Сын лейтенанта Сорокина и маканинский майор

Когда премия "Большая книга" учредила жюри сразу из сотни "присяжных заседателей", это был весьма нетривиальный ход. На редкие собрания этого жюри являлись далеко не все, и проверить, действительно ли входящие в заветную сотню банкиры и журналисты провели лето и осень в обнимку с книгами финалистов, было невозможно. Тем не менее премии сразу удалось найти противоядие против застарелых болезней многих литературных судейств последнего десятилетия, в числе которых, например, безошибочный выбор лауреата, которому "не жалко".

Другая положительная сторона "Большой книги" – интимность голосования: кто кому и какие баллы поставил, увидят лишь несколько коллег, выбранных счетоводами да, может, дальние потомки-филологи, коли захотят разбираться в тонкостях литературного процесса начала ХХI века. Впрочем, и о стенограммах букеровских обсуждений ничего слышно не было. Вряд ли они вообще существуют, а значит, и будущие исследователи не узнают, по каким таким резонам респектабельные либеральные дамы и господа голосуют за произведение сомнительных художественных достоинств, да еще и явно чуждой им идеологии. А если же они не согласны с выбором, почему не выходят из жюри?

Возможно, они просто не знают, как вести себя, будучи литературными арбитрами. Действительно, в мире изящной словесности все давно запротоколировано. Есть пособия по creative writing, есть соответствующие учебные заведения, и продолжают появляться новые институты. Генерируются сотни советов по написанию книжных рецензий: например, настрадавшийся от отрицательных отзывов Джон Апдайк не так давно обнародовал "Пять правил критика". Почему бы при таком раскладе не попробовать обозначить правила и для литературных жюри? Наверное, даже лучше "антиправила", в духе "вредных советов" Остера. Например, если ты и сам писатель и участвуешь, используя терминологию Виктора Пелевина, в "тараканьих бегах", предпочитай более слабых коллег более сильным, то есть тем, кто мог бы составить тебе конкуренцию. Если хочешь приобрести популярность у молодежной аудитории, выбирай непропеченную прозу их "модных" представителей, не задумываясь о том, что та же аудитория с годами может оценить совсем другие книги.

Не знаю, руководствовались ли подобными советами члены нынешнего букеровского жюри, но решение у них получилось, мягко говоря, необычное. Причем дело тут вовсе не в возрасте лауреата, автора романа "Библиотекарь" 35-летнего Михаила Елизарова. Возможно, это даже общемировая тенденция – желание поощрить молодых, еще не приобретших популярность авторов время от времени охватывает жюри многих премий. Британский "Букер" в этом году отдали 33-летнему индийцу Аравинду Адиге, а соседская премия "Финляндия" досталась 31-летней Софии Оксанен за роман об эстонцах в годы "советской оккупации". Почему бы в России не отметить роман, воспевающий "оккупацию советским" как таковую? (Если вкратце, то речь в "Библиотекаре" идет о книгах заурядного советского писателя Громова, которые уже в наше время вдруг обрели магическую силу и вызвали настоящую войну между громовскими читателями-сектантами.)

Почему бы не закрыть глаза на однообразие елизаровского стиля, если подобный букеровский "забег за комсомолом" расширит сферу влияния премии? Зато помимо верной, но вечно разочарованной результатами награждения литературной тусовки к премии могут присмотреться и молодые сетевые клакеры, воспитанные на книгах издательства Ad Marginem, а потому держащие Елизарова за своего. Издателям удалось многое: ведь даже в годы застоя, когда народу впаривали Сартакова и Проскурина, интеллигенция держалась стоически и продолжала ксерить Набокова и Хармса. Ad Marginem в одиночку достиг большего, причем воспитывалась их публика, скорее, не на знаковых для издателей трудах Бодрийяра и Ролана Барта, а на серии забытых советских фантастических и детективных романов "Атлантида", то есть обучилась безропотно потреблять вторичный продукт. Между прочим, изначально Елизаров подавался именно как подражатель автора "Голубого сала": недаром его первый сборник "Ногти" вышел в серии "Дети лейтенанта Сорокина". Впрочем, это совершенно не значит, что молодые люди, начитавшиеся "Атлантиды", а потом закайфовавшие от Елизарова и Адольфыча, недостойны небольшого букеровского праздника. Вполне возможно, что именно их вкусы будут учитываться издательским сообществом в ближайшие десятилетия. Победили ведь однажды женщины, желающие читать Донцову, интеллигентных дам с томиками Петрушевской. И это тоже была еще та книгораспространительская битва, не менее жестокая, чем яростные атаки старушек с швабрами из того же "Библиотекаря". Вопрос только в том, стоило ли "Русскому Букеру" так торопиться с выбрасыванием белого флага. Ведь, если вернуться к аналогии с Донцовой, когда, после нескольких лет ее стихийного царствования, появились более цивилизованные образцы массовой литературы, у многих читателей уже атрофировалась способность воспринимать новые виды усовершенствованной жвачки.

"Русский Букер", при всех его частых провалах, был призван напоминать о качественной интеллектуальной литературе, на которую по идее должен был переключаться молодой человек, прошедший подростковое искушение литературными аналогами Бивиса и Батхеда. Самым удачным за последние годы примером такой букеровской литературы был роман Александра Иличевского "Матисс". Кстати, в сложноустроенном "Матиссе" рассматривались не менее радикальные идеи, чем в "Библиотекаре". Напомним, что там герой-физик, прочно вставший на позитивистские рельсы и собравшийся заниматься наукой, вдруг под влиянием обстоятельств оказывался соблазненным словом, призрачным литературным переживанием. В "Библиотекаре" книгами, причем заведомо дрянными, одурманены целые толпы. Однако Михаилу Елизарову не удалось ничего сделать с этой, может быть даже остроумной, завязкой. Чем дальше, тем все более однообразным становится его роман, превращаясь в подробное описание библиотекарских побоищ. Не удивлюсь, если изначально у автора были другие виды на этот сюжет и он готовил развязку с антитоталитаристской приправой. Достаточно вспомнить предыдущий елизаровский роман "Pasternak": там студент-филолог был очень обижен на русскую литературу за то, что она поманила да бросила. Именно поэтому вооруженный талмудом "Доктор Живаго" филолог шел на бой. Уж слишком много общего у обеих книг; возможно, в "Библиотекаре" плюс заменен на минус не из конъюнктурных соображений, а просто ради разнообразия.

Другая проблема обнаружилась у премии "Большая книга". Догадавшись, что "большая книга" не может быть одна, учредители решили награждать сразу трех лауреатов, а потом понемногу начали добавлять новые номинации. Однако и этого уже стало недостаточно. Претендентам, среди которых и романы, и сборники рассказов, и всевозможный нон-фикшн, все неуютнее находиться в общем зале ожидания. У академиков "Большой книги" тоже одни и те же тройки и десятки и для компактных фантазий, и для 900-страничных документальных исследований. Видимо, именно уважение к ученому труду как таковому заставляет почтенное жюри с завидным упорством каждый год поощрять авторов серии "ЖЗЛ" независимо от качества их работы. Так, победившая в этом году монография Людмилы Сараскиной "Александр Солженицын" при всей своей исторической значимости оставила ощущение недосказанности: об этом весьма исчерпывающе написал Андрей Михайлович Турков в 11-м номере журнала "Знамя". Точно так же весьма нетрадиционное, неровно написанное, москвоедческое эссе Рустама Рахматуллина "Две Москвы, или Метафизика столицы" заворожило академиков. Впрочем, эта книга настолько же адекватна сегодняшнему времени, насколько скульптуры Зураба Церетели подходят для украшения столицы. Пока одни, будучи погружены в размышления о духовной биографии Москвы, ждут чуть ли не второго пришествия, другим очень сподручно разрушать памятники зодчества. Видимо, чтобы ученые книги не мешали романам и повестям, стоило бы действительно определить их в отдельную номинацию, как это традиционно делается во многих европейских премиях.

Что же касается главного победителя, то и в этом году подтвердилась все та же тенденция: академики гораздо щедрее выставляют большие баллы авторам, проверенным временем, да еще и другими премиями. Слишком многие "большекнижные" лауреаты до награждения уже были отмечены все тем же "Букером". Тем не менее нынешняя премия Владимира Маканина отличается от того "Букера" 1993 года, полученного отнюдь не за самое выдающееся его произведение. Конечно, можно сказать, что и на этот раз наградили просто одного из ведущих российских авторов, что называется, "по совокупности". Но все-таки это не тот случай: писатель решился взяться за такую неожиданную для себя тему. Его "чеченский" рассказ "Кавказский пленный" был только зарисовкой. "Асан" – это уже целое полотно, подробное описание жизни майора с толстовской фамилией Жилин, который, заведуя складами, становится кем-то вроде местного божка, отвечающего и за войну, и за мир. Роман написан от лица Жилина, и потому повествование при всей своей сбивчивости смотрится прицельно прагматичным. Видимо, поэтому в некоторой холодной рассчетливости обвинили и самого Маканина. Возможно, это так, возможно, роман создавался с прицелом на "Большую книгу" – но не такова ли и большая часть сегодняшней литпродукции? При этом нельзя не признать, что маневры героя, кое-как ориентирующегося в военном хаосе, рифмуются с моделью поведения, рекомендованной автором для читателей, волей 1990-х брошенных посреди минного поля с напутствием "крутись, как хочешь". А тут без расчета и без такой, слегка толстовской, отстраненности никак не обойтись.

       
Print version Распечатать