Последний мощный театральный, завершающий советскую эпоху текст называется «Серсо» и принадлежит перу Виктора Славкина. Мы все настолько ещё советские люди, что интересно было наблюдать свою реакцию на последний советский театральный шедевр. Легенда советского театра вернулась, на сцене «Другого театра» в ДК им. Зуева теперь можно увидеть пьесу Славкина «Серсо» в постановке Владимира Агеева, который восстановил прерванную традицию. Ставить такие пьесы, как «Серсо» Славкина – самая что ни на есть традиция. А традиция нынче - исчезающая, уходящая натура.

Да, спектакль 1985 года «Серсо» Анатолия Васильева сейчас можно считать давно забытой традицией. Так, как там, стараются теперь не играть, это выпало из тренда современной театральной мысли, осело и остыло на архивных плёнках видео. Поэтому и интересен спектакль Владимира Агеева, что напоминает о той, ставшей легендой актёрской игре васильевского «Серсо». Но гораздо важнее вновь окунуться в текст о несбывшемся, о самом важном, о затонувшей советской мечте об освобождении от назойливого внимания партии и правительства. О желаемом всеми гражданами бегстве в сновидную мечту частной жизни, свободную от бездушного государства. Свой дом, доставшийся от предков, свои друзья – универсальная мечта, мало-мальски осуществимая на традиционном персоналистском Западе и совсем невозможная в советских краях. Почему надо предпочесть живой спектакль смотрению видео?

Во-первых, мутная запись на видео не даёт никакого театрального представления – наоборот, убивает всякое желание ходить в театр. Смотреть спектакли на экране это скучнейшее, пустое и вредное занятие, не имеющее никакого отношения к «телесному» смотрению из зрительного зала. Правильно смотреть видео «Серсо», то есть обновить свою память могут только те, кто успел увидеть легендарный спектакль Васильева в театре. Но даже ученик Васильева Агеев не успел посмотреть тот «Серсо» в малом зале театра «На Таганке». Может, спектакль стал легендой из-за очень небольшого количества зрителей - тысяча наших и тысяча европейцев на фестивалях. Главное, тот «древний» спектакль легендарен не столько игрой артистов, сколько феноменально несоветским, нетипичным, уникальным текстом. Наверное, из-за нездешней ауры пьесы пришлось три года Анатолию Васильеву репетировать эту вещь. Даже, говорят, для возгонки актёрского тонуса приглашали Башлачева петь на репетицию. Поэтому, во-вторых, интересно же, чем ученик отличился от учителя в нынешней постановке «Серсо». В-третьих, у Агеева однажды случился спектакль такого размаха и силы, что любые его постановки имеют свой внутренний гамбургский счёт.

На сцене «Другого театра» вижу замечательных актёров – Александра Усова и Ирину Гринёву, блиставших, соответственно, в спектаклях Мирзоева «Двенадцатая ночь» и «Хлестаков». Арину Маракулину, памятную по вырыпаевскому «Кислороду». Но главное – Григория Данцигера и Алексея Багдасарова, напомнивших о грандиозных «Пленных духах», где они играли слугу-перса Сеньку и чемоданных дел химика Менделеева. Эти двое принесли ауру памяти самого глубокого, гомерически смешного спектакля Владимира Агеева по пьесе персидских братьев Пресняковых. «Пленные духи» для меня легендарная вещь, а не «Серсо», потому что и сейчас я бы всматривался в эту «белую» медитацию, и сейчас она собирала бы полный зал, настолько там сгущён смысл безумного, солнечного символизма серебряного века, настолько там в это сгущение был затянут хармсовский даймон иронии. Да и Ольга Лапшина в роли мамы Блока исполняла там движения кастанедовского «Тенсёгрити», что феноменально для нашего театра. Вот такая аура окружала сцену, настроившая восприятие на шедевр «Серсо», не иначе.

Скажем кратко, не шедевр. На сцене классический «советский балет». В смысле, что когда один говорит, все остальные стоят, сидят и смотрят на говорящего или в угол. Нет, конечно же, попытки расшевелить чтение писем по бумажке периодически происходят – то гармонист чего-нибудь сыграет, то пару-тройку па совершат пары по сцене, то темпераментный старичок Кока (Багдасаров) боксирует. На задник проецируются леса, поля и воды. Того буйства рок-н-ролла, что можно увидеть на видео васильевского «Серсо», нет и в помине. Ещё был номер с клоуном. Ещё Данцигер (Паша) очень характерно выдёргивал гвоздь из стены: «Всё надо делать быстро, хасть – и готово». Для сравнения - в «Пленных духах» каждый жест каждого персонажа (!) был предельно акцентирован и характерен. В конце поиграли, собственно, в серсо, но как-то вяло – Усов (Петушок) кидал кольца. Как-то не раскрылся комический талант Усова в этот раз, слишком он был сериозен. А что, если эти кольца - символ опустошения сансары, игра пустыми колёсами жизни как невозможность выхода, нирваны. Вот и Андрей Белый, бешеный кентавр в исполнении Анатолия Белого в «Пленных духах», завершал тогда спектакль игрой в умри-отомри: упал, замер, умер, ожил. Те, кто это видел, не забудут.

Во втором действии Агеев сделал попытку уйти от линейности чтения писем и символизма первоапостольского сидения за галилейским столом. Не претворилось вино в жизнь вечную. Персонажи замедлили движения, изменили голоса, выпали в тень тотальной усталости от себя и мира, упали на пол, не в силах носить «чемоданы души», чемоданы писем. «Душа гуляет и носит тело» - орал Башлачёв, раздирая струнами пальцы в кровь. А здесь одиночество съело душу, душа упакована в чемоданы, невыносимо тяжело их таскать телам - оставленным, брошенным, обманутым телам. Вечная любовь в письмах сгорает за неделю реального брака, зато человек 1924 года - Багдасаров (Кока) - имел возможность получить дом в 1979, как муж давно умершей жены, наследник первой руки. Призрачный наследник призрачного пространства. Ничего не вышло из любви, дома, друзей - одна сплошная ошибка восприятия. Дом не достался никому. Отличная метафора того советского, а главное, постсоветского бездушного перемещения в пространстве, что мы жизнью зовём. Но отдельные, отчётливо-трагические моменты на сцене не стали трагедией, всё вернулось к милому щебетанию и рассказыванию заветных домашних историй памяти, «выпадение в тень» развития не получило.

Так что, несмотря на отдельные точные жесты и попытки остранения текста, цельного ощущения не сложилось от продвинутого, последнего театрального текста советской эпохи. Есть своя, неотменимая правда постмодерна – невозможно оставлять классический текст без мутации, без скольжения по вложенному автором смыслу, без смещения точки сборки, без аттракциона мысли. А «Серсо» Славкина - уже классика, определённо. Смотрите – даже Соловьёв в том самом фильме «Асса» продублировал сцену с убийством императора Павла. Из «Серсо» или не из серсо Соловьёв это разыграл, но Славкин повлиял на многих.

Сравнение одного спектакля с другим, но с теми же актёрами, наталкивает на мысль о некоем центральном, необходимом, странном аттракторе, тяге к актёрам всех остальных, называемых зрителями. Не есть ли театр напоминание о множестве жизней и ролей человека. Играя свою жизненную роль, можно вспомнить, осознать и другие свои роли, а там, глядишь – и вспомнить себя, свой неосознаваемый эпицентр, центр колеса сансары. Тогда, так сказать, и в нирвану можно впасть. Усилив, применив в быту эту буддологическую мысль, можно спросить – почему актёры не играют в жизни по-настоящему, вплоть до смены личности, ведь могли бы несколько жизней уложить в одну. Или всё-таки им это удаётся по чуть-чуть, потихоньку дома на кухне, а мы, чувствуя это, тянемся – не к пьесам, не к спектаклям, а к самим акторам, сталкерам, мастерам актов перевоплощения и сдвига точки сборки. Сделать из одной жизни несколько, сколько угодно жизней – разве не эта пратеатральная, «психоаналитическая», сталкерская, лечебная идея двигала автором самого интересного фильма современности – Лео Караксом, снявшим эти самые «Святые моторы», Holy motors.

Но это всё некий гамбургский счёт, благо что у нас, зрителей спектаклей Агеева, есть с чем сравнить. А смотреть этот спектакль надо обязательно. Никто так тонко, неуловимо, атмосферно и сногсшибательно не выразил тщетное бегство одинокого человека в мечту о вечном доме и друзьях извечных, переходящих из жизни в жизнь - как это сделал Виктор Славкин. Никто не делал такими прозрачными стенки разных временных миров. В этой пьесе можно смело совмещать три времени - императора Павла, 1924 и 1979 годов. Честь и хвала Владимиру Агееву, что он, в отличие от своего учителя Анатолия Васильева, попытался это сделать главным акцентом – иногда этот спектакль выходит в полное безвременье, в тень мира, в «Малхолланд Драйв», где разные времена, типы людей и их судьбы существуют одновременно.

Не зря, не зря, зримо и весомо, тяжело и беспросветно, солнечно и спасительно, как за тайным столом причастия, на сцене звучит Рильке:

Бездомным – дом уже не заводить.

И кто ни с кем не подружился с лета,

Слать будет долго письма без ответа

И по листве разрозненной бродить

Один, под облаками без просвета.