Россия и ее прилагательные

Самое существенное отличие нынешней предвыборной кампании - это формируемые ею языковые игры вокруг понятия "Россия". Именно отсюда - мода на " Россию с прилагательными" ("справедливая", "единая", "другая" и пр.). Примечательно, что именно эту особенность нынешнего предвыборного дискурса критически обыгрывают и те, кто не попал в число обладателей столь хорошо конвертируемых политических прилагательных: например, предвыборная агитка "Яблока" саркастически представляет предвыборный список партий как состоящий из "Коммунистической России", "Олигархической России", "Несправедливой России" и т.д.

У каждого - действительно своя Россия. Как "плавающее означающее", Россия ни в коей мере не редуцируется до географического понятия - это, скорее, некая идея. Отсюда и столкновение нескольких универсализирующих проектов, каждый из которых претендует на гегемонистское "прочтение" смысла России, ее образа и предназначения.

* * *

Первый из этих проектов трактует Россию через категорию " единства", а значит - консенсуса. Проблем здесь несколько. Во-первых, как известно, консенсус предполагает исключения - ничего универсального (в строгом смысле слова) в обществе нет. Иначе говоря, чтобы сформировать политическое пространство, нужно определить его, то есть указать на его границы. Перефразируя Славоя Жижека, сущность политики состоит не столько в конкуренции политических субъектов, сколько в борьбе "за проведение черты, отделяющей законного соперника от незаконного врага" (1). В опознании и обозначении врагов "Единая Россия" явно уступает Владимиру Вольфовичу, который с присущей ему прямотой явно указывает на тех, кого он "выносит за скобки" его представления о "настоящей России": это иммигранты, которых нужно депортировать, и коррумпированные либерал-реформаторы, которых нужно посадить в тюрьму.

Во-вторых, можно согласиться с тем, что "слишком сильный акцент на консенсусе ведет к апатии и неудовлетворенности участием в политической жизни. Идеала плюралистической демократии нельзя достигнуть путем консенсуса в публичной сфере" (2). В этом смысле консенсус - это неизбежная плата за желание стабильности.

В-третьих, перед "Единой Россией" стоит проблема, которая описывается в категориях англоязычного термина vanishing mediator: речь идет о феномене, при котором некий источник норм, признаваемых подавляющим большинством общества, "исчезает", то есть теряет свою особость, свой вес и исключительный статус. По мере того, как все, озвученное "Единой Россией", становится не просто мейнстримом, но и банальностью (то есть когда так будут думать все), сама "Единая Россия" перестает играть роль источника каких-то новаций.

Второй проект, представленный на российском рынке предвыборных идеологем, - это " справедливость", термин, сам по себе принадлежащей скорее левой, чем правой традиции. Его понимание несколько утяжелила неуклюжая и явно громоздкая биополитическая триада "Родина. Пенсионеры. Жизнь", через которую "справедливость" и расшифровывается для широкой публики. Но когда плакатный "Серега Миронов" (цитата из видеоролика) появился на фоне лозунга "Работающие не должны быть бедными", стало ясно, что "справедливость" - это еще одно "плавающее означающее", ведь трактовать его можно очень по-разному: например, как подтверждение того, что неработающие (например, пенсионеры или студенты) вполне могут бедствовать.

Третий проект, очевидно протестный, - это " другая Россия". Есть некоторый парадокс в том, что, с формальной точки зрения, не умещаясь в предвыборное пространство, именно "другая Россия", вступившая в столкновение с правоохранительными органами за неделю до голосования, стала одним из важнейших элементов формирования предвыборного дискурса. Одна из очевидных проблем идеологемы "другая Россия" состоит в явной разорванности ее внутреннего содержания, которое находит выражение как через фигуры либерального профиля (Г.Каспаров), так и через носителей леворадикальной идеи (Э.Лимонов). Но эта проблема вскрывает, "тянет" за собой другую - дискурс "Другой России" вынужденно строится по тем же правилам формирования, что и дискурс их оппонентов. Просто лозунг " за Путина" оказался вывернутым наизнанку, в результате чего получился его "двойник" - слоган " Россия без Путина". Этим самым "Другая Россия" оказывает двойную услугу "партии власти": с одной стороны, она фактически подтверждает неоспоримую центральность фигуры президента в нынешней политической ситуации, а с другой - способствует (возможно, непреднамеренно) сжатию содержательного поля предвыборных дискуссий, сводя его к референдуму о доверии или недоверии одному человеку.

* * *

Предвыборная кампания - это, по сути, гигантская машина по производству слов. Ничего, кроме слов, эта машина на свет не порождает. При этом вот какая особенность иногда открывается пытливому взору: слова идут впереди формируемых ими феноменов жизни, у слов - своя жизнь. Например, до тех пор, пока на предвыборных плакатах "Единой России" не появилось выражение "план Путина", никто и не знал, что такой план у уходящего президента есть, а его контент пришлось растолковывать буквально по ходу дела (оказалось, что это совокупность нескольких президентских посланий Федеральному собранию). То же случилось и с неожиданно появившейся лексемой "национальный лидер": она была сначала артикулирована, запущена в оборот, и только потом российская интеллигенция в телевизионную камеру начала рассуждать о том, что же это может значить на практике.

Впрочем, отнюдь не всегда "слова, которые гуляют сами по себе", органично складываются в устойчивые образы (более того, такие образы - большая редкость!). Вот пример предвыборного слогана "Единой России": "Верим в Россию! Верим в себя!", первая часть которого - типичный лозунг коллективиста-соборника, а второй - характерный тезис любого либерал-индивидуалиста. Соединение этих двух половинок, вероятно, и дает в итоге формулу российского центризма.

Предвыборный мир слов во многом иррационален. Как, например, объяснить тот факт, что наиболее ядовитые стрелы от своих анонимных оппонентов получил Союз правых сил, имеющий явно небольшие шансы на преодоление семипроцентного барьера 2 декабря? Собственно, почти вся негативная часть кампании парадоксальным образом вращалась именно вокруг СПС. То появилась фальшивка, якобы от имени "правых" объявляющая набор агитаторов из числа ВИЧ-инфицированных, то на заборах возникла не самая удачная цитата из Егора Гайдара: "Никита Белых - гомогенизирующий лидер", то последнее слово этой фразы стало на заборных надписях рифмоваться с соответствующими эпитетами, ну и так далее.

Одновременно этот мир предвыборных слов глубоко утопичен. В нем одна партия (КПРФ) визуально предстает в виде крейсера "Аврора", пробивающегося сквозь море "акул" (скорее, пороков) капитализма, а другая партия (ЛДПР) утверждает, что в политике можно "Не врать и не бояться". Утопия достигает своего апогея в рекламном ролике "Демократической партии России": в нем в 2020 году наша страна вступает в Евросоюз, благодаря чему снижаются с восемнадцати до трех процентов ставки ипотечного кредитования, российских коррупционеров судят по международным законам, Санкт-Петербург объявляется "культурной столицей" Старого Света, а сборная России в финале чемпионата Европы выигрывает у англичан со счетом 3:1.

Но проблема состоит не только в утопичности предвыборного сознания как такового: не менее важно и то, что и левая, и правая идеи почти никак не актуализируются, то есть не находят своего адекватного словесного выражения, в предвыборной политике. Эти идеи неплохо представлены в публицистике или в интеллектуальных дискуссиях, но, увы, не в электоральном пространстве. Значит, языковые механизмы трансляции смыслов из медийных и экспертных сфер в сферу публичную в России пока очень слабы. Пока структура предвыборного дискурса такова, что многие действительно заслуживающие внимания сюжеты (терроризм, коррупция, безопасность и пр.) изгоняются из него, а потому вынужденно мигрируют в сферу кино, в литературу, в научные дебаты.

А ведь, возможно, именно деполитизированный технологизм нынешней власти и есть наилучшая гарантия от возвращения эпохи "больших нарративов"? Историческая киноэпопея с ожидаемо патриотическим названием "1612" на поверку оказывается приключенческо-авантюрной мелодрамой с элементами фэнтези; фильмы о чеченской войне скорее репрезентируют ее как угрозу ("Мой сводный брат Франкенштейн"), чем как источник национальной мобилизации, а сериалы с внешне патриотическим уклоном ("Солдаты" или "Кадеты") оказываются обычными жизненными историями, переходящими в фарс всякий раз, когда их герои изредка отвлекаются от "бытовухи" для выполнения служебных обязанностей по защите Родины.

* * *

Впрочем , за "тайной жизнью слов" можно увидеть столкновение двух концептуально различных стратегий власти. Первую из них условно назовем нормативной стратегией. Ее воплощает (иногда кажется, что в единственном лице) В.Путин, неоднократно заверявший российскую и мировую общественность в том, что соблюдение правила двух президентских сроков для него является принципиальным. Вторую стратегию, которую можно условно назвать стратегией исключения, реализуют те, для кого главный аргумент - не юридическая норма демократии, а нечто большее, что поставлено на кон, а именно - продолжение нынешнего курса реформ и предотвращение любых попыток его ревизии, во имя чего отступление от буквы закона кажется вполне допустимым. Нормативная стратегия носит преимущественно деполитизированный характер, поскольку базируется на техническом понимании демократии, в то время как стратегия исключения приобретает ярко выраженные политические черты: она подталкивает к тому, что Карл Шмитт назвал бы Политическим Решением. В скобках предположу, что в некотором смысле массовое общественное сознание потенциально готово к восприятию политического решения (то есть решения об исключении), в том числе и многочисленными телевизионными шоу-проектами, где одна из интриг, привлекающих внимание зрителей, вращается вокруг того, разрешит ли "коллективный разум" пересмотреть уже выставленные оценки или наложить вето на уже вынесенное решение. Не та ли логика составляет интригу российской политики: будут ли обойдены правила (установленные к тому же режимом, который сейчас принято ругать)?

Однако рискну предположить, что дискуссии вокруг того, останется президент у власти или нет, исчерпывающие собой (к великому сожалению) всю предвыборную повестку дня, ставят президента в весьма некомфортное, если не сказать щекотливое, положение. Причем не только потому, что разворачиваются они как-то сами собой, помимо самого президента, а то и вопреки заявленной им позиции (наверное, забавно наблюдать за тем, как твои ближайшие соратники обсуждают вопрос, останешься ты работать на своем посту или нет, особенно если ты - президент России). Важнее, что эти дискуссии задают собой рамку одного существенного противоречия.

С одной стороны, принять коллективные челобитные и остаться (не важно, каким образом - при помощи пересмотра Конституции или нахождения в ней загадочного "алгоритма Миронова") на своем посту означало бы, с точки зрения внутренней политики, что В.Путин превратится в "заложника" так называемого "путинского большинства", а значит - потеряет ту свободу маневра, которая у него пока есть, и поставит под сомнение всю ту конструкцию власти, которую он в течение восьми лет создавал. С точки зрения внешней политики, такой исход может поставить крест на одном из краеугольных камней путинского курса, благодаря которому Россия наконец-то постепенно добилась признания ее "нормальности", то есть соответствия канонам цивилизованного мира.

С другой стороны, отвергнуть назойливые просьбы политической элиты остаться - это все равно что отказать мольбе о помощи и поставить просящих в двойственное положение, а то и указать им на дверь (чего они, может быть, и заслуживают, поскольку их призыв обойти Конституцию обнажает глубокое недоверие, которое они испытывают по отношению к любому выбору президента в отношении своего преемника). По крайней мере, упорство президента может потом ему аукнуться.

Внутреннее напряжение, слегка заметное в выступлении президента на форуме своих сторонников в конце прошлой недели, возможно, отчасти объясняется именно этой дилеммой. Многие детали - от черного свитера президента до неожиданно жестких оценок оппонентов ("шакалят у иностранных посольств", "получают коврижки" и т.д.) - свидетельствовали о том, что у В.Путина, вероятно, есть поводы для внутреннего беспокойства. По сути, президент признал наличие в стране оппозиции (видимо, достаточно сильной, если он впервые уделил ей внимание в своем публичном выступлении). Некоторые комментаторы стали говорить об "олигархическом реванше" (правда, если в понимании главного редактора "Известий" В.Мамонова это означает всего лишь ситуацию, когда богатые люди строят в России жизнь как хотят и переносят сюда западные стандарты, то невольно напрашивается мысль: что же в этом плохого?). Нагнетание страхов смотрелось бы более понятно, если бы речь шла об острой политической конфронтации, при которой "партия власти" встретилась бы с мощными, хорошо структурированными и популярными в народе противниками. Сейчас же, когда предвыборная стратегия "Единой России" строится на демонстрации безальтернативности президента, инвективы в отношении "реваншистов" прозвучали некоторым диссонансом этому.

Вероятно, одним из поводов для беспокойства является нерешенность технологии осуществления компромиссного "варианта-2008" - уйти так, чтобы остаться. Многие шаги на этом пути уже сделаны, но с большими оговорками. Так, заявления В.Путина о поддержке "Единой России" прозвучали откровенно инструментально-прагматично: да, партия лишена четкой идеологии, к ней примазываются случайные люди, но? ничего лучшего все равно нет. К тому же она помогала принимать нужные законы в парламенте. Из числа тех же оговорок - решение об отказе от предвыборной "тройки" "Единой России", указывающее на нежелание президента политически отождествлять себя даже с кем-то из руководства "Единой России". На этом фоне один из предвыборных плакатов "Единой России" (тот, на котором под номером 10 фигурирует не название рекламируемой партии, а фамилия президента) при всей своей парадоксальности смотрится как вполне логичный ход.

Другой повод для дискомфорта может состоять в том, что в ежедневно подчеркиваемой всенародной любви к В.Путину есть один существенный изъян: те, кто склоняет президента к тому, чтобы остаться у руля власти (не важно, в каком качестве), этим самым, по сути, заранее не только выражают недоверие любому из преемников нынешнего президента, но и - что важнее - скептицизм в отношении самой способности президента обеспечить преемственность власти и ее бесперебойное функционирование. Это балансирование между публичным, показным доверием и потайным, внутренним недоверием тем более феноменально, что речь даже гипотетически не может идти о ситуации, при которой у власти может каким-то непостижимым образом оказаться человек, находящийся вне путинской команды.

* * *

Наконец, есть еще один повод - президент чувствует, что ему крайне необходима международная легитимация декабрьских выборов. Формулировка, заранее предложенная Парламентской ассамблеей Совета Европы для их оценки (" свободные, но несправедливые"), представляет собой внутренне противоречивую попытку и избежать признания международного признания "чистоты" выборов, и при этом не оттолкнуть от себя Кремль, не дать ему погрузиться в самоизоляцию.

Вообще, Европа смотрит на сегодняшнюю Россию по-разному, но два взгляда являются наиболее типичными. Между этими двумя взглядами есть один общий мотив: в обоих на разный лад обыгрывается тема чужеродности России Западу, ее непрозрачности как государства. Первый взгляд - это Россия как "неочекистское государство" (на обложке одного из номеров британского журнала "The Economist" президент В.Путин предстал в облике агента КГБ в темных очках, с ироничной улыбкой на устах). Другой взгляд стал появляться после визита В.Путина в Тегеран - фотографии улыбающихся президентов Ирана и России были опубликованы во всех крупнейших газетах мира. По мнению "The Wall Street Journal" (18 октября с.г.), "в улыбках В.Путина при встрече с Ахмадинежадом, равно как и в его сердитых взглядах в сторону г-жи Райс и г-на Гэйтса, можно увидеть будущее внешней политики России, и оно начинает сильно напоминать то, как она выглядела в прошлом веке". Тот же мотив визуально был представлен во французской газете "Le Figaro" от 19 октября с.г. - в ней мы видим фотоколлаж, состоящий из лидеров Объединенных Арабских Эмиратов, Китая, Ливии и России.

Не без влияния этих обстоятельств внешняя политика стала той сферой, куда В.Путин перенес свои полемические способности: в отсутствие сильных внутренних оппонентов он регулярно использует свои международные встречи для того, чтобы кого-то обличить, кого-то вывести на чистую воду, а кого-то поставить в затруднительное положение. Народ следит за этим с интересом, наблюдая, как президент кладет на лопатки одного зарубежного оппонента за другим.

Впрочем, есть один фактор, который делает контекст декабрьских выборов в России весьма благоприятным. События в Грузии дали Кремлю отличную возможность утвердиться в своем тезисе о том, что все "цветные революции" ни к чему хорошему не приводят. Массовые демонстрации протеста против режима М.Саакашвили и назначение досрочных президентских выборов не только подтвердили основной тезис Москвы о порочности нынешнего руководства в Тбилиси, но и дали возможность показать, что Россия на фоне последствий "цветных революций" выглядит заметно лучше.

* * *

Демократия в России - не столько набор ценностей, как в США или Западной Европе, сколько набор управленческих технологий. Хорошей метафорой этого состояния дел может служить феномен альтернативных друг другу шоу-проектов на ТВ: "Ледниковый период" против "Танцев на льду", "Фабрика звезд" против "Народного артиста". Так и хочется продолжить этот ряд: "Единая Россия" против "Справедливой России"... Вроде бы и есть альтернатива, но основана она на принципе подобия.

Здесь можно вспомнить Дмитрия Тренина: мы сформировали общество, состоящее из потребителей, но пока не из граждан (3) (наивные плакаты в неосоветском стиле "Я гражданин - я голосую", развешанные по всей стране в преддверии выборов, скорее, подчеркивают искусственность, картинность такой постановки вопроса). Но правда и то, что требовать какой-то иной, более качественной демократии просто неразумно. Оглянемся вокруг: подавляющее большинство социальных и профессиональных структур, в рамках которых протекает наша каждодневная жизнь, глубоко авторитарны - от вузов до частных корпораций. Так не будет ли наивностью ожидать, что в таком обществе политическая власть может быть качественно отличной от других форм "микровласти"?

Примечания:

1. Жижек С. 13 опытов о Ленине. Издательство Ad Marginem, 2003.

2. Муфф Ш. Карл Шмитт и парадокс либеральной демократии. Логос, 6 (45), 2004.

3. Dmitry Trenin. Reading Russia Right. Policy Brief. Carnegie Endowment for International Peace, # 42, October 2005.

       
Print version Распечатать