Реалократия

Народная мудрость безгранична и она всё подвергает сомнению. На всякую пословицу подберёт она антипод: "Что написано пером, то не вырубишь топором". Но, однако же, и: "Гладко было на бумаге, но забыли про овраги". И народная мудрость имеет все основания предполагать, что за якобы строгими выкладками профессионала маскируется теневой интерес, а бумага о присвоении степени нередко нужна лишь для того, чтобы дать возможность скрывать необъективность и продажность.

Степень ангажированности экспертного заключения особенно велика в экономике, что неудивительно, учитывая плотное давление частного интереса. Именно в экономике множится число расходящихся теорий, так что под любые цели при желании можно подобрать теоретическое обоснование.

Разочарование в способах выхода из мирового кризиса, предлагаемых теперь экономистами, столь велико, что на первый план стали выдвигаться совершенно иные идеи. Так, активно продвигается замещение в умах граждан гнетущих мыслей о кризисе обсессией феерической блондинки. В этом случае одно навязчивое состояние успешно замещается другим, и идея кризиса вытесняется из поля сознательного на периферию ночных страхов…

В то же время ни из какой экономической теории не может следовать, каковой должна быть в реальности российская экономика. Строгая наука вообще не занимается вопросами долженствования. Она занимается прогнозами и управлением после того, как её уже даны соответствующие нормативные установки. И когда мы слышим от министра финансов слова о том, какой должна быть инфляция, а какой – безработица, надо понимать, что это личное мнение министра, а не научный вывод.

В свою очередь нормативные общественно-значимые вопросы – вообще прерогатива не экономистов, а политиков и философов, а также любого гражданина страны, пожелавшего высказать своё мнение по этому вопросу. В связи с этим ко всем ведущим экономистам возникает естественная просьба: их рекомендации всегда касаются правил раздела общественного богатства и поэтому затрагивают интересы каждого. Поэтому хотелось бы, чтобы процедура принятия решений была максимально прозрачной, а не утопленной в недоступных для простых граждан наукообразных рассуждения.

Два языка

Следующий распространенный недостаток экспертов: они скучны и неубедительны. Их прогнозы не способны никого зажечь даже в тех редких случаях, когда оказываются правильными. Поэтому мало кто верит в их возможности, полагая, что экспертное знание – не действительное владение будущим, а всего лишь более-менее удачное совпадение. Но в чем тогда ценность сделанных ими предупреждений, если они не ведут ни к какому действию? Ведь в этом случае их советы не срабатывают. В итоге общество по привычке обращается за советом к иностранцам. О, да, они-то будут убедительны, даже не сомневайтесь! Но так ли уж беспристрастны?

Выходит, либо эксперт остаётся в своём экспертном гетто, обнуляя свою общественную полезность, либо он должен обращаться непосредственно к обществу в надежде подтолкнуть его к необходимому действию. Но на этом пути он рискует превратиться в политика, либо, что ещё хуже – в интеллигента-проповедника. Но в чём тут опасность? Опасность в том, что на этом пути он может потерять профессиональные качества аналитика. Игра сразу на двух полях – экспертном и политическом – весьма рискованна, поскольку идет по разным правилам. Ясно, что хорошо научиться играть в шахматы и карты труднее, чем только в одну игру. Ещё труднее было бы играть, путая правила…

Выход на наш взгляд, лежит в ясном и недвусмысленном разделении аналитической и нормативной сферы в нашем собственном сознании. Прежде всего, это означает разделение аналитического языка и языка политического. Первый – позитивистский -говорит о том, что происходит "на самом деле". Второй язык – нормативный, и на нем обсуждается желательное и должное. Идеальный экспертократ – не тот, кто пытается играть на политическом поле по правилам экспертного сообщества, а тот, кто одинаково умело владеет обоими языками, не смешивая их в нелепый волапюк.

Методология работы с этими двумя языками существенно различна. С одной стороны любая форма цензуры аналитического языка абсолютно недопустима. Любое исключение из употребления понятий, фактов, мнений и вопросов – может привести к тому, что какая-нибудь важная деталь будет проигнорирована, а именно она может оказаться решающей. Неважно, по каким соображениям проводится цензура – идеологическим, религиозным, моральным или иным. Отсюда: умение эксперта включает способность выявлять в аналитическом языке табуированные темы, умолчания и автоматизмы.

Аналитический язык интравертивен, обращён внутрь экспертного сообщества. Неангажированность мыслей требует углубленного аутизма. Поэтому мы с большим скептицизмом воспринимаем ставший модным в последнее время стиль публичной дискуссии перед телекамерами, когда экспертиза тонет в пропаганде, саморекламе и межличностных амбициях. Настоящая экспертная работа может быть эффективной лишь в условиях изоляции экспертной площадки от внимания СМИ или, по крайней мере, при условии жесткой информационной фильтрации.

Крах великих идеологических систем, таких, как марксизм, и теперь весьма вероятно – либертарианство, был в немалой степени предопределён тем, что аналитическому языку была навязана внешняя цензура, и он из средства развития общества превратился в силу удержания статус-кво. Идейная машина ослепла, потеряла способность к самокритике и развитию, и таким образом сама себя привела к гибели.

В отличие от аналитического языка, язык политический требует публичности. Политический язык – это язык действия и воздействия. Он – обращён вовне, подчёркнуто экстравертивен. При этом он не может обходиться без табуирования определенной тематики и форм, поскольку устройство общественного сознания требует общения по привычным правилам, соблюдая норму.

Таким образом, мы имеем две противоположно направленных тенденции. Получается, что, с одной стороны, позиция эксперта все больше срастается с позицией публициста и политика, а с другой – аналитический язык все больше расходится с политическим. На наш взгляд – это очень существенное изменение парадигмы работы экспертного сообщества, ставшее востребованным лишь в последнее время. И то, что мы можем наблюдать воочию – это неспособность, как экспертов, так и публичных медиа-фигур старой школы, работать в рамках такой парадигмы, не производя подмены действительного должным и наоборот. Слушая экспертов, далеко не всегда можно понять, имеют ли они в виду действительное или желательное.

Антиплатонизм

Недостаток умения разделять языки имеет, на наш взгляд, ещё одну причину. Это глубоко укоренённый платонизм отечественного мышления, носящий стихийный неотрефлексированный характер. Его можно определить, как неосознанную веру в то, что, по крайней мере, некоторые идеи существуют помимо нашего сознания. Такой "народный платонизм" проявляется во всем, начиная от прямолинейно-реалистического восприятия бытовым сознанием весьма спорных вещей до стереотипов тонкой экспертной работы. Нередко эксперты склонны абсолютизировать изученные ими теории, в которые веруют неким типом яростной религиозной веры, замещающей им веру в бога. Таким образом, относительная и описательная истина превращается в их сознании в абсолютную и предписательную.

Такая антифилософская, стихийная онтологизация теоретических конструктов легко приводит к произволу в суждениях. Стихийный платоник склонен придавать статус "реальности" тем идеям, в которые верит сам и его единомышленники, одновременно лишая такового мысленные конструкты идейных противников. В результате споры экспертов иногда напоминают разговор глухого со слепым, когда каждая сторона имеет при себе свою собственную "реальность", от которой попросту неспособна отвлечься. Нам же очевидно, что эффективное экспертное общение возможно лишь через герменевтическое погружение в позицию другого, что в свою очередь требует терпимого отношения ко всякого рода "параллельным онтологиям".

К примеру, экономисты в своих теориях исходят из модели так называемого "человека экономического" – абсолютного эгоиста, стремящегося к неограниченному обогащению и способного трезво и беспристрастно оценивать вероятность того или иного своего действия. Однако неуместным было бы на любом основании абсолютизировать данное представление о человеке (как впрочем, и любое другое). Соответствующие эксперименты показывают, что даже в решении экономических вопросов модель "экономического человека" даёт сбои. Излишне говорить о том, что критически важные для нации сферы, такие как судебная система или наука, способны выполнять своё предназначение лишь вопреки действию экономических законов. Их существование по-сути противоречит базисной для рыночной экономики "теории полезности" (Utility Theory).

Так, согласно положениям "теория полезности" экономический субъект в своей деятельности стремится к максимизации ожидаемой пользы. Однако "полезность" разные люди, например бизнесмен и ученый, будут определять по-разному. Бизнесмен определяет "полезность" своей продукции по тому, сколько она в состоянии принести ему прибыли. В то же время ученый оценивает полезность совершенно иным путём: по тому, как оценят его результаты в научном сообществе. Такая полезность не имеет рыночного выражения. Разница между наукой и бизнесом означает, что наука по законам рыночной экономики существовать не может и не существует.

Но если человек не есть "человек экономический", то встает вопрос: каков же он на самом деле? Выходит, на вопрос "что собой представляет человек" могут быть разные ответы. У нас нет иного пути для того, чтобы выбрать из них подходящий, кроме ориентации на свои базовые ценности и свои прагматические цели. Другими словами выбор "правильной" онтологии человека, его антропологии может быть сделан только с учетом того, каким мы его сами желаем видеть. Разговор об этом должен вестись не на аналитическом языке, а на нормативном языке ценностей. Аналитический язык способен лишь помочь нам ориентироваться внутри онтологии. Разрешение споров между различными несовместимыми онтологиями ему недоступен.

Эра новой антропологии

По нашему убеждению, чем быстрее и динамичнее развивается общество, тем больше проблем будет встречать стихийный платонизм экспертного сообщества. Однако, в политике, где всегда сильно влияние сил, отстаивающих статус-кво, платонизм не скоро потеряет свои позиции. Отсылками к "единственной реальность" может оправдываться благое дело – например, может защищаться от агрессивной ревизии национальная история. Но апелляцией к идеалу могут оправдываться и более спорные вещи – например сохранение в неизменности существующих социально-политических отношений. В этом отношении реалистический подход тяготеет к большему консерватизму, чем номиналистический. Последний полагает, что идеи не имеют статуса реальности вне человеческого разума, являясь конструктами сознания.

Со времени спора между платониками и киниками по поводу универсалий философский реализм был обласкан властями в то время, как противостоящая ему номиналистическая философия сразу же приобрела бунтарский антисистемный дух. В дальнейшем средневековая история даёт нам пример идеологического диспута, в котором номиналистические воззрения (Абеляр) были резко осуждены католической церковью. Однако, по мере развития естественных наук практическая потребность в более изощрённом разговоре о реальности сделала реабилитацию номинализма неизбежной.

ХХ век стал веком новой физики. Теперь наступает звёздный час новой антропологии. Настоящий финансовый кризис, который можно воспринимать и как часть общего антропологического кризиса, приведет к тотальному обрушению представлений человека о самом себе. Нас ожидают параллельные миры, новые гуманитарные реальности, - быть может, восхитительные, но очень мало соприкасающиеся друг с другом. И нам всем, а не только экспертам, придётся учиться существовать в них одновременно. Без философских изысков мы рискуем там потеряться. Но гибкость нашего рассудка не должна повредить силе нашей воли и чистоте наших намерений. Иначе нас всех ожидает очередное повторение эпохи безальтернативного "нового мышления" с его тягой к тотальному разрушению "старых реалий" во имя строительства новых.

Демократия – власть активных, свободных, содружественных и объединенных одной великой культурой умов, не должна замещаться реалократией – властью окаменевших представлений, присвоивших себе статус единственной реальности.

       
Print version Распечатать