь пропитанного религией быта Тибета, и есть жизнь и смерть. Недаром далай-лама в своем, как он говорит, "плаче" о последних событиях в Тибете все время повторяет, что речь идет о "жизни и смерти тибетского народа". Огнестрельная рана, разбитая голова, шрам от полицейской дубинки - знак мученичества, воссоединяющий пострадавшего с жертвенностью бодхисатвы, самый верный признак собственной подлинности, ворота в вечность. Недаром среди убитых много лам. Самопожертвование - не только свидетельство бессилия, но и могучая в своем роде политика, внушающая экстатическое состояние по ту сторону жизни и смерти наподобие описанного в тибетской "Книге мертвых". Это политика для народа-исповедника, позволяющая ему помнить свое выстраданное прошлое и верить в иное будущее. Не забудем, что политические решения в Тибете всегда принимались на основании мистических видений, часто предстающих как бы обратным видением, взглядом с небес на землю. В монастырях восточного Тибета хранятся списки тибетских подвижников, которые достигли нирваны, и в нем около 60 имен. Когда я спросил своего тибетского учителя, вошел ли туда знаменитый мистик и поэт Миларепа, он ответил, что Миларепе еще осталось несколько перерождений. Кто смог это увидеть?

Вернемся на грешную землю. У конфликтующих сторон есть возможности для сближения, и можно не сомневаться в том, что в критический момент они будут задействованы. Но при одном условии: поиск компромисса должен вестись скрытно. Политика на Востоке чем-то напоминает Бога: говоря о ней, никто не знает, о чем он говорит. Но если даже безбожник хотел бы в Бога верить, то о политике говорят, чтобы ее забыть. Такая политика и есть воплощение всеединства, вроде только что упомянутого единства жизни и смерти, представленного в телесных знаках муки. Она по необходимости носит декретивный характер и заключается, как мне уже доводилось писать, в прерогативе делать экзистенциальный выбор прежде всех рациональных выборов. Ей угодна не критическая мысль, а эстетически ценная гармония. Она свершается в сокровенных глубинах прозревшего сердца, в тишине и уединении, внешним аналогом которых служат отдаленные покои Запретного Города в Пекине, где раньше жил император, а теперь находится невидимая для простых смертных резиденция вождей КПК. Столь же недоступным для земного взгляда полагалось быть далай-ламе. Дипломатия как искусство сказать, ничего не говоря, и стратегическое действие как обманный маневр, формальная церемония, декорум поступка - вот высшие проявления такой политики. Недаром то и другое окружены в Китае таким утонченным, полным душевного трепета благоговением.

Подлинная проблема неразрубаемого "тибетова узла" состоит в невозможности в рамках традиционной восточной политики концептуализировать, ввести в политику то, что мы называем "реалиями жизни" и тем более собственно гуманитарную тематику. Китайские пропагандистские клише отличает почти анекдотическая нереалистичность, но это не умаляет их политической значимости. Примечательно, что китайские власти создают параллельную структуру ламаистского духовенства, тратят большие средства на восстановление монастырей и т.п. Эти шаги, надо полагать, продиктованы не только прагматическими соображениями. Они представляют собой еще и единственный способ интегрировать "тибетский фактор" в свое понимание политики.

Знакомство с повседневной жизнью Тибета, как легко догадаться, определенности не прибавляет. Повсюду китайцы и тибетцы живут и работают бок о бок, и открытых проявлений враждебности между ними я в своих странствиях по Тибету ни разу не видел. Многие тибетцы охотно служат власти, и, к примеру, дорожные полицейские из местных считаются в Тибете даже более свирепыми, чем китайцы. Еще больше сочетают работу на китайскую администрацию с верностью далай-ламе, а то и прямо крамольными мечтами, что и нам хорошо знакомо на примере национальных кадров КПСС в советские времена. Но остается фактом, что многие тибетцы ощущают себя ущемленными и маргинализированными. Люди простодушные, готовые пожертвовать ламам последние сбережения, они просто не могут конкурировать с китайцами, у которых и деньги, и богатая деловая культура, и экономические привилегии, и поддержка администрации. В городах центрального Тибета китайцы уже составляют явное большинство, и любое проявление крамолы там карается строго. Иное дело восточный Тибет, где почти нет равнинных мест, а горные ущелья густо заселены тибетцами. Там администрация вынуждена предоставлять местным жителям гораздо больше свобод вплоть до полного освобождения от налогов. В этих краях в любом крупном монастыре вам обязательно покажут заваленную денежными купюрами комнату, где когда-то останавливался молодой далай-лама, да и в частных домах не возбраняется держать фотографии духовного вождя Тибета. Но положение в области образования плачевное. В школах не хватает учителей тибетского языка, и многие тибетцы, как я обнаружил, просто не умеют читать по-тибетски. Примечательный факт: в книжных магазинах Лхасы не сыщешь учебников тибетского языка даже для китайцев.

В отдаленном уездном городке Сага китаец, переехавший сюда с берегов Хуанхэ, сдает душевые кабинки по доллару за помывку и неплохо на этом зарабатывает. Ему приятно поговорить с иностранцем, понимающим его язык, и он рассказывает, какие сволочи эти японцы, пришедшие незваными гостями на китайскую землю. Понять черного от пыли тибетца, который проходит мимо его заведения без гроша в кармане, он, конечно, не может.

Готов допустить, что в отношении администрации к тибетцам нет злого умысла. Просто права и самодеятельность населения не учитываются или почти не учитываются в китайском представлении о политике. Все вопросы решаются "в явочном порядке". Зато составной частью китайской дипломатии в ее отмеченном выше "художественном" смысле является аргументация от истории. Уполномоченные авторы с завидной находчивостью доказывают, что Тибет всегда входил в состав Китая и находил в нем верного друга и защитника. Не забывают и про "агрессию царской России в Тибете". Не буду утомлять читателя разбором их доводов. В конце концов, каковы бы ни были отношения между Тибетом и Китаем сто или двести лет тому назад, они, как и реальность повседневной жизни, имеют мизерное значение для сегодняшних политических баталий. Нынче отдельные территории получают независимость и без всяких исторических оснований - достаточно заинтересованности мировых держав. Куда больше достоин внимания фактор цивилизационный Он и есть на самом деле главная линия китайской обороны в тибетском вопросе. Америка его не признает. Разве не сказал еще Токвиль, что демократия победит во всем мире? Вот американцы и ждут терпеливо очередной победы своего самого рационального строя в полной уверенности, что обратного хода не будет и что все препоны для всемирного триумфа Америки возникают исключительно из-за человеческого недомыслия. Напротив, Китай ставит акцент на инстинктивной природе общественного "согласия" в китайской государственности, которая всегда объединяла народы Восточной Азии в "единую семью". Надо признать, что политический строй в этом регионе действительно формировался по оси имперское-локальное, и это сильно затрудняло складывание национальных государств. Тот же далай-лама был духовным вождем всех ламаистов Восточной Азии, включая китайских богдыханов. И, даже обладая в 1912-1950 годах фактической самостоятельностью, Тибет не стремился добиться признания как отдельное национальное государство. Главным образом вследствие преданности буддийским ценностям - религии всечеловеческой. Есть свой глубокий смысл и в том, что сегодня почти вся духовная элита Тибета и четверть тибетского народа оказались за пределами Тибета, приобретя черты глобального сообщества.

Возвращаясь к началу статьи, хочу напомнить одну простую истину: чем более самобытна культура, тем большей мировой значимостью она обладает. И вот у автора этих строк есть "мечта в щелку": не рубить тибетский узел, а сделать его узлом, сплетающим основные цивилизации Восточной Азии - Китай, Индию, Россию - в единый геополитический макрорегион. Правда, для этого нужно радикально переосмыслить политическую теорию и переформатировать мировую политику. Цель отдаленная, но достижимая.

В оформлении использована работа Н.К. Рериха Властитель ночи (1918).