Когда внезапно возникает ещё неясный топот неопознанных колонн, следующих в неизвестном направлении, со словами происходит много всякого разного. Срываясь с мест горячих и холодных, они как ястребы ночные уносятся даже туда, где им и делать-то нечего. И только потом уже - кружат себе спокойно в виде святочных снежинок (а вовсе не суровых птиц), где-то в соседстве со Спасской, Эйфелевой и ещё несколькими оставшимися в строю мировыми башнями. Но главным образом, конечно, в соседстве со Спасской.

Потому что мир уже привык к тому, что именно в тени башен, и в первую очередь именно этой - Главной, слово (в том числе и писательское) обретает то особое значение, которое сообщает читателю нечто большее, чем просто интересненькую историю.

Почему-то многим людям показалось полезным забыть (или вообще не знать), что великая русская литература возникала не как-то сама по себе. Им кажется, что если она и была проектом, то лишь во фрагментах. Где-то Александр Сергеевич сильно поспособствовал. Где-то Николай Некрасов с Иваном Панаевым разбередили, понимаете ли, музу мести и печали. А с другой стороны - опять же Фаддей Булгарин расстарался и, нате вам, раскатал первопуток для своего конкретного современника Михаила Каткова - сперва младогегельянца в стиле "Московского наблюдателя", а после - талантливейшего из верноподданейших чисто в струе "Русского вестника". Ну и так далее?

Бог ты мой, и как же они отрывались-то!

Там ведь что интересно было, в этой подцензурной литературной России второй половины позапрошлого века? А то, что, не взирая на эту подцензурность, в привычном и повседневном обиходе тогдашней культурной публики имелась такая хреновина, как журнальная полемика. Каковая и обихаживалась писателями, публицистами и критиками как площадка, где встречаются мнения и идеи. Где высказываются суждения, скажем, по поводу того, что Андрей Левкин называет текучкой, а иные-прочие - актуалкой. То есть по поводу вещей, людей, поступков и событий, что кажутся действительно важными здесь и сейчас, и, заметьте, именно тем, кто читает каких-нибудь типа "Отцов и детей" (и вы же в "школьные годы чудесные" листали-таки эту книгу?), при этом воспринимая текст либо как руководство к действию, либо как мерзопакостную гадость.

И что тут разгорается! Радикальный народник Максим Антонович публикует в "Современнике" разгромную статью. Ему в "Русском слове" отвечает Дмитрий Писарев - куда как ещё больший радикал и вообще публицистический гений. И отвечает в том смысле, что типа в романе есть-таки правда, а в главном герое Базарове воплощён образ нового поколения, на которое, понимаете ли, "вся наша надежда". (Как это, кстати сказать, современно. Как своевременно! Ведь именно "новое поколение" звучит сегодня обнадёживающим бубенцом в коридорах власти?

Но вернёмся к "Отцам" и отчасти - к "детям"? Не успели по их поводу нацапаться Писарев с Антоновичем, как в спор внедрился Николай Страхов и рассказал в журнале "Время" (Достоевский его издавал, Фёдор Михайлович!), что Базарову (который был крутейший представитель детей перед лицом отцов) присущи такие свойства, как "реализм" и "умственный аскетизм" (о Боже - что же это?). А в ответ ему всё тот же Катков указал: вы, батенька, ошибаетесь, взяться этим свойствам у представителя русского образованного класса решительно неоткуда.

К чему я толкую так подробно об этой их журнальной свистопляске? В общем-то, вовсе не к тому, что и вправду, уж такие-растакие многие свойства можно найти, исследуя российский образованный класс, а вот реализм и умственный аскетизм найти в этой среде сложновато (не много чего изменилось в нём со второй-то половины того века)... А к тому, что вон какая в этой самой второй половине была насыщенная и увлекательная журнальная жизнь.

А журналы-то были - толстые. Чёрно-белые. И совсем без фотографий. И цензура свирепствовала. И тиражи у них были скромные. Да и самих-то журналов было - раз-два-три - куда меньше, чем нынче. И стоили они по тем деньгам куда внушительней, чем большинство теперешних? Ан вон какие тусовки в них тусовались. Да что говорить? Журналист тогда был в глазах общества равен - как минимум! - адвокату. Да и в своих собственных? А теперь?

Где это в сегодняшней России видано, чтобы, скажем, рецензия "НЛО" на, к примеру, роман Виктора Пелевина "Empire V" (там на обложке сказано, что лично Толстой и Достоевский нервно курят, а кажется - папироски перекусывают) вызывала бы прямой ответный ход, скажем, в "Exlibris?e"? Плюс - встречный идеологический демарш, допустим, в "Русском журнале"? А затем - яростную отповедь, пусть даже и в "Итогах"? Нигде ничего подобного не видано. Каждый российский журнал живёт так, будто никаких других изданий нет на свете. Здешние журналы - не важно, глянцевые или не очень - безотносительны друг к другу. Их руководство искренне, видимо, полагает, что обсуждать, а тем более - спорить, в общем-то, не о чем. Да и не с кем. Не говоря уже о том, что литература способна оказаться пространством, где можно отыскать что-либо, имеющее отношение к общественной жизни, мировоззрению, ожиданиям, стремлениям и ценностям человеческим - т.е. к тому, что в людской жизни действительно важно.

Ведь литература нынче в основном предполагается занятием/ремеслом/искусством, задача которого - развлечь. Не во-влечь, включив в некий круг идей, размышлений, смыслов, парадоксов, проблем и версий их решений, а наоборот - раз-влечь (ну, как бы - раз-облачить), то есть вынуть из этого круга. Или от-влечь - то есть даже близко к нему не подпускать. Ну а такую штуку, само собой, обсуждать (тем более экстраполируя её на жизнь-текучку-актуалку) как-то даже не понятно зачем?

Из этого, само собой, одни читатели легко могут заключить, что "ну вот оно и славненько", ибо грузилова ваще не надо; а другие - что под сенью кителей графов Бенкендорфа, Орлова и прочих "мундиров голубых" жить было не только надёжней, но и куда интересней. При этом, вероятно, правы окажутся и те, и другие. Поскольку современный здоровый взгляд на вещи предполагает признание diversity - разнообразия взглядов, манер и стилей жизни - как ценности. И в этом - ещё одно объяснение ненужности литературы как носителя идей и смыслов, во-влекающих читателя. А также - дискуссий как вызова принципу diversity. Потому что там, где никто не неправ, обсуждать, в сущности, нечего, незачем и главное - непонятно как.

Потому что - в самом деле: если идею неприлично оспорить, то зачем её тогда предлагать читателю, в частности через художественную литературу? Ведь идея ценна не столько тогда, когда она изложена, сколько тогда, когда отвергнута - проблематизирована, развенчана некой стороной?Но при этом защищена, объяснена, утверждена стороной противоположной. Идея живёт в полную силу в тот момент, когда вокруг неё начинается оживлённая (или оживляющая?) дискуссия? Идея ждёт её и жаждет. Но, похоже, пока напрасно.

Впрочем, возможно, дело в том, что литераторы не предлагают читателям и критикам никаких идей? Или как минимум - идей достойных обсуждения?

Да нет, не так: предлагают. Вон Александр Проханов, только и знает, что запузыривает один кирпичный роман за другим, и при этом под твёрдой обложкой каждого бьётся, трепещет и извивается какая-нибудь мощная идея. И эти книжищи худо-бедно, а продаются. И на каждую публикуется рецензия. А обсуждения - нет.

А значит, дело, похоже, не в отсутствии предлагаемых идей, а в нежелании или неготовности их обсуждать. В неготовности относиться к ним, как к чему-то такому, по отношению к чему важно занимать публичную позицию. Куда удобней обсуждение событий и лиц - их меню, одежд и маршрутов, плюс - беготни по разным поводам...

С другой стороны, есть впечатление, что те, кто умеют и хотят читать, находятся в постоянном более или менее тревожном ожидании. Возможно, появления текстов, обременённых идеями. Тех, что будут стоить того, чтобы их обсуждать и, главное, говорить о них, превращая в бренды.

Обратите внимание: граждане России в изобилии продолжают покупать и - что важно! - читать книги и журналы. Видно, этим и объясняется тот удивительный факт, что в нашей стране кто-то и что-то всё ещё пишет. Что оставляет надежду на продолжение писательства как практики. Да и не только.

Это я про то, что литература может быть носителем; является носителем; и - вполне вероятно - останется носителем идей. А идеи, в свою очередь, будут всё живее и живее в зависимости от того, какие разговоры будут вести и вызовут по их поводу масс-медиа.

Потому что ведь сейчас им нечего обсуждать. Во-первых, потому что никого вокруг видеть не желают, а значит - не видят, и, значит, там в самом деле - нет никого? А во-вторых, если б даже и был кто-нибудь, всё одно оказался бы не достоин даже удара пальцем по клавише. А окажись (паче чаяния) достоин, так что с ним обсуждать-то, ежели самую главную тему - а именно "отсос баблоса" - автор, собственно, полновесно закрыл. И сказать теперь ни про что уже нечего.

А многим очень хочется. И где?