***

Теперь-то окончательно ясно: Коха придумал Чубайс. Дело было так. Однажды Анатолию Борисовичу надоело, что его все ненавидят. "Что я, рыжий?" - подумал он. И сочинил Альфреда Рейнгольдовича. Получилось, как и все, за что Чубайс брался, на редкость удачно. Коха теперь ненавидят еще больше, чем Чубайса, - причем не только почвенники, но и либералы. Самые либеральные либералы с "Эха Москвы" в порыве ненависти разнесли первый том "Ящика водки" в пух и прах. Заодно и Свинаренко досталось - ущербный, мол, он человек, равно как и его собеседник. И книга у них скучная и несмешная. Подобный случай описан в какой-то из ранних повестушек Юрия Полякова. Там герой женился на единственной девушке, которая не смеялась его шуткам. Он решил, что она серьезная, а оказалось, что у нее просто с чувством юмора нелады. Но было уже поздно. Кох, впрочем, из "Газпром-медиа" ушел, и интерес к "Эху Москвы" потерял. Так что оплот российской демократии может спать спокойно - жениться на нем пока не будут.

Отличие Коха от Чубайса очевидно. Чубайс все время пытается уйти из публичной политики и так же регулярно возвращается. Потому что стоит ему на минутку отлучиться, как братья по разуму, оставшись без присмотра, тут же рвут на танцплощадку, оттягиваются там по полной под "Чайф" и Чижа, а потом получают на выборах свои законные три процента и отдыхают четыре года до следующей дискотеки. Вот и приходится несчастному Чубайсу забывать про любовь к электричеству и унимать расшалившуюся молодежь, попутно придумывая какую-нибудь завлекалочку для либерального избирателя. Поскольку происходит все это в пожарном порядке, то вместо завлекалочки получается такая фигня - либеральная империя, имперская Либерия, - что даже тот, кто, скрепя сердце, был готов проголосовать за танцоров, приходит в ужас и посылает всех к черту. Три процента скукоживаются до двух, танцоры, обнявшись, плачут, а Чубайс, облегченно вздохнув, возвращается к родному рубильнику.

Кох ничем подобным не озабочен. Избирался он первый и последний раз в 1990 году мэром Сестрорецка, впрочем, и на этом посту пробыл всего год, пока Собчак не выгнал. Так что любовь народная ему без надобности, и он может позволить себе говорить все, что думает. А так как человек он умный, то мысли его не всегда приятны окружающим. Одно особо удачное интервью шестилетней давности Коху припоминают до сих пор - даже Наум Коржавин в общем хоре отметился, обозвал русофобом.

Жаль, что Наум Моисеевич не читал "Ящик водки", - он нашел бы там немало подходящих фрагментов в подтверждение своей гипотезы:

Свинаренко: Вот говорят - Волга впадает в Каспийское море. Типа с этим не поспоришь. Это - образец русской логики. Но на самом деле Каспий - это не совсем море, раз у него нет выхода в океан, а чистейшей воды озеро. С учетом этого уточнения фраза, заметь, зазвучала по-иному... Далее. Насчет Волги.
Кох: Волга - символ всего что ни на есть русского. Река считается русской, но по берегам ее живут татары. Река мощная, красивая - Рейн отдыхает, он в два раза скромней. Волга - очень красивая река, но она стекает в Каспий, и все. Дальше никуда не идет.
С.: Русский путь.
К.: Да! Русский путь! Очень красиво, мощно - но в никуда.
С.: И потом, есть вопросы к самому слову Волга.
К.: Итиль она раньше называлась.
С.: Ну, это просто еще один вопрос. А я хочу сказать про другое. Когда сливаются две реки в одну. И текут, как одна. Как понять - какая главная, а что приток?
К.: Ты хочешь сказать, что по стоку Кама больше? Но и Ока имеет сток больше, чем Волга!
С.: А, вот как! То есть Волга тут вообще ни при чем! Значит, в окончательном виде формула звучит так: Ока впадает в Каспийское озеро. А никакая не Волга ни в какое море.
К.: Это очень по-русски...

Понятно, что за такие рассуждения сограждане к тебе особой благодарностью не проникнутся. Что самое обидное - по "Ящику водки" вовсе незаметно, чтобы Кох так уж мучался от нелюбви сограждан. Более того, он на пару со своим визави лениво эдак поплевывает в сторону тех, кого эти самые сограждане сделали объектом своей большой и чистой:

Свинаренко: "Дети Арбата" тогда еще вышли.
Кох: Ты их читал?
С.: Нет.
К.: И я нет. А чего с ними так носились?
С.: Не знаю. Я при всей любви к диссидентам не смог это читать.
К.: Непонятно, чего так раскручивали "Детей Арбата". ГУЛАГ и Шаламов - этого более чем достаточно, чтоб все понять.
С.: Ну, это слишком сильные, сильнодействующие средства. А людям надо чего-то попроще - не чистый спирт, а портвейн у нас больше любят. Он и разбавленный, и сладенький, сахару туда подсыпали... Легче идет. Я вот одного госдеятеля спрашивал: "А чего ты не используешь Солженицына в агитации и пропаганде сейчас? Титан, мощнейший интеллект, такое осмысление..." Так он сказал: "Не востребован дедушка. Когда его показывали по ТВ, рейтинги были невероятно низкие. Человек Солженицын уважаемый, его президент поздравлять приезжал, а люди по ТВ не хотят его смотреть. Народ не понимает". А вот Рыбаков народу доступен. Или Жириновский.

При этом условного Жириновского в книге не меньше, чем условного Солженицына. Собственно, оба уже вышедших тома "Ящика водки" (как, подозреваю, и два последующих) представляют собой лингвополитический эксперимент.

Соавторы прекрасно понимают причины многочисленных поражений русского либерализма. Народ не принял либеральные идеи? Чушь, конечно. Народ отверг людей, которые эти идеи персонифицировали, и - самое главное - тот язык, которым они пытались с потенциальным избирателем разговаривать:

Кох: Вот и Черномор, как человек фольклорный, интуитивный, о том же самом толковал: чтоб управлять страной, нужно уметь с рабочими поговорить в курилке. А ты пойди им академика туда отправь, в курилку! Он и не курит, и смысла мата не понимает - так что он не сможет управлять этим коллективом.
Свинаренко: Да... И с диссидентами та же картина. Вот в Чехии - компактной и насквозь диссидентской - Гавел мог говорить с огромным количеством народа. Без проблем. А наш диссидент находил понимание только среди своих, у диссидентов же и в околодиссидентских кругах. Страшно далеки они от народа! А солдаты, пролетарии, колхозники - как с ними? Им вместо политических свобод нужна хорошая кормежка. Так что диссиденты не могут управлять Россией.

На первый взгляд, может показаться, будто собеседники в этом плане ближе к академикам или там к диссидентам. Что, конечно, приятно, но делает их людьми в либеральном хозяйстве бесполезными и совершенно непригодными для управления страной.

Но это только на первый взгляд. Смысл проводимого эксперимента в том, чтобы поставить сакральную силу русского мата на службу либерализму. Поэтому Кох и Свинаренко не только матерятся, как два Горчева, но и уделяют немало внимания теории обсценной речи. Рассуждают о кодовых интерполянтах и диффузной семантике. Цитируют Бориса Успенского и Вадима Михайлина.

Именно мат оказался последним прибежищем либералов. Умности, вроде толлинга и лизинга, в чистом виде не проканали. Соавторы не делают вид, будто не знают этих слов. Они просто помещают их в другой ряд. Пытаются опробовать контекстуальный сдвиг. "Толлинг, бля"; "лизинг, твою мать". В лабораторных банно-дачных условиях соавторы создают новый язык русского либерализма. Язык, в котором существует предельное напряжение между близкой массовому сознанию формой и неприемлемым для него содержанием. Любопытно было бы провести эксперимент на местности, посмотреть, как работает эта гремучая смесь в полевых условиях, например, в предвыборный период.

Впрочем, я и без экспериментов абсолютно уверен, что начни Кох не с приватизации, а с публичной политики, изложи он пару раз избирателю свои геополитические идеи так, как делает это в книге, Рогозин благополучно отдыхал бы сейчас где-нибудь вдали от парламента:

Кох: Насчет Калининграда я вообще не понимаю, зачем мы его забрали. Зачем мы в 45-м прирезали Восточную Пруссию? На кой она?
Свинаренко: Чтоб была!
К.: Если хотелось чего-то прирезать, почему тогда Польшу целиком не прирезали? Союзники не дали? Уже давно мир живет по принципам экономической экспансии, а не территориальной. Маленькая Япония контролирует полмира. А огромные Бразилия и Россия себя контролировать не могут...
С.: Ни хера я не понимаю в твоих рассуждениях. Не хочу я просто так отдавать. Ну, давайте меняться на что-то!
К.: Давайте! Такой разговор я понимаю. С западниками легко разговаривать так: мы им отдаем чего-то, и они это с удовольствием берут. А давать взамен свое не любят. И им надо говорить: мы взамен возьмем не ваше, а чье-нибудь чужое. А ваша задача - просто не заметить, как мы это стырим. Вот на такие договоренности они с удовольствием идут. К примеру, пусть они не заметят, как мы у хохлов заберем Крым. Украина соберет Совет Безопасности ООН по Крыму, а ей там скажут: да пошли вы, с Крымом вообще непонятная ситуация, его у турков забрали и т.д.

Но ярких геополитических проектов и мата для покорения электоральных вершин явно недостаточно. Соавторы помнят, что массовое сознание, как сознание ребенка, не удерживает абстрактных понятий и ориентировано на мышление образами. Отсюда - обилие в книге вставных новелл, выполняющих роль притч:

Кох: Скажи, пожалуйста, а мы книгу пишем про свои собственные переживания - или про чувства русских? Русские пусть сами, если хотят, пишут про себя книги. Пусть напишут, как плакали над империей. Как жалели ее.
Свинаренко: Вот такое я лично видел. Могу тебе рассказать. Помню, пили мы как-то самогонку с колхозным трактористом Васей - молодым, кстати, парнем... Пили, пили, и вдруг он как стукнет кулаком по столу: "Почему, блядь, Советский Союз развалили?"
К.: Да ты что!
С.: Ну. Так и говорит: "Почему меня не спросили?" Я ему говорю - тебе-то что. Он опять орет. Напоминаю ему, что Советский Союз - он большой, его надо было обустраивать, а руки-то не доходили до этого. Я обратил его внимание на то, что у них в деревне дорога на кладбище даже в Пасху непроходима. Только на тракторе. Или пешком в сапогах. А машины застревают. Куда ж, говорю, тебе за Советский Союз отвечать? Ты вон, Вася, даже дорогу не можешь замостить до кладбища, где у тебя мать похоронена. Куда ж на тебя еще СССР взваливать. И далее на него наезжаю. Ты, говорю, Вася, за империю хочешь отвечать. А там, для справки, населения 260 миллионов человек. А ты даже женой не смог управлять, вон она от тебя уехала с детьми за пределы области. И тут Вася опустил глаза, перестал спорить. Совесть таки есть у него. Но это еще не вся история про Васю и Советский Союз! Тут есть очень тонкая литературная деталь. Эта Васина бывшая жена - русская беженка из Молдавии. Союз развалился, она сбежала в Россию, и вот она вроде дома, теперь все в порядке, вышла замуж... Но потом пришлось ей уже на родине бежать - не от чужих враждебных румын, но от родного русского мужа. Спаслась она от него бегством. Поскольку Вася, не будем скрывать, немножко слишком пил, а выпивши, вел себя далеко не всегда корректно...

(Кстати, развитие оппозиции "держава" -"дом" составляет один из важнейших сюжетов книги. Кульминация этой линии - рассказ Коха о том, как он "вместо Советского Союза сделал себе дочь": "Я два месяца жил в Москве. Весь ноябрь и почти что весь декабрь. А потом приехал, жене заделал, она забеременела и Ольгу родила в 92-м.")

***

Теперь-то окончательно ясно: Коха придумали Татьяна Толстая и Авдотья Смирнова. А потом Татьяне Никитичне и Авдотье Андреевне стало обидно, что Коха все ненавидят, и они сочинили предисловие ко второму тому "Ящика водки". Защитили мужика от вала народной нелюбви. Текст получился дивный. Вылитая характеристика в партком. Причем не в советский, а скорее, в немецкий эпохи Третьего Рейха. Типа тех телег, которые в "Семнадцати мгновениях весны" Копелян за кадром озвучивал - ну там, "глаза голубые, в порочащих связях незамечен, истинный ариец". Вот и здесь то же: "преданный муж, отец троих детей, заботливый друг, щедрый и тайный благотворитель, усердный прихожанин, умница и эрудит".

Кох и Свинаренко написали абсолютно постмодернистскую книгу, больше всего напоминающую первое в России издание Саши Соколова. Помните, там с одной стороны "Школа для дураков", а перевернешь вверх ногами, раскроешь с противоположной - "Между собакой и волком". Так и тут: то ли манифест люди пишут, то ли кукиш показывают - не разберешь. То есть снаружи как бы кукиш, а присмотришься - манифест (см. выше про напряжение между формой и содержанием).

Такая вот книжка получилась. Амби, простите за выражение, валентная. При этом, как люди честные, журналист и политик оставили читателю массу подсказок, чтоб он мог обо всем догадаться. Понять правила игры. Это еще по первому тому ясно было: там на задней обложке бывший вице-премьер пил водку из кофейной чашечки. Сразу вспоминался Розанов, подмигивавший читателю: "Из Шопенгауэра (пер. Страхова) прочел только первую половину первой страницы", и ждавший, когда проницательный читатель, знающий, что Страхов Шопенгауэра не переводил, подмигнет ему в ответ.

Второй том в этом отношении от первого ничем не отличается. На обложке рекламирует водку Кох с лицом, как у Лени Голубкова, но в махровом банном халатике с лейблом "White House" и соответствующим орлом. Воспринимайте, мол, любезные соотечественники, все, что мы с коллегой Свинаренко говорим, cum grano salis. Не вполне то есть всерьез.

А Толстая со Смирновой взяли и нарушили конвенцию, она же - законы жанра. Принялись обнажать прием, комментировать авторские подмигивания. И дообнажались до полной его, этого приема, наготы. Лишили читателя удовольствия самому разгадывать предлагаемые авторами правила игры. Нехорошо.