Часто на фасад выносится не то, чем можно гордиться, а то, чего катастрофически недостает. Так, Северная Корея официально называется демократической республикой. Самые захудалые и убыточные колхозы именовались «Урожай». А наше господствующее сейчас политическое направление – Единая Россия. Историческая ирония состоит в том, что в нашей стране хронически был избыток единения с вредными последствиями – например, выявлением инакомыслия и борьбой с ним. Это единение, по-моему, как некоторое вещество в организме, полезно в небольших дозах. Такие узкие зоны совпадения – причем не унифицированные по всей державе, а каждый раз свои. Чтобы было, о чем поговорить с соседями по купе.

А вот сейчас – веду я дальше свою нехитрую мысль – этого единения как раз дефицит. Мне не о чем всерьез говорить с: уцелевшим деревенским жителем, мерчендайзером, менеджером среднего звена, депутатом, милиционером. Впрочем, нет, давайте скажем чуть точнее – чтобы всерьез с ними говорить, я должен покинуть свою нишу, как бы вынырнуть из своей повседневности, а они – из своих. Забыть, что они – мерчендайзер или депутат.

То же даже в более серьезной степени относится к сцепке поколений. Вроде бы дети должны учиться у поколения отцов. Но быстро меняющееся время если не обесценивает опыт старших, то ставит под крупный вопрос способ его использования. Поясню.

Вот шестидесятилетний швейцарский отец вызывает тридцатилетнего сына в дубовый кабинет и объявляет, что собирается передать ему дела. Сын начинает вникать в детали. Фирме сто лет. Банку, с которым она ведет сотрудничество, - двести. Оставляю читателю задачу найти десять отличий от нашей ситуации.

Здесь можно вполне правдоподобно порассуждать о наших богачах, наживших капиталы в лихие девяностые, и об их детях, получивших европейское образование. Но я для экономии времени перейду к себе.

Моя мать, дочь репрессированного и сгинувшего без вести врага народа, вынесла из жизни генеральный опыт ненависти к Сталину и тотального страха. Ненависть к Сталину я вполне разделяю, но… Как бы сказать? Надеюсь, что ее не придется часто употреблять. Тотальный страх, истерическая опасливость – нет, при всей своей изобретательности, я не знаю, куда это применить.

Шестидесятники, уютно расположившиеся в щели между Лениным и Сталиным, со своими инфантильными иллюзиями социального переустройства общества, от моего поколения невероятно далеки. Эти бодряки лет на 16-20 старше меня, а кажутся моложе. Если что-то и хочется у них перенять, так жизнелюбие и энергичность – но все-таки не ценой же такого идиотизма…Однако мы в их глазах – социальные пустоцветы, рано постаревшие угрюмые аутсайдеры. Обмен опытом не востребован.

Заметим на полях. Это не значит, что у меня нет старших друзей. Мне, например, всегда интересно с замечательным поэтом Александром Павловичем Тимофеевским, но он скорее исключение из своего поколения, чем его яркий представитель. Так, и со своими учениками, лет на 20-25 моложе меня, я нахожу точки соприкосновения, но вне социума и вне времени. Нам надо выключиться там, чтобы оказаться вместе.

Опыт эзопова языка в эпоху застоя. Опыт молчаливого противостояния, равных зарплат, свободного времени, кухонных разговоров.

Опыт суетливой добычи пищи в эпоху дефицита. Самодельный сыр в пакете из-под молока, отоваривание карточек, засол дешевой горбуши, сбор шампиньонов на бульваре.

Опыт одновременной работы в шести местах. Заем в долг рублей и отдача, но по курсу доллара. Ваучер (отдельное спасибо Анатолию Борисовичу за килограмм сахара – такой в итоге оказалась моя доля в собственности отечества). Стояние на книжном лотке (эпизодически).

Что из этого я могу всерьез сообщить своим детям – не в качестве байки ради смеха, а именно как позитивный опыт? Как ни странно, я могу поделиться тем, чего не делал, несмотря на вызовы и искушения времени. И рад, что не делал. То есть из всего списка для менее самый устойчивый пункт – опыт молчаливого противостояния. Только он пронизывает скоротечные эпохи. Ну, еще можно засолить горбушу – уже не из нищеты, а ради вкусовых ощущений. А можно – семгу или форель. Это мы о практическом опыте.

Такой-то конкретный возраст (скажем, 20 лет) накладывается на такую-то конкретную реальность времени и места (скажем, Москва 2009 года). Это, как встряхивание стеклышек в калейдоскопе, дает вот такой вот именно узор. Внутри узора можно обсуждать детали, разные точки зрения, оттого-то так легко общаться с одноклассниками-однокурсниками. Ну, есть похожие узоры. Например, Москва-1971 и Москва-1979. Или Тамбов и Саратов одного года. Здесь обмен опытом наладить нетрудно. Есть неожиданные сближения. Я, например, говорил и продолжаю настаивать, что Москва 1990-х для аутсайдера-интеллигента сильно совпала с русским Парижем 1930-х годов. Стихи Ходасевича и Иванова вдруг оказались дико актуальны. Но есть и другой аспект проблемы.

Как многие люди различного возраста и опыта встречаются в одном времени и месте (хоть и в вагоне метро), так и в одном человеке настаивается опыт пребывания в различных возрастах и эпохах. Вот я к своим пятидесяти пересек несколько внешне непохожих территорий. Что ж, не накапливал опыт?

Если честно, еще как накапливал. После легкого внутреннего декодирования это как бы различное оказывалось немного разными сторонами одного и того же. Это как опознать лицо под легкой полумаской. Лицо-то не меняется в одночасье. Ни человека, ни страны, ни эпохи.

Человек, потерявший внутреннюю непрерывность, растерян. Большинство моих сверстников не выглядят растерянными. Здесь, пожалуй, есть какая-то опора для надежды. Внутренний опыт накоплен – осталось только найти способ его передать. Ну и, конечно, адресата, что тоже не очевидно…